Как князья рыбу ловили

Началось всё с рыбы. Точнее, с рыбалки. Пересчитав оставшиеся в калитах деньги, беглые князья решили, что с посещением корчм стоит повременить, благо ночевать под открытым небом тёплый и солнечный сентябрь великодушно позволял. После первого этакого привала, случайным образом выпавшего на дождливую и холодную ночь, Штефан, яро клацая зубами, предложил сократить другие расходы. … Солнце медленно и неотвратимо всходило, пожирая дремотный полусвет предрассветных сумерек, а туман крайне неохотно сползал в реку, оставляя за собой искрящиеся бисеринки и жемчужины росы в траве, на морде спящей гнедой лошадки, снятом седле и даже на удочке. Не клевало. Третий час как не клевало, хоть бы вздремнуть, а мокро; оборзевшие комары грозились высосать до капли всю драгоценную мушатинскую кровь, если Штефан прекратит изображать ветряную мельницу. — Ай, зараза! — одному кровопийце удалось таки прорвать оборону и добраться до княжеского тела, за что он заплатил своей молодой жизнью — Штефан стёр с щеки останки и упокоил их об траву. — Не ори — распугаешь свою мифическую рыбу, — Влад полулежал под деревом, облокотившись спиной о потёртое седло и заложив за голову руки, и задумчиво наблюдал за рыбалкой. — Она стала мифосом из-за тебя, — мрачно пробурчал Штефан, подтягивая к себе епанчу, и сразу разочарованно кинул её обратно — шерсть промокла насквозь. — Успокоится — приплывёт обратно, — вздохнул валашский князь и потянулся до хруста в костях. Тёмно-гнедая лошадка Изирмэ всхрапнула, проснувшись, словно согласилась с хозяином. — Ты ничего не смыслишь в рыбалке! — схватился за голову Штефан. — А в рыбах — особенно… — Врёшь — жарить их на костре я очень даже умею. По крайней мере, из выживших никто не жаловался. — …Нужны тишина и покой, — молдавский князь, повернувшись к единственному собеседнику, опустил руки в примиряющем жесте. — На рыбалку ходят на рассвете, когда тише всего, ведь тут надо созерцать и ждать, ибо терпение — залог хорошего улова… — Залог хорошего улова — рыболовная сеть. — Да причём здесь количество?! Важно действие!.. — Точнее, его отсутствие. — Наблюдать за гладью реки, за стелющимся туманом, слышать, как рассекает воду гибкое чешуйчатое тело… — Ты не пробовал вирши плести? — Слышать, как она плещется у поверхности… — Штефан был слишком далёк от Дракулы, его ехидных замечаний и вообще этого берега. — Движется в воде… — Клюёт, рыжий! Он схватил поползшую было в реку удочку и дёрнул, уводя вправо и вверх!.. — Хватит ржать, — Штефан со злостью закинул обратно в реку пучок водорослей и вытер руки о некогда белую рубаху, заправленную в портки. — И если я рыжий, то ты — природный рус. Чернявый и остроносый валах, усмехнувшись, посмотрел, как Штефан насаживает на чудо-крючок из язычка ремня («Ты меня без порток оставить хочешь?» — «Ну не себя же!») кусман хлеба (перевод припасов…), перевёл взгляд наверх — деревья шептались, их пока что густая сень скрывала бережок от назойливого солнца, уже игравшего бликами с рябой от ветра рекою. — Значит так, Штефан: когда солнце будет вон в том просвете между деревьями, я беру тебя за шкирку, и мы идём в ближайшее сельцо или постоялый двор, — Влад указал куда-то вверх, а молдавскому князю всё равно видно не было. — А если я что-нибудь поймаю? — Водоросли будешь есть сам. — А если русалку? — с улыбкой предположил Штефан, забрасывая удочку. — Тогда я съем свою шапку. Пока они говорили, из тумана уже выплыл противоположный берег, весь сокрытый плакучими ивами и вётлами — тяжёлые блестящие ветви шевелило течением, словно под сенью деревьев непрерывно кто-то ходил: вот там-то, в темноте, в заводи под самым стволом, рыбы наверняка была уйма. Трава на берегу обычно мягкая и примятая или вовсе давным-давно вытоптанная сотнями босых ног… в далёком Тырговиште, за крепостными стенами, на берегу Яломицы, делившей постоянно растущий посад на две части, было такое дерево — под его бескорыстной сенью любили купаться голышом девицы и укрываться влюблённые, по крайней мере, старшего брата Влад, частенько утекавший за пределы господарского замка, именно там и находил… правда, чаще всего застуканный с очередной боярской дочкой Мирча пытался чем-нибудь в него запустить… — Клюёт! Клюёооооот! — Штефан соскользнул с глинистого берега, со звучным плюхом бултыхнувшись в воду. — Вот зараза! Влад успел только подскочить к берегу, как бечёвка с треском порвалась, и Штефан плюхнулся на задницу прямо в воду. Да так и замер. Из речной пучины, потревоженное княжеской рыбалкой, поднималось невиданное страховидло в водорослях по самые обнажённые груди… аппетитные такие, кругленькие, с затвердевшими от холода розовыми сосками… — Русааалка, — восхищённо выдохнул Штефан, явно сам не веря своим глазам. Водяница подняла голову — глаза у неё были чернущие, ресницы густые, длинные, будто углём подведённые, и тем прелестней она смотрелась, чем более удивлённо смотрела на двух обалдевших парней, застывших у берега и на берегу. Русалка зарумянилась, хихикнула и быстро порснула в воду — только попка и мелькнула. — Влад, ты так предпочитаешь — с солью или без? — медленно проговорил Штефан, всматриваясь в водную гладь. — Что? Русалок? Надо сначала разобраться, рыба это или мясо… — Шапки, Влад, — елейно пропел Штефан, ехидно ухмыляясь. Пока князья дружно пялились на тить… русалку, удочка сгинула в речной глубине, так что незадачливым рыболовам пришлось таки собирать нехитрый свой скарб, вьючить его на лошадей и ползти по большаку в поисках людского жилья. А Штефан всё не унимался… — Я тебе чарочку, так и быть поставлю, а то подавишься. Шапка-то пища сухая, жуётся плохо и долго, хотя я слыхал, что шёлк разгрызть ещё сложнее — так что, Влад, тебе повезло, что это шерсть… Частокол у сельца был чисто символический, для особо впечатлительных и легковерных — казалось, что повалить его может даже лишний колотый горшок, повешенный на один из колышков — а ворота, судя по тому, насколько глубоко оные ушли в землю, закрывали лишь после установки для вящей проверки. Народ уже выходил на сбор винограда, так что сельцо было шумно — люд сновал из дома в дом, стоял у плетней и калиток и выходил за ворота, носились дети, лаяли собаки, во дворах квохтали куры, гоготали гуси, похрюкивали свиньи, а баранов, коз и коров уже наверняка выгнали на луга пастухи. Но самое главное — корчма, с порога коей худой долговязый мужичок в грязном фартуке вылил бадейку воды помойного вида и вперился взглядом во въезжающих к нему на двор двух путников. — …А лён, наверное, слишком безвкусный, — продолжал рассуждать Штефан. — Как доберёмся до Брашова, обязательно отведу тебя на рынок, — ответил наконец Влад, спешившись. — Я уже представляю себе лица купцов, наблюдающих, как ты поочерёдно кусаешь каждое полотно. А потом ещё и покупаешь какое понравилось. — О нет, я полностью положусь на твой проверенный вкус. — Пошто пришли? — окликнул их долговязый корчмарь. Влад, чьё зело приметное лицо скрывал до носу капюшон зеленовато-коричневого худа, оставив лошадь у коновязи, подошёл к крайне гостеприимному хозяину и поинтересовался, насколько дорого выйдёт закупиться у него съестным известного «списка наёмника»: хлеб, фасоль или горох и вино (обычно то, что закупалось сверх сего, считалось уже пустою тратою, ибо всё остальное можно было поймать и убить в ближайшем лесу). Когда путь князей был в самом своём начале, походно-кухонные изыскания Влада юного князя Мушатина откровенно пугали, ибо Дракула сразу честно признался, что все его познания в готовке похлёбок и каш имеют природу чистых наблюдений — пяток раз все его усилия выливались в ближайшие кусты (следовало ещё бы помолиться за упокой души живности, которая сие съела), иногда варево стоически съедалось обоими «поварами», но в последнее время всё выходило очень даже сносно. Но не так, как ещё раньше. Штефану было шестнадцать лет, он шёл к границе с Ардялом, оставляя за спиной, в тумане воспоминаний, безоблачное детство единственного сына молдавского князя, коронацию отца на господарский престол, первый бой, первое ранение, два года видимости (как он теперь знал) безграничного уважения седовласых и длиннобородых бояр… смерть отца, несколько часов в провонявшей темнице в ожидании прилюдной казни, бешеную гонку по ночной Сучаве… Одни с половиной сутки, превратившие его из наследника престола в гонимого всеми беглеца, вынужденного скрывать забавно конопатый нос под серым капюшоном путника. Он пытался вспомнить, как ярость, отчаяние и дикая ненависть налили сталью его руки, как рвалась под клинком плоть врага, когда он прорезался к окружённому отцу… но не мог. Вместо сил приходили слёзы, застилавшие глаза, но после темницы, где они просто текли по щекам, давая какое-то облегчение, что-то мешало им выйти наружу. Точнее, кто-то — Влад постоянно тормошил его своими безумными планами, отвлекал их воплощением, а спешное драпанье обоих князей от их последствий не оставляло никакого времени на печальные думы. Дракула, сам того не зная, просто не давал скорбеть, что сильно задевало Штефанову совесть — она настойчиво тыкала в него лапкой, утверждая, что ему положено рыдать и рвать на себе волосы, да ему этого и хотелось, стоило остаться одному, как сейчас… Влад вышел из корчмы с заброшенным через плечо мешком, коему предстояло упокоиться в чересседельных сумках Изирмэ. Именно таким, в пыльной епанче, с саблей наперевес, Штефан валашского князя и увидел в первый раз в их доме — Дракула почтительно просил приюта у его отца. Интересно, он тогда тоже едва сдерживал слёзы? У него ведь погиб не только отец — пропал старший брат, младший остался в Османии, да и ни единого друга рядом не было… — Гляди-ка, Штефан, — ухмыльнулся Влад. Нет, ЭТОГО представить в печали вообще невозможно… — Не та ли это русалка, из-за которой я должен мёрзнуть всю зиму без шапки? — и, подошедши к коновязи, показал рукою за ворота корчмы. Штефан равнодушно посмотрел, куда сказали… и сердце у него ёкнуло. Русалка шла в стайке девиц, всех поголовно мокрых — девушки хихикали, щебетали, заплетали толстые косы. Водяница, словно учуяв взгляд, обернулась. Светлая рубаха придавала её коже соблазнительно золотистый оттенок, под нею вздымались маленькие округлые грудки, а осиную талию подчёркивал старый вышитый поясок. Но главное — глаза, глубокие, чёрные, в которых хотелось потонуть… Русалка улыбнулась, потупилась и попыталась спрятаться среди подружек — постояв у корчмы («Девоньки, а вон тот рыженький ничего» — «Хи-хи» — «Интересно, а у второго не только нос длинный?»), девчата разбежались, а свою водяницу Штефан так и не увидел. — Я могу понять, когда ты ищешь успокоение душе в рыбалке, — молдавский князь обернулся, нутром чуя пакость. — Я могу понять, когда ты хочешь лишить меня последнего, на чём держаться портки. Я могу, если зело постараюсь, понять прелесть рыбалки и даже поверить в русалок. Понять я не могу одного: Штефан, почему у тебя такие пунцовые уши? Влад наконец-то отыгрался за два часа вещания о вкусной и здоровой шапке…