Чёрные розы

      Одежда отлетает в сторону. Ненужные тряпки – такие твёрдые, жёсткие, мешковатые. Грязные, пыльные. Не достойные подобного идеального тела, – худого, белоснежного, с выпирающими костями. Не достойные касаться его, скрывать его от чужих глаз. Или пронизывающие насквозь взгляды от него.       Горячий пар обжигает лицо. Глоток. Ещё один. Приятная сладковатая жидкость стекает прямо в желудок, разливаясь теплом по всему телу.       Тишина.       Ни единого слова. Лишь безмолвная дуэль – две пары глаз встречаются – серые, как тучи, и красные, как кровь. И ничего более. Ни напряжённого дыхания, ни биения сердца, ни шестерёнок в мозгах. Только могильное беззвучие.       Пару минут безразговорных битв, прежде, чем это надоедает. Хочется большего. И оба понимают этого.       Он не поднимает головы.       Лишь устало смотрит вниз, точно спит, надеясь, что тот его поймет.       Тихая усмешка касается губ и растворяется в гнетущем безмолвии.       Крики, всхлипы, стоны, плач. Отвратная какофония звуков, готовая вырвать ушные перепонки и разорвать их прямо на глазах.       Боль.       Страшная нестерпимая боль, с неистовой скоростью растекающаеся по организму горящим бензином, и сжигая все.       Крики о пощаде проходят мимо ушей – или же, тонут в его гневных высказываниях, отдающихся эхом в черепной коробке.       Касание до чужих ладоней. Теплое, источающее заботу.       Забота – прекрасная чувство. Любовь – основание, фундамент, без которого все обрушится, раздавит, убьет. Два самых лучших – или худших, – качеств человека, которые не могут жить друг без друга. И без которых не могут жить люди. Окрыленные любовью, связанные стеблями роз, они несутся вперёд, возвышаются на самый верх, достигают пика – и потом падают в самый низ. Крылья сгорают на солнце, стебли разрываются. Все рушится. Все кончено. Тело обгорело, оно едва ли не пузырится, а розы оставляют на запястьях шрамы. Вечные шрамы.       Это была ложная правда.       Все рано или поздно заканчивается, начиная со всех этих сладостных, банальных речей, готовые унести на себе в далёкие-далёкие места, где все счастливы, оканчивая жизнью, на которую даётся всего несколько десятков лет.       Жизнь коротка. Любовь ещё короче.       Отчаяние, обида заполняет голову. Руки в синяках. Не пошевелиться.       Беспомощный.       Загнанный в ловушку, отдалившийся от всех, ушедший без единого слова на прощанье. Слабеющий от каждого касания, каждого поцелуя, отдающихся на теле острой болью. Его клеймили. За нежным касанием губ пряталось раскаленное железо. Стыдливые, позорные багровые узоры красовались на плечах.       Они не отмоются.       Спуская рубашку – такую же, что и тогда – грязную и недостойную, открывает себе вид на оставшиеся с давнего – или нет, – времени метки. Касаясь их пальцами, физически убеждался, что они настоящие – что они именно его – и за последние пару часов, тишину разрывает вздох. Вздох облегчения. Звук впитывается в стены – комната не отвечает эхом, отражающим его от себя.       Плевать.       Руки спускаются ниже. Он не противился. Никто не противился.       Пальцы затем зарывались в волосы, бережно собранными в хвост. И также бережно они медленно снимали резинку, чтобы отложить ее в сторону. Хоть как-то он пытался воссоздать его давний, забытый обоими образ. Один пытался улучшить, сделать лучше. Другому нет дела.       Рука сжимается на шее. В глазах виден лишь ужас – в перемешку с горечью.       Хватка давит все сильнее.       Приглушённый крик. Хруст. Из глаз продолжают течь непроизвольные слезы.       Руки трясутся. Ноги подкашиваются, не выдерживая напряжения, туловище падает – тяжесть грешности поступка петлей затягивается на шее и тянет вниз.       Он не может поверить.       Не хочет верить.       Но нещадное осознание острой стрелой вонзается в мозги.       Лёгкие наполняются его прекрасным ароматом. От него всегда пахло, как от свежих, душистых, сгнивших растений, растущих в глубине леса. Добраться до них не легко, но стоит усилий.       Так прекрасно...       Он не может заставить себя вспомнить его лик – обрывки воспоминаний медленно проявлялись, склеивались, но всегда оставались дыры. Или образ был искаженным – детали пазла стояли неверно, неправильно, либо изображение в мозгах было расплывчатым. Прошлое никак не хотело складываться. Прошлое было... потерянно, забыто. В прошлый жизни он не имел какой-либо цели, стремления к чему-либо... Он существовал, чтобы существовать – и это его устраивало. А затем он вторгся в его жизнь. Все перевернулось с ног на голову – все смешивалось, испарялось, растворялось и просачивалось сквозь пальцы в кислороде каждый раз, когда он отчаянно пытался ухватиться хоть за что-то.       Мир начал искажаться, перезагружаться... и обрёл новые краски. Все началось сначала – он будто вновь почувствовал себя маленьким ребенком, которому ещё расти и расти. Но внутри... внутри он ощущал себя по взрослому. Он прекрасно мог понять, что он – взрослый мужчина, проходящий через второй десяток.       Что же тогда произошло?...       Птичка, обездвиженная, униженная, истошно кричит. Из сломанных крыльев, заостренные кости которых торчали, свёрнутые под неестественным углом, лилась кровь. Заполняя стол, пол, всю комнату, угрожая тем, что может затопить всех в красном. Он даже не шелохнулся, не отреагировал, не повел пальцем, не издал звука – может, даже, не заметил. Или не хотел замечать.       Он вырывал ее перья, один за другим, один за другим, оголяя тело. Одно аккуратное касание ножом – слегка надавил, – кость хрустнула. Крыло отделилось от тела. Второе упало на пол.       Он собрал новые, искусственные, механические, деревянные. Крылья, что без веления хозяина не смогут унести дрожащее тельце далеко-далеко, в теплые края. Зачем же уходить из дома?       Собранные лишь для красоты, для украшения, они красуются, тщетно заменяя старые. Нужны лишь для того, чтобы птичка, хоть немного, осталась «собой». Чтобы птичка оставалось птичкой. Пытался воссоздать образ – разрушить старое, построить новое, улучшить. Лишь жалкая пародия теперь красуется на столе.       Потерявшая свое самое ценное, перед ее глазами ещё маячит старые воспоминания о беззаботных полетах над облаками, как она, свободная, смотрела на всех свысока и лишь ветер мог соревноваться с ее скоростью.       Теперь же, раньше бывшая воплощением независимости, жизни – лучшим, что могла сотворить природа – она стала лишь очередной подделкой человека. Теперь, тонущая в фальши, она сидит в золотой клетке, мечтая ещё хоть раз ощутить, как порыв воздуха бьёт в ее мордочку.       Смотрит прямо в глаза. Серые, скучные, даже свет лампочки не отражается ярким бликом с них – скорее тонет в нем, погружаясь во тьму.       Эти глаза когда-то смотрели с радостью, выражали так много, выдавали все его эмоции. По одним только глазам можно было определить, что он чувствует, разведать множество тайн и секретов, скрытых от других и плотно запечатанных множественными замками.       Сейчас они выражали... спокойствие. На бледном лице, как у мертвеца, это было прекрасно видно. Он не чувствовал ничего. Ни внутри себя, ни снаружи. Даже не притворялся, не пытался скрыть, снова, как когда-то, в утерянной жизни. Или пытался, но настолько плохо, что заметно сразу?       Никто не мог дать ответа.       Улыбка наконец-то трогает губы.       Рука нежно гладит щеку, спускаясь все ниже. Осторожно, словно тот был из хрусталя, берёт за подбородок, не сжимая – он знает, что сопротивления ему оказано не будет.       Безумный хохот наполняет комнату...       Приподнимает голову, лицо все такое же умиротворённое. Белее первого снега, лишь черные круги под глазами хоть как-то выделяются.       Он все же позволяет себе накрыть его уста своими.       Холодные.