недотрога

      — Хибари-сан, Хибари-сан! — радостно тянет звонкий голос, растекаясь тёплым чаем в её груди.       Кей смотрит на неё своими раскосыми детскими глазами, щуря их при широкой улыбке. Кёя откладывает книгу; это уже почти правило: когда на горизонте появляется девочка с красной повязкой на рукаве, спокойствию приходит конец.       — Пойдём домой, уже поздно.       Она отмахивается.       — Не хочу, можешь идти, — разрешает ей, как Глава комитета. Но Кей смешно дует щёки — она сама задержала её допоздна, а теперь ещё и в одиночку отправляет домой.       — Тогда я подожду. — Девочка садится рядом, ненарочно подминая край её юбки под себя, и взглядом изучает маленький томик, оставленный на голых коленях. — Ты хотела дочитать её?       Кёя хмурится, чуть морща нос, и тычет назойливую пальцем в щёку.       — Нет.       Кей тихо хихикает и жмурится — на мягкой коже вырисовывается красный след, оставленный ногтем.       В её волосах путаются лучи уходящего солнца, золотой каймой очерчивая русые локоны. Она разлепляет горящие под тёплым светом ресницы и тянется прохладной ладонью к бледной щеке, запрявляя отросшую тёмную чёлку за ухо, придвигаясь ближе и врезаясь ключицами в острое плечо.       — Тогда почему не хочешь уйти?       — Просто не хочу, — фыркает Кёя, веером длинных пальцев отодвигая её лицо от своего — слишком близко — и нарочно давит на приподнятые уголки рта чуть сильней.       — Ладно.       Кей улыбается, сминая тёплые руки на порозовевших щеках, попутно сбрасывая ступнями школьные туфли, и опирается коленками на диван.       Сухие губы целуют мягко, почти невесомо, но вместе с тем оставляют горячую дымку над кожей. Кёя щурится, закрыв глаза, и сжимает ворот прежде идеально выглаженной рубашки — Кей же примерная ученица. Её неподшитая длинная юбка прикрывает колени, белые рукава всегда застёгнуты на тонких запястьях, а на лице нет и грамма косметики — всё по уставу. В этой невысокой девочке Кёю вполне устраивает даже небрежная косая чёлка и постоянно выбивающаяся из причёски непослушная прядь. Не то что бы у неё был типаж, но если бы и был, то Кей, несомненно, в её вкусе.       Поцелуи, бессвязные и хаотичные — в лоб, уголки глаз, веки, щёки, висок, но только не в губы. Пока Кёя сама ей не скажет, пока не произнесёт измученно и недовольно: «поцелуй уже меня нормально», она будет целовать её так дразняще хоть до одури.       А Кёя продолжает хмуриться, тяжело и раздражённо дышать в шею, вдыхая запах бархатной кожи — свежий, будто только-только скошенная летняя трава. Кей пахнет, как её излюбленное раннее утро. И если бы ей пришлось выбирать, то она бы скорее наслаждалась на заре хрупким телом, чем пьянящим, разряженным воздухом.       Кёя никогда не будет умолять о чём-либо, потому грубо тянет за ворот рубашки, впиваясь в покусанные мягкие губы. Кей глотает ошарашенный вздох и встречается с раздражённым взглядом узких глаз. Только вот вопреки застывшем во всём её теле враждебном напряжении, тонкие губы изгинаются в удолетворённой ухмылке.       Кей ещё слишком маленькая для таких поцелуев. Потому смущённо выгинается, когда при очередном вдохе Кёя настойчиво проникает в рот языком. Дышать становится куда тяжелее и даже просто сглотнуть кажется невозможным.       Губы у Кей теперь красные-красные, влажные и опухшие, потому что ей чертовски понравилось их прикусывать. А ещё — понравилось самой целовать. Но этого она, конечно, ни за что не скажет. Как и того, ради чего любит допоздна задерживать помощницу в опустевшей школе, когда уже разошлись и дежурные, и участники клубов.       — Хибари-сан, Хибари-сан…       Кёя недовольно цыкает, но признаёт, как очаровательно сладко дрожит тихий голос. Слушала бы и слушала, пока тот не осипнет. Потом отпаивала сиропом, поила тёплым молоком с мёдом, и снова по кругу.       — Хм?       Кей притворно гневно сводит брови на переносице:       — Твоя рука…       Пальцы сжимаются на груди — такой мягкой даже через преграду из плотной ткани простенького лифчика.       — Всё на своих местах, замолчи.       Кёя ведь даже ещё не залезла под рубашку. А там, может, у неё и будет право на постанывания. Но только потому что из её уст это прозвучит дурманяще мило.       Кей закрывает глаза, податливо опускаясь на голые колени и жмётся к ней всё ближе и ближе. Будь её воля, юбка у Главы комитета была бы по щиколотки, но разве ей запретишь? Остаётся только задрать её ещё выше. А бёдра у Кёи тёплые и мягкие, приятные на ощупь — боже, неужели она осмелела. Кей смущённо подминает её губы и томно дышит, так, будто сейчас не осень, а знойное лето, когда единственное желание — поскорее расстегнуть душащую рубашку. В глазах стоит мутная дымка, а к вискам, шее, ногам, не мелочась — ко всему телу, приливает жар, и её чуть потрясывает, как в лихорадке, только так сладко, что выздоравливать вовсе не хочется.       А Кёя вновь хмурится, кусая её губы — вот-вот до крови — и грубее тянет к себе. Девочка улыбается в её враждебный поцелуй, поднимает ладони к лицу и гладит холодными пальцами скулы. Кёя пахнет глубокой ночью, в которую изредка она не смыкает глаз, вдыхая свежий пустынный воздух. Бесстыдно прижимаясь и смыкая замок рук на тонкой шее, Кей про себя лишь просит о том, чтобы успеть привычно поцеловать её в бледные щёки и зарыться пальцами в короткие тёмные волосы. Ведь ещё немного, и это закончится, когда Кёя снова вспомнит про то, что она недотрога.       — Хибари-сан, Хибари-сан, — лучезарно улыбается Кей под взором сощуренных серых глаз и чуть смущённо посмеивается, как бы невзначай прикладывая пальцы к покусанным губам. — Сегодня снова задержишь меня до поздна?