Крылья

Лео ненавидит этот день. Пятнадцатое августа — день, который он вот уже три года как мечтает выжечь из календаря, а лучше — из своей жизни. А еще он ждет его с необъяснимым, почти мазохистичным наслаждением, словно сдирает с раны засохшую кровь. Это начинается примерно за месяц: все дела, работа, даже любимые племянники отходят на второй план, уступая место задумчивости и смешанным чувствам, которые то толкают к краю пропасти, то шепчут: «Жди его, жди этот день. Ведь он всегда с тобой». А затем наступает пятнадцатое августа — незаметно, будто выпрыгнув из засады, и ему кажется, что дальше уже ничего не будет. Да и зачем?.. Нет, для кого? Он медленно подходит к разделочному столику возле плиты, ставит чашку, осторожно засыпает две ложки кофе, быстрорастворимого, совсем не такого вкусного, как свежемолотый, но определенно проще готовящегося. Жаль, не эспрессо, но тоже неплохо… Указательный палец опускается в высокую кружку, правая рука подхватывает чайник, кипяток начинает литься в керамическую емкость, заполняя кухню терпким ароматом. Клубы пара поднимаются вверх, ласково касаются лица и исчезают где-то в вытяжке, которая теперь всегда молчит. Часы на стене мерно отбивают секунды, за закрытым, наглухо зашторенным окном гудят машины, люди, вездесущие бродячие псы… Кипяток почти касается пальца — жар долетает секундой раньше, заставляя привычно отставить чайник и, вытащив ложку из сахарницы, стоящей слишком далеко от кружки, старательно отмерить несколько ложек, осторожно, медленно, стараясь не просыпать ни песчинки. Это стало своего рода квестом, отыгрываемым по нескольку раз за день, и за три года количество высыпающегося сахара значительно сократилось. Лео с остервенением старался приблизить день, когда не просыплет ни единой песчинки, но сегодня нервы сдавали — слишком много сладкого порошка упало на столешницу. Никто не верил, что он слышит звук падения, но Лео мог бы поклясться, что так оно и было. Да только клясться было некому: в его пустой квартире говорить можно было разве что с часами. Время неспешно бежало вперед, перемалывая кости в благодатный прах. Тогда, пятнадцатого августа, ровно три года назад, он просто ехал на очередную встречу с фанатами. Кто был виноват в аварии? Тот лихой мотоциклист, что решил обогнать машины не по правилам? Или водитель легковушки, промчавшийся на «красный» в безрассудной жажде сэкономить пару секунд? Или, может быть, ливень, заслонивший водителям обзор? Кто знает. Да и какая, в общем-то, разница? Его машина врезалась в фонарный столб, подушка безопасности отлично сработала, только вот еще один автомобиль врезался в дверцу, и осколки стекла заполнили салон. А дальше была больница, бинты на глазах, боль от уколов и красный цвет, который, казалось, он всё еще видит перед собой. Он просто не хотел верить, что видеть больше уже не может. Мир словно исчез. Сломанное колено срослось быстро, как и искалеченные ребра, родня ухаживала за Лео изо всех сил, стараясь быстрее поставить на ноги, вот только главного никто изменить не мог. Мир стал бесконечно черным. Первую неделю в больнице постоянно дежурил кто-то из группы. «VIXX» всегда были смыслом его жизни, крыльями, что позволяли лететь к солнцу без оглядки, воплощая мечты в реальность, и поначалу ему казалось, что одно присутствие рядом членов группы чудесным образом всё исправит. Решительный, но заботливый лидер, Хакён, мягкий, немного неловкий Рави, жизнерадостный, шумный Кен, переполненный юмором и всегда готовый помочь Хёк, ироничный Хонбин… Они были рядом, и мир, казалось, начинал обретать утерянные краски. Быть может, всё наладится? Врачи найдут способ всё исправить, сделают операцию, всё изменят?.. Крылья сломались от удара о фонарный столб. Неделю спустя группу заставили вернуться к работе, поскольку угрозы для жизни главного вокалиста не было… как не было больше и самого вокалиста. «VIXX» остались для Лео в прошлом, так сказал менеджер. Он говорил что-то еще, извинялся, объяснял, что выступать с такими травмами в составе группы Лео не сможет, клялся, что компания его не оставит… Всё смазалось в сплошное бессмысленное пятно. Черное, не красное. Ведь последняя краска исчезла, обнажив распахнутую пасть бездны под названием «реальность». Он больше никому не нужен. Вот только родные считали иначе. Возили его в больницу, меняли повязки, давали обезболивающие, готовили любимые блюда… спасали. И каждый свой выходной «VIXX» отдавали ему. Поначалу. Потом жизнь пошла своим чередом, и друзья стали заглядывать нечасто, а «общий сбор» из-за загруженности графиков и вовсе стал редкостью. Впрочем, такие встречи всё равно дарили ему улыбку, но не тогда, не в самом начале. Тогда друзья шутили, балагурили, всеми силами пытались вернуть Лео хорошее настроение и веру в себя, вот только и сами понимали — всё кончено. А ему отчаянно хотелось выйти на крышу, шагнуть за ограждение и… Темнота может стать другом, если кроме нее ничего не останется, правда? Нога зажила, костыли остались в прошлом, и он настоял, что дальше будет жить один. Не хотел слишком сильно утруждать родных, да и… небольшая купленная квартира находилась в высотке. Он наконец-то поднялся на крышу. Впервые оставшись один на один с длинной дорогой, едва переставляя ноги в постоянном ожидании падения, сумел выйти и нащупать парапет. Чувствовал холод на щеках, удивительно свежий на такой высоте воздух, влагу, стекающую вниз… Влагу? Да, точно. Он плакал. Впервые с того дня, как очнулся в беспросветно черной палате с пропахшим антисептиками судьёй, озвучившим приговор с безразличием старого палача. «Я скован, скован», — голос сам вывел привычную строчку из старой песни «VIXX», прежде имевшей совсем иной смысл, и мир вокруг словно куда-то рухнул. Ничего не изменится, тело — всего лишь оковы, что держат возле этого мира, не так ли? Прямо как всё то, что хватает этот мешок с костями за руку в попытке удержать рядом!.. В тот день он добирался назад минут двадцать, разговаривая с Хакёном о новости, которую менеджер хотел передать сам, но доверил бывшему лидеру, ведь тот всё время повторял, что «лидер бывшим не бывает». Лео предлагали вернуться на эстраду с сольным проектом, вот только сменив репертуар на нежные баллады, которые можно петь сидя. И Лео пел. Заново учился ходить, разогревать пищу в микроволновке, заваривать кофе — жить. Но уже не в тишине вечной тьмы, а с музыкой, которая вернулась к нему, вернулась, словно чуть не изменившая, но вовремя одумавшаяся подруга, с извинениями и легким флером тоски. Хакён всегда танцевал с музыкой, а вот Лео с ней жил, то ссорясь, то мирясь, словно со строптивой женой, и ни за что не готов был променять даже неудачные репетиции, когда партия не давалась, на самый веселый вечер в клубе. А теперь он заново учился петь, так же, как заново учился жить, ведь голос, казалось, стал звучать иначе, как и всё вокруг. Еще полгода реабилитации и постоянные упражнения в вокале, смешивающиеся с попытками привыкнуть к новому миру постепенно меняющихся звуков, становившихся всё более отчетливыми и громкими. Полгода встреч с друзьями и оставленная позади крыша, на которую уже не хотелось выходить. Время неустанно бежало вперед, наконец домчавшись до начала работы над первым альбомом, и, несмотря на отнюдь не радужные прогнозы продаж, Лео выкладывался по полной, впрочем, как и всегда. А затем наступил июль. Пятнадцатое августа подкрадывалось всё ближе. Хотелось вдохнуть полной грудью и потеряться в бесконечности небес, хотелось почувствовать ветер на щеках и свежий запах озона. Может, пятнадцатого всё же пойдет дождь?.. Лео вздыхает, ставит пустую чашку на стол, откидывается на спинку стула и прислушивается к монотонному биению стрелок о воздух. Часы отмеряют сердцебиение времени, словно безразличный врач, способный лишь огласить результаты анализов и махнуть на тебя рукой, ведь у него таких как ты тысячи, так зачем притворяться сочувствующим? А впрочем, времени сочувствие было ни к чему: оно никогда не жаловалось на здоровье. И его пульс никогда не ломался, в отличие от врачей, что пытались его измерить. Лео вздыхает вновь, поднимается, берет из угла кухни трость, привычным жестом проводит перед собой, хотя отлично знает, что на пути ничего нет. Просто иначе он не уверен, и эта неуверенность заставляет сбиваться с шага, а ведь за эти годы он привык сохранять лицо, делая вид, будто темнота вокруг не доставляет неудобств. Приклеить улыбку на лицо очень просто, особенно если столько лет старательно изучал актерское мастерство. Он подходит к двери, щелкает замком и неспешно двигается к лифту. Медленно, неуверенно, но с таким видом, будто это всего лишь вечерний променад, и никакого дискомфорта неизвестность вокруг не доставляет. Так же, как он выходит на сцену, положив руку на локоть помощника, а потом держится за стойку микрофона, чтобы не потеряться в пространстве. Отказ выступать сидя был принят продюсером с радостью, и даже помощник не осознавал, чего стоило каждый раз оставаться в огромном грохочущем зале в одиночку, не зная, ни где протянуты кабели, ни где заканчивается сцена. Пара шагов, и ты уже несешься в пропасть, которая может сломать позвоночник и лишить движения полностью! Кому такое придется по душе? Ему не пришлось, это уж точно. И потому руки отчаянно сжимали хрупкий металл, надеясь, что стойка не исчезнет. Ведь если ее не станет, бесконечный зал растворит его. Рёв музыки разорвет на куски, вместе с собственным усиленным голосом, а темнота окончательно возьмет в плен, подтолкнув к бездне. Ведь бездна только и ждет, чтобы поглотить его! Сломать то, что еще каким-то чудом живо! А впрочем, она уже давно его поглотила, не так ли? Лео вдыхает глубже, запах озона приятно щекочет ноздри, на небе сгущаются тучи, обещая скорый ливень, и наконец-то можно расслабиться, держась за парапет. Концерты, встречи с фанатами, которые постоянно спрашивают, каково это, жить в темноте, и выражают сочувствие, но затем снова засыпают вопросами, от которых рвется сердце. Он всегда улыбается и отвечает в шутливой манере, словно темнота — его лучший друг, но в любовном треугольнике между ним, мглой и музыкой всегда будут царить взаимные любовь и ненависть. Только вот как объяснить это тем, кто не видит? Цвет, форма, блики света — всё это настолько лишнее и незначительное, лишь мешающее наслаждаться пустотой и идеальным миром звуков, вечно мельтешащее, раздражающее, заставляющее глаза болеть. Как объяснить тем, кто не всматривался во тьму, на что она похожа? На что похож этот бесконечный монотонный кошмар, консервативный до зубного скрежета, пугающий неизвестностью, искажающий даже собственный голос? Странный коктейль любви и ненависти — то, к чему Лео пришел через три года блуждания среди пустыни, в которой его сопровождала лишь музыка. Но как можно было облечь этот крошечный адский рай в слова? Даже родные задавали изматывающие вопросы, не имеющие ответа. Не из любопытства — желая понять его новый мир или просто считая, будто таким образом выражают заботу, но от этого становилось еще больнее. А впрочем, были люди, которые никогда не задавали ненужных вопросов. И только с ними он мог забыть. Лео подставляет ветру лицо, снимает солнечные очки, которые носит всегда, даже в собственной квартире, и прислушивается к далеким звукам. Внизу едут машины, переговариваются люди, но здесь это становится лишь неясным гулом, а настоящие звуки совсем иные. Шум ветра, крики птиц, пролетающих над головой, шелест их крыльев, и кажется, можно даже услышать, как по небу плывут тяжелые тучи. Интересно, какого они цвета?.. А впрочем, наверняка черного. Ведь мир окутывает вечерняя мгла, и свет окон, фонарей да рекламных щитов не долетает до небес. Небесам не нужна мишура. Как и времени. А красные пятна могут отразиться в небесах, если запятнают землю? Руки сжимаются на парапете, трость падает с излишне громким стуком, порыв ветра уносит едва слышные слова, напеваемые пустым бесцветным голосом. «Я скован, скован». Скажите, а цепи могут порваться?.. Телефонный звонок разрывает воздух в сочащиеся тишиной клочья. Ветер врывается в легкие мощным ударом, проникая сквозь плотно сжатые зубы с шипением, словно змею сбросили с нагретого солнцем камня. Простой раскладывающийся телефон, чьи кнопки искалечены азбукой Брайля, поднимается к уху. Лео долго учил эти странные знаки, и хотя расположение точек запомнил довольно быстро, научиться их различать было на порядок сложнее. Он до сих пор порой путает их, но к телефону уже привык, хоть и пришлось оставить в прошлом письменные сообщения. А впрочем, Воншик с Хакёном говорили, что слышать его голос в любом случае куда радостнее, чем читать сухой текст… — Эй, ну где ты ходишь? Мы пришли, принесли твои любимые закуски, а тебя нет! Дверь нараспашку, чайник горячий, чашка не мыта — как и каждый раз пятнадцатого! Мы к тебе в гости приходим или чтобы вылавливать тебя из неизвестности? Двигай сюда, мы ждем. Рави, кстати, принес отличного пива и новый мюзикл, сегодня будем слушать дольше обычного, хронометраж нестандартный. А я захватил эспрессо из той кофейни, бариста сказал, делал с любовью. У него рядом с лицом разве что звездочки не зажглись, когда я сказал, что один из стаканов для тебя, ты же его постоянный и, кажется, любимый клиент. — Сейчас буду. Не давай никому выпить мой кофе! — Да ты сам нас быстрее обворуешь! Всё, отключаюсь, закуска разогрелась. — Отбой, лидер. — Отбой, Лео. Рука соскальзывает с поручня, улыбка теряется в ночи, запах озона скользит по душе, прижигая раны нежным поцелуем. Интересно, через год тоже пойдет дождь, как и тогда, три года назад?.. Лео медленно наклоняется, пальцы осторожно, почти не касаясь, скользят по крыше, наконец натыкаются на трость и уверенно сжимают ее. Летать еще не время, время стоять на ногах, прочно прикованному к скале под названием «жизнь», ведь его крылья всё еще с ним, и даже если сейчас они сломаны, кто знает, что будет потом? Медицина движется вперед, и, возможно, через десять, двадцать лет он снова увидит небо. А пока ему достаточно знать, что он всё еще пытается подняться к солнцу, и петь. Петь под неизменным псевдонимом, который он отказался менять, несмотря на советы родных оставить прошлое позади. «Я скован… Но, может, это не так уж и плохо. Пока». Пальцы зарываются в длинные жесткие, истерзанные краской волосы, лишь в последние три года начавшие обретать мягкость, избавившись от плена беспощадной химии. Воронье гнездо на голове приобретает приемлемый вид, ведь Лео уже давно научился расчесываться даже пальцами так, словно видел свое отражение. А затем трость начинает скользить по крыше, выискивая неожиданные препятствия, и очки снова находят место на переносице, а пропасть остается за спиной — никому ненужная, бессмысленная, такая манящая… Лео идет вперед, точно зная, что его ждут. Каждое пятнадцатое августа раздается этот звонок, и он понимает, что крылья всё еще за его спиной, и даже сломанные, они не дадут ему упасть. Дверь захлопывается с мягким приглушенным стуком, и Лео снова улыбается: впереди ждет вкусный эспрессо и прекрасная музыка, а еще темнота. Одна на всех. Потому что они всегда слушают мюзиклы не включая ни лампы, ни монитор компьютера. Ведь его крылья, его оковы принимают эту вечную тьму.