Божества Преисподней

      Цветы распускаются, стоит только Чунмёну ступить на вспаханное поле. Ростки пробиваются сквозь комья земли, тянутся к свету, источаемому Чунмёном, раскрывают ярко-зеленые листки, нежные бутоны. Это прекраснейшее явление не может не вызывать улыбку, и местные жители словно ощущают благодать, снизошедшую на них с небес. Дети замирают на своих местах, переставая играть, взрослые блаженно улыбаются, вбирая в себя это божественное тепло.       - Дитя богини Деметры, - шепчут жрецы и низко кланяются Чунмёну, с мягкой улыбкой встречающему людей.       Этого бога здесь чтят за человечность, благодарят за помощь, просят автографы, и Чунмён всегда очень тепло относится к тем, кто славит его имя, воспевает в молитвах и с радостью принимает подношения, восполняющие его силы. ***       Чунмён резко оборачивается, чувствуя холодное прикосновение к шее, но за его спиной нет никого. Только на небольшом участке сухой земли стремительно жухнет трава и осыпается трухой. Чунмён проводит пальцами по тому месту, но ничего не происходит. Повсюду вокруг восходят новые ростки, но на этом небольшом клочке земле не растут даже сорняки.       - Не иначе сам бог мертвых пожаловал, - качают головой земледельцы и споро обносят проклятую местность забором. – Не к добру это.       Жители кланяются Чунмёну и стараются как можно скорее скрыться в своих домах. Чунмён и сам чувствует приближение неладного, темного, мрачного, волнующего.       Мён прикрывает глаза, раскидывая в стороны руки. Нахождение на острове даёт ему фору – ему не нужно слишком далеко раскидывать силу, чтобы почувствовать опасность, и он может направить её на другое – заглушить все сигналы и радиовышки.       На губах бога появляется намёк на улыбку, но он сдерживает эмоции – не стоит каждому знать истинную его суть. Тем более не стоит раскрывать все карты перед будущим похитителем.       Хозяин мира мертвых, да? Ну-ну, посмотрим. ***       У Ифаня внутри всё замирает и обрывается сотни-тысячи раз. Он снова и снова в воспоминаниях возвращается к тому моменту света и мимолетного счастья. Его пальцы всё ещё помнят тепло бархатной кожи, мягкость темных локонов, аромат цветов, окружавший самого прекраснейшего из богов! Ни Аполлон, признанный красавец, ни богиня красоты Афродита не сравнятся в божественности с этим прекрасным ангелом, ступившим на землю и принесшим людям радость.       Ифань окидывает потухшим взором раскинувшуюся перед ним мертвую землю, полноводный Стикс, безжизненные сухие деревья, полчища страждущих. Осточертеший пейзаж, своевольные слуги и никакого карьерного роста. Да и просто ни малейшего развлечения.       - Господину не помешает обзавестись супругой и задуматься о потомстве, а не о развлечениях и накручивании просмотров в социальных сетях, - недовольно бурчит Харон, оформляя очередной возврат. – Развелось реаниматологов, задолбаешься бумажки оформлять.       - Не бурчи, Харон. Тебе, по крайней мере, не приходится заниматься популяризацией и продвижением. Напротив, чем лояльнее мы относимся к клиентам, тем их больше.       Переправщик просто качает головой и продолжает заниматься бумагами. Он господина знает не одно тысячелетие и прекрасно видит сумасбродную идею, мелькающую в разуме Ифаня.       - Супругу, говоришь? – вдруг серьезно спрашивает Ифань, но ответа не дожидается. ***       - Я не твоя собственность! – Чунмён упрямо топает ножкой и смотрит на Ифаня исподлобья.       У того от такого взгляда мурашки по спине бегут и дикий восторг плещется в груди. Какая властность! Какая стать! Воистину сын Громовержца! Чунмён хоть с виду и кажется хрупким и милым, но в его хорошенькой головке явно живет не одна тысяча чертей.       И Ифаню до дрожи хочется выпустить их на свободу, дать им волю, дать им власть и возможность действовать, не сдерживаясь и не прячась.       Чунмён щурит глаза, оценивающе глядя на Ифаня, и поджимает губы.       - Мне не нравится то, о чем ты думаешь, - твердо заявляет он и смотрит в глаза богу подземного мира, не пугаясь ни тьмы, ни пустоты.       - Читаешь мысли? – усмехается Ифань.       - Нет необходимости.       Чунмён действительно видит все мысли Ифаня по его наглому, бесстыдному лицу, которое так и хочется окунуть в вязкие воды Стикса и хорошенько извалять в земле. Может быть хотя бы после этого он перестанет быть таким привлекательным и до безобразия красивым.       Теперь приходит время Ифаню усмехаться и кривить губы в усмешке. Он поправляет полы черных одежд и удобнее разваливается на троне, заинтересованно глядя на Чунмёна. Тот определенно заинтересован в Ифане не меньше, чем сам Ифань в нём. Но есть что-то темное, порочное в этих карамельных глазах, что заставляет мурашки бежать по спине бога подземного мира.       - Ты совершенство, - мягко, словно вязкая патока, говорит Ифань, впитывает в черноту глаз этот образ, сияющий и теплый.       Под ногами Чунмёна расцветают мелкие цветы. ***       - Слишком мрачно! Вы что, сами не видите?! Эти два оттенка совершенно не сочетаются – этот синий к этому красному не-под-хо-дит! Разуйте глаза! Вы художники или где?       Микеланджело и да Винчи незаметно переглядываются и вздыхают, начиная перемешивать краски заново. Это была уже пятая попытка, но супругу верховного бога каждый раз всё было не так. То цвет не тот, то сюжет излишне жизнерадостный, то мазки неправильные. Словно он мастер живописи.       - Мы всё исправим, господин.       - То-то же!       Чунмён уходит, а художники, не сговариваясь, решают, что они уже мертвы и терять им особо нечего. А потому на стене, разделяющей теперь Тартар на две части рисуют портрет бога плодородия. ***       - Почему мой народ боится тебя больше, чем меня? – недоумевает Ифань, наблюдая, как Харон спешно удаляется, стоит только Чунмёну войти в помещение.       - Мне больше интересно, почему ты меня не боишься? – щурится Чунмён и подходит вплотную к сидящему на троне Ифаню. – Совсем страх потерял?       Голос у Чунмёна низкий, угрожающий, и Ифань с удовольствием впитывает в себя его звучание. Так бы и провел с ним всю вечность. Но в таком случае есть вероятность, что от Тартара и камня на камне не станется, настолько Мён склонен к устраиванию эстетически красивых, но очень страшных сцен. Чего только стоят проросшие сквозь протестующие души ветви цветущей сакуры. Или незабудки, что теперь украшают Поля Забвения.       - Я просто люблю тебя, - просто отвечает Ифань, но по лицу Чунмёна, по всей его позе видит – не верит. – Не хочешь ли съездить в гости к матушке? Деметра будет рада тебя видеть. Можешь даже провести там некоторое время. Месяцев девять, например?       - Шесть, - отрезает Чунмён.       - Восемь?       - Четыре.       - Ладно, пусть будет шесть!       Чунмён хищно улыбается. Ифань думает о том, что очень хочет просто сжимать это тело в мягких объятиях, осыпать поцелуями и ласкать под тихие стоны удовольствия. ***       - Соскучился?       Ифань подпрыгивает на месте, когда замечает Чунмёна, развалившегося на его троне. Его не было несколько дольше условленного, и Ифань действительно успел соскучиться. Ещё в первые пару часов, если быть честным. И потому теперь он – холодный и неприступный владыка мира мертвых – стремительно сокращает расстояние до своего супруга, сдергивает его с трона и сжимает в крепких объятиях.       - Вернулся…       Ифань ждёт на самом деле, что сейчас Чунмён наорёт на него, ударит, призовёт какое-нибудь баобабовое дерево, которое впечатает его в потолок. Или обрушит крышу башни. Или нашлёт полчище бабочек и пчел. Фантазия Чунмёна была поистине неисчерпаема и абсолютно непредсказуема. И Ифань мягко касается губами виска Чунмёна и жмурит глаза, ожидая взбучку.       Но бог плодородия только обвивает его за плечи, прижимается ближе и тепло дышит в шею. А ещё расслабляется. И Ифань понимает, что вот сейчас, вот в этот момент Чунмён начинает ему доверять. Пусть не полностью и безгранично, но начинает.       И это отличное продолжение их легенды.       «Конечно же достойное соцсетей!» - думает Ифань, доставая телефон и собираясь сделать селфи.       - Милый. А что это ты такое делаешь? – прерывает его холодный голос Чунмёна.       Шипованная лиана начинает медленно обвивать ногу Ифаня.       - Чунмённи, я всё объясню!