Кукловод

End of passion play, crumbling away I'm your source of self-destruction Veins that pump with fear, sucking darkest clear Leading on your deaths construction

      Страх, искусно внушаемый и пробираемый до дрожи и тряски, течёт в пока ещё живых венах. Он впитался в крови подобно яду, который уже подходит к тихо, стараясь не быть услышанным, стучащему от изнемогания сердцу, которое вскоре перестанет биться. Ступая на острое и блестящее лезвие, куклы кричат и истекают кровью, — она блещет, льётся ярко-багровым фонтаном, заливая всё находящееся вокруг. Некоторые из них уже преждевременно покинули этот мир, потеряв сознание и на некоторое время избавившись от страшных мук и страданий. А те, кто остался в живых, если это можно таковым назвать, жадно завидуют спящим крепким и отрадным сном и страстно хотят к ним присоединиться, чтобы не видеть этой вакханалии, что с ними происходит.

Taste me you will see More is all you need Dedicated to How I'm killing you

      Головокружение, сонливость, тошнота. Можно раз и навсегда забыть свои счастливые дни, проведённые вне этого особняка кошмаров, но невозможно забыть те мучительные издевательства и отвратительные муки, которые принёс им нынешний хозяин. Повелитель и Кукловод — это призвания их самого жестокого в мире Мастера, которому они ни смели не послушаться. Как смотрящий, он взирал на них с высока и ехидно усмехался, глядя на их влажные от слёз лица. Они казались ему такими отчаянными и беспомощными... И смех, и грех.

Come crawling faster Obey your Master Your life burns faster Obey your Master Master...

      — Подчиняйтесь мне! — повелевал он, возводя руки вверх и не по-доброму смеясь, — Я ваш Мастер!       Куклы в ответ лишь стонали и плакали.       Их конечности были похожи на деревянные палочки от суши: так легко их сломать, перегнуть пополам, но как же потом трудно восстановить. Теренс пользовался этим и яростно разрывал их тряпичное тело на куски, чтобы их страдания чувствовались ещё больнее. И он, хоть и не всегда получалось, старался делать это как можно медленнее и прерывестее, чтобы до мозга костей прочувствовать и уловить этот момент, так сильно приносящий ему невероятное удовольствие. Конечно, это не сравнится с воспламенением заживо, но в тот момент их души переносили примерно тоже самое, как если бы им ломали и руки, и ноги без наркоза в настоящей действительности. Д'Арби терзал их плюшевую плоть, грубо прикосался к ним и чертовски медленно вытаскивал лжевнутренности, под иным названием "вата". Жгучем дыханием обжигал их нежную кожу, или же так называемую ткань, слюнявил их волосы, руки, ноги и живот, что-то невнятно шепча. А потом зашивал их оторванные конечности, втыкая ужасно острую и длинную иглу в их тело; в место, где должно находится сердце. Это было невыносимо больно, неприятно, мерзко и отвратительно. Их буквально потрошили, издевались над ними, а потом, как ни в чём не бывало, неохотно, как будто бы делая одолжение, зализывали их открытые раны. В тот момент невозможно было не кричать.       И казалось, что куклы от такого к себе отношения уже давным-давно потерялись во времени, — где сон, а где реальность они были уже не в состоянии осознать. Было ли это мимолётное видение или же просто явное сумасшествие, длившееся целую вечность? Они не знали. Ведь им не нужно было думать, — ими управляют, беспощадно тянут за нити, окрашенные в блекло-красный цвет со временем превратившийся в светло-коричневый. Каждый даже самый маленький шаг приносил им неимоверное страдание, от которого хотелось покончить с собой. Как будто бы они наступали на грязные, ржавые гвозди, и вся эта гниль впитывалась в чистую и пока ещё кипящую кровь. Они уже не чувствовали ни своих конечностей, от которых толком ничего не остаётся после сумасшедшего припадка их хозяина, ни самого своего существования.       Это была не жизнь, — это была каторга. А сами марионетки — нелюди, всего лишь куклы и сладостная потеха для их обезумевшего Мастера.

Master of Puppets I'm pulling your strings Twisting your mind, smashing your dreams Blinded by me, you can't see a thing Just call my name, 'cause I'll hear you scream Master, master

      Их пронизывает боль, как физическая, так и душевная: боль, от которой невозможно избавиться. Крича, они бьются в конвульсиях, — нити на их тряпичных телах начинают расходиться, их конечности скоро будут оторваны. Выкрикивая имя их Господина, они плачут и умоляют его остановиться.       Теренс в ответ лишь безумно хохочет, предвкушая чувство эйфории после содеянного.

Needlework the way, never you betray Life of death becoming clearer Pain monopoly, ritual misery Chop your breakfast on a mirror

      Куклы не находят себе места: они извиваются, кричат и воют. Невыносимая, страшная, ужасная боль, — лишь только этим они навек ограничены. Громко стучит их ноющее плюшевое сердце и, пожалуй, это единственное, что у них осталось цело и невредимо. Их разумы заполонил туман, они не понимают, что происходит вокруг. Потеряв рассудок, они окончательно съехали с катушек, став похожими на своего незаменимого хозяина.       Мы в ответе за тех, кого приручили. И результат таких действий не пришлось ожидать целую вечность. Желая смерти наедине с собой этому бессердечному, ненавистному ими психопату, они кипели от перепоняемой их злости и обиды, желая убить, расчленить и выпотрошить этого мерзавца всеми изощерёнными способами, как только у них появится эта прекрасная возможность. А находясь рядом с ним, они не могли элементарно дышать: им было до мурашек страшно даже от мимолётной мысли того, что же с ними произойдёт в ближайшие несколько часов. Ведь Д'Арби был из тех, кто любил неспеша расстягивать, тянуть так драгоценное для него время. Но он знал, что потратит его с невероятным наслаждением и уморой, от которой он останется доволен весь свой оставшийся день.       Методы его пыток были совершенно необыкновенным явлением: с одной стороны, он каждый раз начинал свой кровавый ритуал абсолютно обыденно и циклично, не выбиваясь из ежедневной нормы иссяка своих сил. Но с другой стороны, он всякий божий день ухитрялся придумывать что-то новое и необычное, которое не каждый бы додумался осуществить в реальность. И именно от этого коробило его жертв, доводя их чуть ли не до самой настоящей лихорадки со всеми её вытекающими. Они не знали, чем всё это обернётся, они не знали, какие эмоции выплеснутся на них в течении последующих минут или даже часов. Они не знали, как же они смогут выкарабкаться из всего этого Ада, оставшись с незамутненным сознанием.       И кто знает, сколько им ещё прийдётся ждать, чтобы эти бесконечные мучения наконец-то прекратились и навсегда испарились?

Master, Master, where's the dreams that I've been after? Master, Master, you promised only lies Laughter, laughter, all I hear or see is laughter Laughter, laughter, laughing at my cries

      — Дай нам умереть! — дико визжали они, рискуя потерять свой голос раз и навсегда, — Разорви нас на куски скорее!       — От всякой боли средство есть — терпение, — задумчиво и довольно отвечал он, вытягивая нити одной из своих жертв и смакуя каждую секунду, причинявшую невыносимую боль куклам, отчаянно и рассеяно смотрящих в никуда.       Страдания других людей... Приносили ли они ему некое опьянение или даже возбуждение, которое невозможно было контролировать? Были ли это определённые поставленные задумки, от выполнения которых он окончательно понимал свои амбиции и бесповоротно чувствовал своё превосходство над кем-либо? Удержание в своих руках чужой жизни, которая от одного лишь неверного движения треснет и разлетится на тысячи осколков. Самообладание и манипулятивность — вот что он считал нужным для получения своего удовольствия.       Удовольствия, стоящего жизней десятков людей.       Тянув нити, он растягивал свою и до того ужасно-страшную улыбку до самых ушей. В душе разливалось сладостное чувство преобладания, остававшееся ещё на очень и очень долгое время после завершения своих злодеяний. Он чуть ли не задыхался от переполняющих его ощущений, которые раньше он считал мерзкими и отвратительными. Сейчас же он не видел в них абсолютно ничего плохого, даже наоборот: он хотел испытать их на себе всё больше и больше, с каждым разом всё сильнее и сильнее. Хватая кукол за горло, он хохотал как сумасшедший, испытывая и представляя эти ощущения на себе, иногда даже слёзы радости выступали на его холодных, как лёд, глазах. Он хотел почувствовать это снова, а каково же это испытать одновременно и физическую, и моральную боль? Каково это оказаться куклой?       Тогда он радовался, как дитя, смеялся, как ребёнок, но поступал как самая настоящая и последняя мразь на Земле, недостойная жить после такого.       Это было не то что страшно видеть, это было страшно слышать.       Дикие и невыносимые крики, а также истерический и злобный смех доносились с комнаты на втором этаже особняка. Неосознававший и невъезжающий в курс дела определённо подумал бы, что там происходит ничто иное, как кровавая резня бензопилой. Похоже по содержанию, однако, это совершенно не так.       Или же нет?       Может быть, это была хорошо подстроенная иллюзия, ошибочно принятая за реальность? Возможно ли то, что всё, что видят и чувствуют куклы — это просто сон? Отдельно существующий мир со своими правилами и законами, контролирующими местное население?       Да, это был его собственный мир. Мир страданий других и его наслаждения.       Вдыхая очередную порцию всхлипываний и слёз своих жертв, Теренс чувствовал себя, как в своей тарелке. Как будто бы это было именно то, чего ему всегда не хватало и не доставало. Может быть, от недостатка внимания ещё в далёком детстве или от других каких-либо причин он так сильно нуждался в этом? Вероятно, что да, ведь иного определения данному феномену подобрать крайне сложно.       Разве что это воздействовало на него, как наркотик, без которого он не мог прожить и дня.       То же самое касается и его кукол. Нет сомнений, что они не то, что ненавидели Теренса, они не хотели ничего слышать о нём и вообще видеть его, — настолько уж сильно они вымучились за последнее время. Однако же, ко всему рано или поздно человек привыкает независимо от того, хочет ли он этого или нет. Истекая своей собственной кровью и чуть ли не умирая на руках того, кто их в итоге погубит, они всё-равно тянулись к нему, как к единственному лучу света на всей этой планете. Ведь кроме него у них не было абсолютно никого. Да и сам Теренс очень искусно управлял ими, — уж безусловно он был хорош в манипуляции, причём в буквальном смысле этого слова.

Hell is worth all that, Natural habitat Just a rhyme without a reason Neverending maze, drift on numbered days Now your life is out of season

      — Д'Арби, — всхлипывают марионетки, чуть ли не задыхаясь от своих же собственных слёз, — ты же обещал... Ты обещал нас отпустить! Отпусти нас...       Он на мгновение останавливается и с неким ежесекундным изумлением смотрит на них, явно задумавшись. Но затем опять приобретает свой первоначальный вид: такой же холодный и невозмутимый, пустой и мрачный. Демонстративно посмотря в сторону и закрыв глаза, он тихо напевал неразборчивую на слух песенку. А затем, припеваючи, поспешно выдал:       — Мне тоже раньше кое-кто и кое-что обещал, — плавно мотнув головой, Теренс расплылся в кривой улыбке, которая явно была фальшивой и наигранной, но из-за определённых явных обстоятельств куклам было сейчас не до опознания правды в его словах, ведь её можно было услышать от него крайне редко, и данный момент не являлся исключением. Однако, они всё-равно продолжали его слушать, ведь бесчеловечная дисциплина научила их держать свой язык за зубами, когда их мастер говорил. В их глазах можно было увидеть отчаяние и сущий страх от незнания того, что же сейчас этот тиран сделает с ними. И он, нахмурив брови и склонив своё лицо так, что невозможно было увидеть его эмоций на нём, до безобразия сильно сжал одну из своих жертв в своих руках и с явной злостью и даже сожалением в голосе, растягивая каждую гласную, сказал:       — Но потом этот кто-то не сдержал своё обещание и вознил нож мне в спину.       И втыкал его сильнее, неаккуратно и неумело пыряя. И вставлял его глубже, по самую рукоятку, задев позвонки. И, надсмеявшись над ним, резко вынул нож, оставя его истекать своей собственной кровью на холодном, как лёд, полу. И вырвал живьём его сердце, бросив на землю и напрочь растоптав его. А затем растворился в воздухе, как будто бы ничего и не было, оставив от себя лишь имя, которое до сих пор приносит Теренсу неимоверные страдания.       Это был тот человек, которого он до сих пор ненавидит всей своей душой.       Он хорошенько получил по заслугам, на счастье Теренса. Но последний до сих пор страдал, как и тогда, когда над ним жестоко поглумились. Хоть та страшная душевная боль немного утихомирилась, но некая обида до сих пор глубоко сидит в его давно прогнившей, чёрной душе.       И это была одна из причин, для чего ему нужны жертвы в своей коллекции.       Все куклы, до единой, были для него как подарок судьбы, как некое возмещение за растоптанное сердце, которое он уже больше не в состоянии восстановить. Издеваясь на ними, он видел в них прежнего себя: такого беспомощного, такого жалкого и никчёмного, такого больного и слабого. Он переносил те ужасы своей прежней жизни на них, обваливая их как первый снег на голову, и изощерялся в различного рода оскорблений и издевательств, которые он сам когда-то перенёс. Было ли это заслуженно, что он специально, разумно морил и таскал буквально ни за что невинных людей, которые попали ни в то время и место?       Они это заслужили.

I will occupy, I will help you die I will run through you, Now I rule you too

      Ведь никто ему не помог, когда ему было плохо. Никто не соизволил оказать ему хотя бы самое мизерное внимание, чтобы отвлечь его от душераздирающих мыслей, от которых он не мог заснуть по ночам. Никто не понимал его и никто не хотел с ним общаться, лишь только потому что. На это не было определённых причин, которые он мог бы понять и осмыслить, почему же его все игнорировали и не принимали за человека.       И он стал тем, кем его якобы и видели окружающие. Он стал монстром, не понимающим обыденных норм морали и человечности. Он стал деспотом, действующим по жизненным природным принципам "умри или убей". Его не волновали судьбы людей, которые находились в его руках, его не волновали их чувства и переживания, которые они испытывали. Он был заинтересован лишь только в причинении боли его личным живым куклам, грушам для битья, муравьям, ничего не стоящим перед лицом Вселенной, идола, святого человека.       Он добился большего за свой двадцать один год, чем кто-либо другой. Раньше он был марионеткой, небрежно брошенной на грязный пол и бесприкословно подчинявшейся приказаниям других людей, теперь же он сам стал независимым и непревзойдённым кукловодом.       Доволен ли теперь тот человек, испортивший Теренсу жизнь и сам завязший по уши в дерьме?       Д'Арби чувствовал его ближайшую гибель, это, вероятно, походило на некую интуицию, которой он доверял, как никому другому. Блаженно прикрывая глаза, он вспоминал, с каких отчаянных низов он поднялся на самый Эверест, и как он и по сей день продолжает властвовать на самой верхушке, игнорируя окружающие никчёмные сплетни. Он разжимал и сжимал свои ловкие пальцы, на которых нити стали уже обыденным явлением, как и он считал своё властвование чуть ли не прирождённым предназначением, предвкушая, сколько же ещё ему предстоит пролить чужой крови ради собственного удовлетворения. И он смеялся, и смеялся, и смеялся...       Это было ничто иное, как гедонизм, доставляющий ему новый прилив сил.