***
Он был обычным офисным сотрудником и не видел никаких красок в жизни. Каждый день был однотипным и шёл точно по графику, словно его кто-то дёргал за ниточки по давно заученной программе — сейчас он должен встать, умыться, поесть; затем пойти на работу, отбыть там восьмичасовую смену; и наконец вернуться в свою холостяцкую обитель. Всю серость этих однотипных дней скрашивала лишь книга с красной обложкой, которая всегда лежала на рабочем столе под его рабочими документами. Тогда, когда смотреть в компьютер становилось невыносимо, он незаметно вытаскивал её из-под бумаг и отвлекался от внешнего мира, погружаясь в чтение и узнавая многочисленные способы самоубийства. Чтиво ненадолго скрашивало пустое времяпровождение, но на самом деле он знал эту книгу вдоль и поперёк. Назови ему страницу, и он с легкостью процитирует любую строчку. Хорошая книга хуже не станет, сколько не читай, но хотелось чего-то нового. Под конец рабочего дня веки начали смыкаться сами собой, и совладать с биологической потребностью сна становилось невозможно. На минуту прикрыв глаза, он подпирает подбородок так, чтобы чёлка закрыла его лицо, и делает протяжный вдох, как чувствует прикосновение к своему плечу. Тут же встрепенувшись, он видит наклонившегося коллегу и протяжно выдыхает. Повезло, что начальство не засекло. — Слушай, Дазай, выручай, а, — блондин чешет затылок и глупо улыбается, покачиваясь из стороны в сторону, что отнюдь не внушает доверия. Изогнув одну бровь, он оценивающим взглядом окидывает товарища и вскидывает руки в знак капитуляции: — Звиняй, Роньё, но у меня свои отчёты еще не писаны, так что… — Да ты что, Дазай! Дело вовсе не в этом, — коллега отчаянно машет руками и усаживается напротив своего друга и протягивает ему конверт, что вызывает ещё больше подозрений. Неужели нельзя попросить прямо? — Взятка, что ли? — усмехается он и откладывает конверт в сторону, как тут же оказывается перехвачен за руки и потянут за них, отчего затаивает дыхание. — Снова мимо! Дазай, слушай, я купил билет на балет, но жена просит посидеть дома с дочкой. Она к свекрови уезжает. Доз, ну пожалуйста, выручай своего друга, обидно будет, если билет пропадёт. Осаму вопросительно вскидывает брови и переводит взгляд с конверта на коллегу. Разорвав бумагу, мужчина и правда убеждается, что это самый настоящий билет в один из дорогих театров города, куда билеты стоят, как его зарплата, несчастного офисного сотрудника, за добрые полгода. Теперь-то понятно, почему Роньё так печётся об этом, однако сомнений меньше не становится. — Из меня, конечно, так себе ценитель искусства, но почему ты отдаешь этот билет мне? Ты бы мог продать его и немало подзаработать, тем более в канун Нового Года или же… — Брось, Осаму, у тебя на лице написано, как тебе осточертело здесь сидеть. Сходи, развейся, — Роньё начал активно жестикулировать руками и тараторить, перебив собеседника и не дав ему возможности закончить мысль, после чего неожиданно подался вперёд, сказав на тон ниже, — пусть это останется между нами. Ну, бывай. Мне домой пора. Так толком ничего и не объяснив, Роньё исчез так же мгновенно, как и появился, оставив Осаму наедине со своими мыслями. Нет, он, конечно, не против небольших корректировок в своей жизни и прочее, но откуда эти тайны и загадки? Мотая головой, чтобы отбросить ненужные мысли, он убирает билет обратно в конверт и запихивает его во внутренний карман своего пиджака, снова устремляя уставший взор в экран монитора. Балет балетом, но работу за него никто не выполнит. Будет время, настроение, желание — он сходит. Обязательно сходит.***
Осаму в двадцать пятый раз пожалел о том, что поплелся на балет, а не остался дома в эти пургу, мороз и холод. Погода говорила ему прямо в лоб, что нужно повернуть назад, забежать в свою одинокую квартиру и укрыться там от стихии в тепле и уюте, который он сам себе выдумал. Кому врать, что он не хотел находиться там, что и домом можно было назвать с трудом. Всего лишь крыша над головой, не более. Но даже несмотря на этот очевидный факт, в котором он сам себе не хотел признаться, он упрекал себя за безрассудство до той самой поры, пока не отдавал в гардеробе пальто, даже не так, до того, пока не увидел на сцене её. Роньё отдал ему место в партере, перед самой сценой, что страшно даже было представить, какую цену он заплатил за билет. Но даже это померкло в его сознании, когда он увидел эту хрупкую и маленькую фигуру в центре сцены. Она дрожала, как осиновый лист, когда сотни глаз устремились на неё, но потом расправила свои крылья. Осаму даже не знал, на какое представление он пошёл, и сколько по времени оно длится. Его сразила её грация, пластика и образ. Это была настоящая нимфа, сошедшая со страниц сказки, что казалось самым невероятным. Рыжие волосы, голубые глаза и эти руки, что плавно опустились на талию. Она крутилась вокруг своей оси с такой силой, что локоны казались в свете софитов настоящим огнём. Ничто не могло заставить его отвести взгляд, если бы не скрежет по правую руку. Встряхнув головой, Осаму посмотрел вбок и увидел подле себя мужчину, с силой сжимавшего колено. Его чёрные волосы были, как смоль в темноте, а пурпурные глаза испепеляли балерину. Он шевелил губами, и костяшки на его руке белели с каждой секундой. Осаму не надо было быть экстрасенсом, чтобы понять, о чём мужчина говорил. Он шептал её имя, ругань, упрёки и гнев. Он был зол на неё, но шатен не мог понять причины. «Чуя? Почему она не должна быть там? Она ведь так блистает». Стоило ему прочитать это, как со сцены послышался грохот, и по залу, как волной, разнеслось волнение и трепет. Балерина рухнула на пол и не могла пошевелить ногой. Мужчина, который сидел рядом с Осаму, вскочил следом за шатеном, но никак не обратил внимания на этого зрителя. Должен был опуститься занавес. Балет сорван. Но нельзя прерывать представление. Другие актёры на сцене подхватили несчастную девушку и унесли за кулисы, словно так и нужно. Зал утихомирился, будто ничего не произошло. А Дазай только сейчас понял, что стоит на ногах. Он не знал, что им двигало в этот момент, но он не смог сдвинуться с места, он смотрел в спину убегавшему мужчине и с горечью понимал, что не в силах ничего сделать. Наверное, это её родственник. Он не имеет права вмешиваться, но почему тогда в груди с каждой секундой нарастало чувство, что он должен быть рядом?***
— Чуя, я кажется, предупреждал тебя, что со здоровьем шутки плохи, — мужчина в белом халате расхаживал по палате дочери взад и вперёд, продолжая часовую лекцию. Обвиняемая в своей оплошности девушка вынуждена была выслушивать это, продолжая сжимать простынь под одеялом, чтобы не видел отец. Она прекрасно знала и без него, что ей потребуется операция и что в случае неудачи она никогда не сможет выйти на сцену. Рыжеволосая молча ждала, когда мужчина покинет палату. Он оказывал на неё слишком сильное давление, но Чуя не могла произнести этого вслух, она и так совершила большую ошибку. Ей повезло, что Огая вызвали другие пациенты. Сделав протяжный вдох, мужчина наказал девушке отдыхать и сам поспешно вышел, не забыв закрыть за собой дверь. Чуя осталась наедине с собой, по крайней мере, она на это рассчитывала, а иначе не смогла бы дать волю слезам. Девушка ударила по матрасу кулаками, чувствуя, как под ним скрипнули пружины, и согнулась, утыкаясь лицом в колени. Ей хотелось растерзать себя, порезать на куски, всё, что угодно, лишь бы превозмочь эту боль и исправить ошибку. Но прогнозы были далеко не жизнерадостные, а угрозы отца делали только хуже. Она хотела кричать, но голос пропал. Она взметнула глаза вверх и замерла в оцепенении, увидев перед собой незваного гостя. Высокий шатен с корзинкой цветов сделал шаг навстречу и опустил подарок на прикроватную тумбу. Девушка заворожённо следила за ним, не в силах понять, как он смог проникнуть в частную палату, ведь отец бы этого никогда не позволил. Неужели и он мог оступиться? Тот самый Мори Огай, который всегда просчитывает свой каждый шаг, совершил такую банальную оплошность? — Мне… — начала лепетать Чуя и тут же прокашлялась, не веря, что её голос успел так охрипнуть, — я не заслуживаю этих цветов. Жаль, что… Вы не отдали их раньше, до выступления, пока я… Балерина не смогла договорить. Она запнулась и отвела голову в сторону, чувствуя, как слёзы снова подступают к глазам. Она не хотела, чтобы кто-то, кроме неё, видел её слабость. Она хотела быть сильной и быть всегда первой. Она хотела… — Людям свойственно ошибаться, — его бархатный и такой родной голос прервал тишину, чем заставил Чую вздрогнуть и поднять глаза полные неверия, — ты заслуживаешь не просто этих цветов. Ты заслуживаешь гораздо большего. Если ты боишься, то пусть это станет твоим подарком на Новый Год. Ведь каждый заслуживает чуда, ты так не думаешь? Мужчина протянул ей открытку, в которой были слова благодарности и его подпись. На обороте были три простых слова, от которых сердце в груди бешено заколотилось и собиралось выпрыгнуть, но когда Чуя подняла глаза, её палата опустела. Куда пропал этот человек, который дал ей веру в себя и новую надежду? Девушка откинула одеяло и хотела броситься следом, но нога с шиной испортила все её планы. Плотно сжав губы, она вскинула голову к потолку и пообещала самой себе, что встанет и продолжит свою карьеру хотя бы ради того, чтобы снова увидеть этого мужчину. Пускай он и был незнакомцем, но если он её поклонник, то непременно посетит следующий балет, в котором она примет участие.***
Прошло три года, и балерина по имени Накахара Чуя стала настоящей легендой, которая превзошла все ожидания. После такой травмы никто не восстанавливается, но она показала не только физическую силу, но и силу духа. Она взошла на сцену и получила то, чего так страстно желала в свои юношеские годы — славу, награды, признание. Но ей не хватало чего-то, а точнее, кого-то. Того самого человека, который дал ей надежду. Того самого молодого человека, которого она искала каждый раз глазами после очередного выступления. Его не было ни в первых рядах, ни в последних. Словно он испарился. А что если его и не существовала вовсе? Что если это всего лишь больная фантазия Чуи, и она просто сходит с ума? Нет… Накахара отказывалась в это верить. В доказательство своей правоты она начала рисовать. Она взялась за карандаш и старалась вспомнить все свои уроки рисования в художественной школе, куда её в детстве отправил отец. Она рисовала его портрет, боясь потерять этот светлый образ — эти каштановые непослушные волосы, эти карие, манящие глаза. Сидя в парке теплым осенним вечером, она делала последние штрихи и уже хотела подписать его инициалы, как рука дрогнула от горячего шёпота возле уха: — А ты прекрасна не только в балете, но и в рисовании. Это был тот самый родной голос, который она каждую ночь прокручивала в своей голове. Тот самый, который она и не надеялась вовсе услышать. Это был он. Балерина подскочила со своего места и накинулась на мужчину, как на старого знакомого. Впрочем, так оно и было. Его сильные мужские руки легли на её талию и прижали к себе. Чуя была вне себя от счастья, она шептала словно в бреду: — Пожалуйста… Пожалуйста, не уходи, — Чуя дрожала всем телом, потому что боялась быть отвергнутой. Она мечтала о встрече с этим человеком и не заметила, как полюбила его всем сердцем. Она ни за что не хотела его терять. — А я и не уйду, — тихо, но нежно он прошептал ей на ушко, — Дазай Осаму навеки твой. Чуя хотела повиснуть на его шее, но Осаму опередил её, и их губы сомкнулись в страстном поцелуе. Они давали друг другу силу на протяжении этих трёх лет и будут дальше служить опорой друг другу. Накахара зарывалась пальцами в его непослушные каштановые волосы, а он блуждал руками по её телу, показывая всю свою любовь. Любовь — это не просто потребность, это то, что делает нас сильнее.