Красный сапог

— Так ты спрашивал, где Окорок потерял свою ногу? — отпив из пузатой бутылки, спросил старина Джек. Он попытался заглянуть в горлышко, чтобы определить, много ли ещё осталось, но в маленькой таверне было слишком темно, и он, вздохнув, просто отхлебнул ещё. — Он, небось, рассказывал про сражение с английским военным кораблём?.. — Угу, — кивнул я. — Сражаться-то он сражался, да вот одноногим стал не тогда, а после. — Джек снова приложился к горлышку. Я ждал, пока тот соберётся с мыслями. Он тем временем неторопливо набил трубку и чиркнул огнивом. — Видишь ли, они захватили врасплох и разграбили то испанское местечко — как его бишь?.. — запамятовал, ну да чёрт с ним. Словом, он втёрся в доверие к одному из донов. Нет, не благородных, обычному испанцу. Мол, мать у него была испанкой, и сам он хочет стать честным католиком, а английских собак терпеть не может. На что не пойдёшь ради хорошей добычи?.. Увидев, как я покачал головой, Джек философски пожал плечами и сплюнул. — Сильвер рассказал, что родился и вырос в Англии, завербовался на торговца — и это чистая правда! — а при первом же удобном случае вот пришёл к своим. Заливает он — заслушаешься, неудивительно, что дон съел всё, что Окорок ему напел. За пару месяцев тот всё разузнал: как охраняют город, сколько солдат, пушек, кораблей, когда смена караула… Конечно, доны сначала относились с подозрением к чужаку — кто таков, откуда взялся, а ну как вынюхивает? Но Джон втёрся к ним, как умеет только он. А в семье того испанца его держали уже чуть ли не за сына. Джек жестом подозвал мальчишку, протиравшего стаканы, и велел принести ещё выпивки для нас обоих. Клубы табачного дыма уже сплетались в лёгкий туман — посетителей всё прибывало, а вместо с ними становилось шумно, и я придвинулся ближе. — Так о чём это я? Да, он стал почти своим. Первое время ходил как привязанный за стариком испанцем, иначе подозрительно было бы, отлучись он подать весточку нашим. Потом, как вошёл в доверие, испанцы уж перестали следить, куда он ходит, и Джон навещал нас на утлой лодчонке — мы тогда прикидывались честными торговцами. Благодаря ему у нас были все нужные сведения, и однажды он прибыл подтвердить, что можно нападать той ночью, как и планировали. Дождались его условного сигнала, отправили первые две шлюпки в укромную бухту. Сильвер встретил их, прокрались по берегу, сняли караульных с форта… Испанские корабли тогда ушли из тех мест, солдат осталось совсем мало, они ждали подкрепления через неделю. Городок-то вшивенький. Караульные не ожидали нападения, никто даже не успел пикнуть, как им перерезали глотки. Сильвер подал другой условный сигнал — и три наших корабля вошли в бухту. Что было дальше? Дальше была резня и пожар. Флинт, как ты наверняка слыхал, ненавидел испанцев. Думаю, тогда он хотел не только поживиться, но и досадить донам, сжечь город и захватить его береговые укрепления… — И Сильвер потерял ногу там, в схватке? Джек посмотрел на меня с укоризной. — Слушай дальше и не перебивай!.. Всё вам, молодым да ранним… — он вытряхнул пепел из трубки, и я, вздохнув, принялся ждать, пока он снова раскурит её. — Я ж говорил, что он был тому испанцу почти как сын. И тот, видать, хотел его отблагодарить за помощь, что тот оказывал со всякими поручениями — Долговязый умеет казаться самой любезностью, когда надо! Дон справил ему сапоги — из хорошей кожи, мягкие, удобные — он был сапожником. Сильвер зашёл в дом, как раз когда люди Флинта добивали старика, тот было протянул к нему руки, но Сильвер прошёл мимо — забрать свои новые сапоги. Выходя, ребята подожгли дом, как и множество остальных в том городе… Пусть город был и вшивенький, но добычи нам хватило на несколько дней веселья. Мы отправились в *** — отпраздновать набег. Я помню, как сейчас — мы завалились в таверну, закричали хозяину, чтобы нёс всё, что есть на кухне, да побольше выпивки. Сильвер сидел за одним столом с Флинтом, а новые сапоги, что он так и не успел надеть, болтались у него за спиной. Я сидел за другим столом, но почти вплотную к нему, все кричали, пили и пели песни. Джек глубоко затянулся и выпустил колечко дыма. Вздохнув, он продолжил: — Я не помню, как за их стол подсел тот рыжий. Он походил на отставного солдата, его отросшая борода была наполовину седая… Конечно, и Флинт, и Сильвер были уже хорошо набравшись. Солдат провёл рукой по сапогам Сильвера, хлопнул по подошвам и похвалил — ишь, какие славные сапоги! Пусть сидят крепко, когда запляшут! Окорок крикнул принести ещё выпивки и угостил этого солдата, мол, выпей с нами, служивый! Кто-то тогда спросил, что за сапоги, откуда, тут Джон и поведал историю, да наконец решил их напялить. Но он был, как я уже сказал, набравшись, поэтому, надев один сапог, он забыла про второй, оставив его валяться сзади на лавке. Когда мы с ним да ещё одним парнишкой вышли подышать свежим воздухом, то увидели в свете фонаря этого солдата, хотя я не помню, как тот выходил из-за стола… Он снова похвалил сапоги — какие славные! Сильвер тут не удержался и сделал несколько прыжков и приседаний — плясать он был не мастак, а второй сапог так и не надел. Я усмехнулся — обычно он не падок на лесть, Окорок-то. А потом смотрю — он всё никак не угомонится. Говорю, Джон, хорош, пошли внутрь, тут промозгло и воняет водорослями, а ему хоть бы что — пляшет и пляшет. Здорово, думаю, набрался. Беру его за руку — вырвался и пошёл выделывать кренделя дальше, и проклятиями сыпет — не могу остановиться, и всё тут. Я за ним, и вижу, что он так задорно вытанцовывает, как будто ни в одном глазу, хотя выпил изрядно. Старик глотнул из бутылки и снова затянулся. — И скажу тебе, мне тогда показалось, словно и не он это танцевал, тело его двигалось как будто против воли, как Панч на верёвочках в уличном балагане. Кричу — стой, догнал, схватил в охапку, так он надавал мне пинков, пинается и кричит, что не может прекратить. Мы уже тогда далеко от таверны были, около то ли рощи, то ли леса. Вокруг темнота, тихо, только сверчков немного слышно. И тут Джон как заорёт — мол, рожа этого, рыжего солдата, из-за деревьев! Я, признаться, перетрухнул — но то была лишь восходящая луна, в ту ночь она, правда, была большой и красной. Говорю ему, что он просто хлебнул лишнего, а сам пытаюсь от деревьев оттащить, в другую сторону, значит, направить, поломает ноги ещё там. И кажется мне, что нога его, та что в новом сапоге, вертится ужом и тащит всё тело за собой. Тут я повалил его и попытался было снять сапог, да куда там! Досталось пинков больше прежнего. Пока протирал глаза от пыли, Джон уж далеко был… Смотрю по сторонам — да мы на кладбище! Я побежал за Окороком: тот пытался присесть отдохнуть, да всё вытанцовывал как одержимый. Я снова начал тянуть с него сапог, как он закричал что-то про чёрта, который смотрит на него из церковных дверей и грозит, что он будет плясать и плясать и плясать вечно! Луна была уже высоко, и в её свете я увидел статую ангела у входа, но Сильвер ни в какую не желал слушать меня, твердя про чёрта. Кто его знает, что померещится спьяну, сказал бы я, не видя тогда всю эту чертовщину своими глазами. Окорок нёсся в пляске всё дальше, я уже выдыхался и едва поспевал за ним. Джек остановился перевести дыхание и выпить. Его трубка уже давно погасла, но он, увлечённый рассказом, не обращал на неё внимания. — И что, как перестал Сильвер плясать? — спросил я. — Мы сделали почти полный круг по темноте, и вот перед нам покачивался на волнах наш корабль. Кто-то из команды, как таверна закрылась, продолжал пировать на берегу, вокруг костра. Они, конечно, сначала зубоскалили над нами, но потом поняли, что дело серьёзное. Мы вместе пытались стащить этот чёртов сапог, но тот словно прирос. Окорок проревел, чтобы сделали что угодно, лишь бы снять это с него. И тут наш костоправ — умный был малый, учился в колледже и знал латынь, — жаль, это не спасло его от петли, — сам хорошо набравшийся, велел сунуть Окороку между зубами деревяшку, и вытащил из-под коряги, на которой сидел, свой саквояж. Мы притихли — понятно было, к чему дело шло… Старик залпом выпил несколько глотков и поёжился. — Кое-как наш пьяный доктор наконец отпилил Сильверу ногу — тот вертелся, как бес на сковородке, мы едва смогли его удерживать, перевязал как надо… Самое поганое, что я видел — остальные были или слишком заняты Сильвером, или чересчур пьяны — нога Сильвера в этом чёртовом сапоге, будучи отделённой от тела, несколько раз дёрнулась… Джек снова выпил залпом. — Потом, клянусь, я видел как она сама запрыгала по мокрому песку, в темноту. И она не просто дёргалась и скакала, нет. Накажи меня Бог, я видел, своими собственными глазами, она двигалась, словно принадлежала кому-то невидимому, и этот кто-то плясал, выкидывая поистине дьявольские коленца, как если бы радовался чему-то. Мой собеседник замолчал, уставившись куда-то позади меня. — Когда обрубок скрылся в темноте, я придвинулся к костру, меня драл озноб. Я помог найти одеяло, чтобы укрыть Окорока, а потом залил глаза ромом. Что стало с Окороком после этого? Наши пути потом разошлись, я слышал, что он осел на берегу, держит таверну где-то в Бристоле, да не любит говорить, как потерял ногу… А я с тех пор остерегаюсь незнакомцев, особенно пить с ними, пусть и выгляжу порой дураком, но лучше уж так, чем над тобой посмеётся… сам понимаешь кто. — А могла это быть проклятие того старика, испанца, которого Сильвер предал?.. — Я считаю так, что не причём тут испанцы. Сколько мы их убили, и ни одного не настигла эта чертовщина. А что они ожидают, эти доны?.. После всей их жестокости?.. — старик развёл руками и снова отдал должное рому, а я последовал его примеру.