Ложь во благо

Быть рядом с Нагито — чистая пытка для психически здорового человека. Остаться с Комаэдой в одной комнате наедине — сущий ад. К счастью для ада, Хаджимэ Хината уже который день не является психически здоровым человеком. — Наедине с Хаджимэ… — бубнил Нагито себе под нос, не останавливаясь. В редеющих за окном сумерках его глаза казались ещё более безумными и сверкали холодным огнём, заходившемся в сумасшедших плясках. Изначально Хината хотел покинуть больничную палату сразу же после Микан, но что-то дёрнуло его остаться. Что-то сверхъестественное, нет, скорее противоестественное. Нечто, что заставляло каждый раз в свободное время искать знакомую кудрявую макушку по всем островам, забегая в разные уголки местности и бесконечно сверяясь с картой на E-Handbook. Или же Хаджимэ попросту накрутил себя, как обычно. Да-да, наверняка он надумал лишнего, не более. Мистическая связь между ним и этим фанатиком? Их абсолютная схожесть, о которой без умолку твердил Комаэда? Всё бред, не имеющий значения. А желание остаться… Просто инстинкт самозащиты. Гордость. Порыв отомстить засранцу за все его выходки и не пойти на поводу хоть в этот раз. Пусть знает, каково это: делать всё по-своему. — Чего ты ждёшь? Уходи! Я не хочу видеть твоё лицо! — нервно выдыхает беловолосый, стоящий напротив, и быстро поводит худыми плечами. Из-под выреза больничного халата при этом явно проглядывают тонкие ключицы, грозясь порвать кожу без грамма мяса под ней. Взгляд Хинаты задерживается на крае синей ткани дольше положенного и лишь потом охватывает Нагито целиком. Его до сих пор крупно колотит, должно быть, легче стало совсем недавно. Только что чуть ли не из комы вышел, но уже сказал больше ста слов в минуту. В этом весь удачливый. — Нет, — говорит Хаджимэ больше для себя, окончательно убеждаясь, что хочет остаться. — Кто знает, что ты натворишь в моё отсутствие. Состояние Комаэды мгновенно меняется после этих слов, и Хината не может сказать в худшую или лучшую сторону. Нагито стремительно обхватывает острые плечи тощими руками, прерывисто дышит. Серо-зелёные глаза отчаянно бегают по всей комнате, цепляясь, будто бы, за каждую пылинку, но ни разу не останавливаясь на Хаджимэ. Отчаянно. Хината делает шаг вперёд неосознанно, протягивает руку ладонью вверх, стремясь подойти к Комаэде как к дикому животному. Или бешеному псу. Все движения брюнета буквально кричат: я не опасен. Мне можно доверять. Но Нагито явно иного мнения о сложившейся ситуации. Комаэда резко отходит назад, зрачки широко распахнутых глаз расширяются, грозя затопить радужку и стечь по щекам дорожками чёрного вязкого дёгтя. По трясущимся бледным губам стекает раздражающе-яркая струйка крови, перемешиваясь со слюной. Чересчур выделяющаяся в этой интимной темноте. Слишком насыщенная для выцветшего, как старая плёночная фотография, Нагито. Видимо, он прокусил себе язык до крови. Пот на лбу беловолосого выступает с новой интенсивностью. Бросает то в жар, то в холод. Не успев сделать и трёх шагов спасительного отступления, Комаэда встречается со сложнейшим препятствием лицом к лицу: гравитацией. Его ноги заплетаются то ли друг о друга, то ли о больничный халат, уходящий в пол, однако, дрожащие колени неумолимо подкашиваются, и Комаэда с тихим писком начинает оседать на пол. Хаджимэ обхватывает руками тонкую мальчишескую талию как раз вовремя. Так близко они ещё, кажется, не были даже в свой первый день на острове, когда Нагито нашёл Хинату без сознания. Дыхание первого прекращается только для того, чтобы через несколько секунд возобновиться с частотой выше на пару-тройку вдохов. В звенящей тишине слышен лишь гул больничной аппаратуры и тяжёлые сглатывания Комаэды напротив. Его руки висят покорно по швам, а ноги до сих пор находятся в полусогнутом состоянии. Словно бы сломанная игрушка дрожит в руках нового незнакомого ей мастера. Не может убежать. Боится сдвинуться. Хаджимэ тем временем, словно заворожённый, разглядывает испуганного Нагито, окончательно принявшего цвет белого листа бумаги, и видит перед собой совсем… мальчишку. Загнанного в угол мальчика с глазами кролика и истерзанной душой. Взгляд мечется от светлых кудряшек, спадающих на лицо, и расфокусированных потемневших глаз до аккуратной линии губ и дрожащих белых ресниц. Ресницы привлекают внимание Хинаты в особой степени — он никогда не имел возможности разглядеть черты лица Комаэды с такого расстояния. И Хаджимэ мало, он хочет большего, поэтому юноша с несвойственной ему жадностью сжимает бока своей жертвы своего пациента и притягивает Нагито ближе, разглядывая рот напротив, сложившийся в идеальное «о». Замечая зашкаливающую по скорости ударов жилку на шее. — Хаджимэ… — это даже не полноценный хрип, Хината слышит зов где-то у себя в голове, глубоко в сознании. Если оно ещё осталось. Слова выбиваются печатной машинкой на корке мозга. Медленно. По буковке. И каждое слово исключительно в серо-зелёных чернилах. Возможно, они с Комаэдой давным-давно мертвы и тогда единственное, что имеет значение, — это последнее блёклое воспоминание. С красной кровью и синим халатом. — Хаджимэ, отпусти, не трогай меня, — скулит кто-то назойливо под самым ухом. И только хорошенько проморгавшись, Хината различает перед собой своего дрожащего с ног до мохнатой головы мальчика. — Ты знал, что похож на облако? — задумчиво произносит Хаджимэ и осторожно опускает Нагито на больничную койку позади них, чувствуя лёгкое разочарование от того, что больше не ощущает власти и превосходства над Комаэдой. Было бы здорово посадить его на цепь. От подобных мыслей низ живота горячо скручивает, а голова начинает раздражающе тюкать. Это не желания настоящего Хаджимэ Хинаты, поганый остров давно поглотил его душу. Сожрал и не поморщился. Вместо неё теперь цветёт четырёхлистный клевер, разрастаясь в настоящее зелёное море, паразитируя через весь организм. Забивая плоскими листьями дыхательные пути, ломая напрочь клапаны сердца. Нагито же просто лежит, раскинув руки в стороны, его пальцы сжимаются и разжимаются в бешеном ритме. Серо-зелёные глаза снова напоминают странные спирали, а не бездонные чёрные омуты. Хината понятия не имеет, почему два глаза Комаэды живут даже более безумной жизнью, чем их хозяин. — Хаджимэ, оставь меня. Ты мне противен, просто омерзителен, — лихорадочно шепчут бледные губы, непонятно кого обманывая. — Прочь, убирайся, ты мне не нужен, — тонкие пальцы судорожно разжимаются в очередной раз, а сжимаются уже на запястье Хинаты. — Ты отвратителен, и я ненавижу тебя, — Нагито неестественно изгибается в пояснице, кажется, Хаджимэ слышит треск костей. — Я жалею, что ты появился в моей жизни, я хочу, чтобы ты наконец уже умер! — Комаэда всхлипывает, почти срываясь на крик, но вовремя прислоняет ладонь ко рту. Из его глаз брызгают слёзы, как из поломанного крана, всхлипывания перерастают в истерику, которую Нагито изо всех сил старается заглушить только одной ладонью, вторую стараясь чуть ли не вмять в руку Хинаты. Завтра останется след. — Прекрати, ты же так задушишь себя, — мягко просит Хаджимэ, касаясь кисти Комаэды, нежно поглаживая большим пальцем холодную кожу. От прикосновения она покрывается мурашками, а Нагито с ещё большим остервенением вжимает ладонь в челюсть. — Эй, я серьёзно. Всё хорошо, ты в безопасности. Комаэда вновь оказался в критическом состоянии, даже не успев из него как следует выйти, но на этот раз Хинате не страшно. Он знает, что делать. Хаджимэ чуть проворачивает своё запястье в захвате, как только хватка на руке более-менее ослабевает. Опускает ладонь вниз и переплетает свои пальцы с пальцами светловолосого. После осторожно наклоняется вперёд до упора, пока не чувствует чужое сбитое дыхание напротив. А затем плавно целует кисть Нагито поверх его же рта. Комаэда вздрагивает так сильно, что рука, прикрывавшая до этого губы, больно отлетает в лицо Хинаты, но он, не теряя ни секунды, тут же перехватывает её и прижимает к койке. Нагито в ловушке, и он прекрасно это осознаёт, судя по рту, открытому в чистом ужасе. Хината победно тянет рот в улыбке, игриво щурит глаза. — Кошка поймала пса. Очень невоспитанную и плохую шавку, — урчит Хаджимэ откуда-то сверху. Комаэда слабо дёргается в захвате скорее для приличия. — И пёс совсем не против? — усмехается брюнет. Всё его естество бьётся в экстазе при виде беспомощного Нагито. Вновь в руках Хинаты. Полностью в его скромной власти. Распоряжении. «Ты болен, Хаджимэ», — в укор собственным желаниям шепчет подсознание. — Плевать, — рычит ему в ответ Хината. Комаэда под ним приглашающе прогибается в пояснице. — Хаджимэ… — язык беловолосого быстро проносится по нижней губе и исчезает во рту. Глаза Хинаты застилает странная пелена, и Нагито на долю секунды успевает увидеть в их глубине бордовый отблеск. Будто демон голодно клацнул зубами за стеклянной решёткой хрусталика глаза. — Да? — Я не хочу, чтобы ты меня поцеловал. Хината слишком резко подаётся вперёд, от этого их зубы больно врезаются друг в друга. Хаджимэ уже хочет отстраниться, начать всё заново, более правильно и традиционно, но Комаэду, кажется, эта короткая вспышка боли нисколько не волнует. Только распаляет. Псих. Его руки и ноги Хината ощущает везде, кажется, что у светловолосого их не четыре, а все восемь. Нагито словно старается обхватить каждый кусочек тела Хаджимэ, цепляясь за чужие бёдра, локти, оглаживая торс. Комаэда выглядит как онкобольной, выигравший в лотерее все деньги, необходимые на лечение. Пробирается ледяными пальцами под футболку, обхватывает босыми ступнями ноги Хинаты, обнимает его за шею, оглаживая щёки, вплетая фаланги пальцев в короткие иглы тёмных волос. Хаджимэ отстраняется, чувствуя, что Комаэда напрочь потерял осознание происходящего. Нагито благодаря этому туманно понимает, что чуть не задохнулся, и сорванным голосом стонет, пока Хината даёт ему отдышаться и покрывает мокрыми поцелуями тонкую лебяжью шею. — Хи.ната… — хрипло зовёт беловолосый. Хаджимэ отвечает действиями: находит губами рот Комаэды, останавливает напор и сам задаёт характер поцелуя. Он максимально нежен, ему просто необходимо дать Нагито хоть малую долю ласки и заботы, которых у него никогда не было. Хинате настолько комфортно с Комаэдой, он не чувствует ни стеснения, ни страха. Чувствует только жажду покровительствовать и всегда ощущать согретые негой ладошки Нагито на своих щеках. — Я ненавижу тебя, Хаджимэ. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — шепчут рядом с подбородком, опаляя дыханием, порозовевшие от поцелуев губы. Хината заглядывает в глаза напротив и понимает, что никогда не видел их более спокойными и тихими. В сером море варится столько зелёных эмоций, пенясь, бурля, но ни капли тягучего безумия. Осознанность, уверенность, привязанность, понимание, благодарность, счастье… Взгляд наконец не затравленный, не искажённый одержимостью. Спокойный. Здоровый. Лю.бовь…? Кто из них первый догадывается? Или они оба знали об этом с самого начала их пути? Инфицированный отчаянием и вынужденный постоянно врать, не контролируя того, сколько правды успевает одновременно рассказать, если разобраться в диагнозе? Или инфицированный амнезией ученик, не помнящий даже собственного таланта? — Тш-ш, — Хаджимэ прижимает к себе Нагито и чувствует, как зрение плывёт из-за влаги, формирующейся в собственных глазах. — Ненавижу так сильно, ненавидел с первого дня… — Комаэда, кажется, плачет и сцепляет тонкие длинные пальцы в замок где-то за лопатками Хинаты, тянет как можно ближе к себе, зарывается носом в рубашку Хаджимэ на груди. — Тише, тебе нужно отдохнуть, — продолжает повторять, как мантру, брюнет и целует юношу в своих руках в белёсую воздушную макушку. Впервые за время их пребывания на острове Хината чувствует призрачное счастье, проросшее сквозь сердце, тронутое кромкой льда. Хаджимэ чувствует надежду. Комаэда, сворачиваясь клубочком и тихо шепча «спасибо» куда-то в область левого предплечья, чувствует себя значимым. Они оба, переплетая пальцы рук, осознают, что действительно одинаковы. Потому что иначе не подошли бы друг другу, как кусочки единого пазла. Абсолютно удачливый студент улыбается своим мыслям. Крайнее невезение — близость собственной кончины от Лихорадки отчаяния — несомненно доказало, что было во имя ещё бóльшей Надежды. Хината уже ни о чём не думает, завитки белоснежных волос щекочут нос, и это всё, что его волнует. Подобная маленькая неприметная деталь каким-то образом отгоняет все нехорошие тяжёлые мысли, тащившие брюнета на дно уже который день. Сострадать Нагито оказалось намного легче, чем обвинять его. Любить мальчика с облаком на голове оказалось намного нужнее, чем ненавидеть.