Своеобразное распятие

      Боги умирают красиво. Боги медленно затухают, погружая мир во тьму. Боги перед смертью улыбаются благородно, слегка приподняв уголки губ.       Лайт бы хотел так умирать, но слишком больно. Слишком до слёз.       У него перед глазами рассыпается  идеальный мир, разрушается с каждой секундой, превращаясь в песок, ускользающий сквозь пальцы.       Лайт хотел всего лишь помочь. Избавить мир от зла. Но сам не заметил, как стал этим злом. Не заметил, как сгнил сам, потеряв все человеческое. И всё это ради людей, ради их улыбок, благополучия, счастья… Мира без страха, боли и слёз. Мира, в котором все счастливы. Разве это плохо? Разве за это тебя должны уничтожить? Нет, нет, нет, за это твой лик должны изобразить на иконе. За это — тебя должны любить.       Возможности посмотреть на часы нет, но Лайт и так знает, что пошли сорок секунд. Последние. Отчаянные. Незаслуженные. Сорок секунд, после которых неизвестно что. Ни рай, ни ад. Что-то более ужасное.       Иисусу тоже было больно, когда его распяли? Иисусу тоже было больно умирать ради глупого человечества, ради их спасения, за их грехи? Лайт знает, что да, ведь они чём-то похожи. Оба погибли, пытаясь помочь, сделать мир чистым. Их обоих не признали, не приняли такую великую силу, способную сделать только лучше. Иисус умер на кресте, а затем вознёсся на небеса, Лайт же умрёт на ступенях, истекая кровью и отправится вовсе не в Рай. Больно. Сердце будто пронзают иглы.       Лайт смотрит вперёд и видит неясный силуэт — Эл, ты ли это? Пришёл проститься, мой друг? — признаёт и думает — Вот и мой финиш, жалко, да?       Эл ему ничего не говорит, даже не подходит, просто смотрит.       — Эл.       В последние десять секунд шепчет, медленно закрывая глаза. Слишком тяжелы веки.       — Лайт, — слышится ответ, а щеки касается холодная рука, осторожно поглаживая. — Проиграл.       И Эл совсем не злорадствует. Лайт думает, что тот даже немного печален, когда проваливается во тьму, переставая дышать.       Его ждут страдания. Страдания, которые он заслужил, действуя во благо человечества. Что ж, Лайт, необычайно легкий и мёртвый, открывает глаза.       Вокруг тьма, а в ней множество силуэтов, тянущих к нему костлявые руки. Лайт стоит посреди этого одиночества, и пытается снова зажмуриться. Чтобы не видеть, чтобы окончательно сдохнуть, чтобы больше не быть. Но они не закрываются, просто не могут.       — Лжец.       — Лицемер.       — Убийца.       Слышится отовсюду. Слова, словно плеть, бьют по лицу, телу, заставляя падать всё ниже.       Лица мертвецов — эй, ты же Рэй Пенбер, верно? А рядом твоя жена. — искажаются в гримасах. Они смеются — хватитхватитхватитхватит! — насмехаясь над ним.       — Папа…       Лайт смотрит на отца, чувствуя на щеках влагу. Отец на него не смотрит, качает головой — я же тебе верил — и растворяется во тьме. Лайт пытается схватить его ладонью, но не может. Поэтому опускает в бессилии.       — Ты предатель.       Такада стоит над ним, кусая губы и даже не скрывая слёз. Которых много, слишком много.       — Почему, Лайт? Почему ты стал таким ужасным? Я восхищалась твоей идеологией. Я… любила тебя.       Красивый лик превращается в отвратительное нечто. Молочная кожа чернеет из-за пылающего огня, который поглощает Такаду всю. Куски кожи летят на землю, на Лайта, сжавшегося от страха.       — Гореть так больно, Лайт!       Такада смеётся, а вместе с тем рыдает, обращаясь в пепел.       Лайт отступает назад, но в ужасе замечает, как огонь переходит на него.       В воздухе запах горелой плоти, его собственной плоти. Лайт истерично смеётся, руками сдирая с себя кожу. Огня всё больше. Жарко. Нечем дышать.       — Воздуха мало? — чьи-то руки накидывают на пылающую шею петлю. — Сейчас будет лучше. Воздуха не будет совсем.       Веревка режет шею, а затем резко затягивается, заставляя кашлять и пытаться её стянуть. Но Лайт не может, он падает — куда? — чувствуя боль и только боль.       Пожалуйста перестаньте, прекратите, нет!       Сопротивляется, пытаясь освободиться — пожалуйста хватит! — но не может.       Почему? Почему? Почему?       Почему смерть так болит?       Перед глазами мелькают лица, много разных лиц. И все они смотрят с презрением. Лайт признаёт родное лицо и тянется к нему — Миса, спаси, прошу… — но Аманэ сама горит, поэтому не может. Лишь обливается слезами, пытаясь коснуться ладонью, а затем падает спиной вниз, погружаясь в холодную воду. Её крик вызывает мурашки.       — Хватит! Хватит!       Лайт кружится во всём этом безумии, закрывая уши, чтобы не слышать вой, рыдания, проклятия.       — Хватит! Прочь от меня!       Руки сами рисуют пентаграмму на стене, пока Лайт кричит, а затем падает, схватившись за сердце.       — Я этого не заслужил!       Стены буквально давят, пока Лайт куда-то бежит, лишь бы подальше от этого места, но выхода нет. Он просто бегает по кругу, при этом умирая, умирая, умирая.       Задыхаясь — уберите грязные руки! — падает на колени, спрятав лицо.       — Кошмар, да?       Во всём этом безумии слышится спокойный голос. Кто-то запускает пальцы в его волосы — слипшиеся от крови — и ласково поглаживает по голове.       Лайт с трудом, ведь очень больно, поднимает голову, в очередной раз чувствуя, как в груди останавливается сердце, и смотрит, перед ним Эл. Снова он. Но сейчас Лайт счастлив, он сжимает его руку.       — Забери меня отсюда…       — Я не могу, — просто отвечает Эл, глядя прямо в глаза. — Это твоя кара, Лайт.       — Кара?.. — с глотки вырывается хриплый смех. — За то, что я пытался спасти этот мир?! Я — справедливость, я — спаситель! Иисус! Почему я должен…       Его крик обрывает лёгкие объятия. Такие тёплые и добрые, что Лайт обессиленно прижимается к родному телу, громко всхлипывая.       — Эл, ты же знаешь… Знаешь, что я не зло… — тихо шепчет. — Жить стало лучше. Убийства прекратились… Никто не смеет отнимать у других жизни. Это же хорошо? Хорошо, Эл?       — Ты взял на себя слишком много, Лайт, — Эл слегка хлопает по спине. — Обычный человек не может вершить правосудие. Ты — не Бог.       Тепло исчезает, и Лайт перестаёт чувствовать умиротворение. Эл отстраняется — не бросай меня! — а он тянет к нему руки, пытаясь ухватиться.       — Лайт, не тянись ко мне.       Но Лайт продолжает, ведь Эл — единственный источник света в этой мгле.       — Ведь правда в том, мой друг, — рассыпаясь, словно песок, напоследок шепчет Эл. — что меня тут нет.       И Лайт понимает. Эл — всего лишь его выдумка, придуманная в отчаянии. Лишь бы кто-то близкий рядом — от этой мысли порожденная.       В этом мире — небытие? — нет Эл. Нет света. Есть только боль. И Лайт обречен остаться в этом мире навсегда.       Лайт закрывает лицо руками, чтобы не видеть мчащийся на него грузовик и умирает под его колесами, дабы возродиться и умереть снова.       Такова цена попытки изменить — улучшить — мир. Его своеобразное распятие.       Лайт больше не плачет. Он не слабак. Лишь продолжает пытаться убежать, умоляя:       — Заберите меня.       Ему не важно кто, он просто хочет спастись от этой пустоты и боли.       Хочет обнять маму.       Хочет увидеть улыбку сестры, стоящей на ногах.        Хочет помогать живому папе, слушая, какой он молодец.       Хочет сыграть с Эл в теннис, но не соревнуясь.       Хочет… никогда не поднимать ту тетрадь.