———
Кожа на ее руках дряблая, но перчатки она ни за что не наденет, эта маленькая деталь — напоминание о ненужном героизме и ненависти к себе, разъедающей ее как темпоральный дождь. — Ты героиня — тихо говорит Сэм, и его какой-то по-детски наивный голос будит в ней нечто забытое. Фрэджайл не слышала добрых слов целых пять лет, наполненных издёвками Хиггса и попытками собрать себя по частям. Она не настолько хрупкая, она лишь говорит странными фразами, пытаясь не анализировать все происходящее и произошедшее. А тут — благодарность. Пускай и спасённого, не ее силами, Сэма Бриджеса. Улыбка расцветает на ее губах, когда он принимает из ее рук криптобиота, словно это договор о мирном урегулировании всех конфликтов на их бренной земле. Он прикрывает глаза и Фрэджайл давится воздухом, забыв вздохнуть — наверное ее смерть близка, раз какому-то курьеру из «бриджес» удаётся крошить ее неразумное сердце коротким вздохом и прикрытыми глазами. Жутко очаровательное зрелище. Это настолько глупо, что Фрэджайл хочет ударить себя по лицу за подобные мысли. «Ненависть побеждает ненависть. И она нужна сейчас гораздо больше, чем любовь. Какой бы выдуманной и надуманной она не казалась» — проносится плачем где-то между берегов.———
Он видит кошмары. Видения. Она путешествует по берегам разных людей, и, пытаясь попасть на его берег, оказывается в этих странных промежуточных остановках между жизнью и смертью. Когда он тянется к Амелии, позволяет себя обнимать и шепчет ей почему-то ставшим невероятно важным «где твоё кипу?», а его лицо выражает такую муку, что ей даже больно становится. На каком-то особенном уровне. Фрэджайл незаметна, он не видит ее. Она понимает это до конца, когда кричит ему в спину о приближении Хиггса, хватающего его ненаглядную Амелию за шею и вонзая в неё нож. Влюблённые глаза Сэма стекленеют и каждый шаг Хиггса раздаётся в ушах. Почему-то на берегах никогда не слышно звука моря. Ботинки утопают в мягком песке, а золотой нож поблёскивает на белесом солнце, окрашивающим все вокруг в какой-то серебристый оттенок, а Сэм цепляется взглядом за золотое ожерелье из переплетённых цепочек в виде узелков и во взгляде она узнает себя. Погребенную под завалами Фрэджайл, которая не спасла город от террористов, не спасла себя от террористов. Которая выкормила их из собственного убежища, выпустила на волю, отдав ключи от каждого дома. — Вот оно — лицо террористки. У Хиггса мерзкий поигрывающий голос, который врезается в память. Она видит себя со стороны, в тот самый момент, и голос сам говорит в ней. Вот оно — лицо террористки. Вот оно — взгляд любящего Сэма, которое она никогда не получит. Почему-то это заставляет ее скорчиться, словно ей воткнули нож в спину, а точнее осколок чего-то цельного. Или ее вытаскивает в реальный мир ее шестой уровень.———
Наверное, она начинает понимать его проблему. Отпечатки ладоней на его плечах, груди, животе — она заходит к нему в слишком неподходящее время, слишком неловко, когда мажет взглядом по обнаженным плечам, хоть и раньше видела его таким. Тогда, в пещере, скрываясь от хирального дождя. Пазл собирается в голове молниеносно и наверное так откровенно смотреть больше нельзя. Взгляд ниже, по правой руке, чуть выше запястья — ее след. Темный след в виде ее ладони. Тогда, в пещере. Какая-то потайная, гадкая радость закрадывается в сердце и наполняет чём-то вязким грудь, она оставила на нем след. Что-то будет напоминать ему о ней буквально «всегда», запечатленном на его руке, прям замыкая ее большой палец на вене. Наверное поэтому он и боится. Ее, Дэдмена, Дайхардмена, не видящих ничего плохого в том, чтобы нарушить его личное пространство, словить этот запуганный, звериный взгляд, когда он отходит назад — медленно, так, что она успевает насладиться властью — и валится на импровизированную койку, а его светлые глаза смотрят куда-то дальше неё. Руку протяни — оставь ещё одну метку. Руку протяни и сломай его полностью. Осознание собственной жестокости летит к чертям, когда она тихо наклоняется к его лицу и проводит языком по выбритой щеке, а у него (и у неё, если быть честной) дыхание перехватывает, он скован удушающей близостью и нарушение правила «не прикасайся ко мне» отдаёт победой. Перед глазами проявляется то, как когда-то пытался унизить ее Хиггс. Как касался ее лица в таком же жесте. Ей должно быть мерзко, но почему-то становится лишь жалко. Жалко, что она недостаточно сильная, чтобы не сделать Сама таким же хрупким как и она сама. Жалко, что она не настолько хрупкая, чтобы ограничится поцелуем. Его губы холодные, почему? Она не знает. Ее почему-то кроет от осознания этого факта, короткий и какой-то невинный поцелуй отдаёт дребезжанием пальцев, что она руки заводит за спину, подальше от греха. Она резко встаёт и уходит, не говоря ни слова. Она не настолько хрупкая, чтобы сломать ещё одну жизнь.———
Вытаскивать его с того света непросто. Кажется весь мир рушится и боль пронизывает все тело. Перенести на другой берег двух человек сложно, словно кто-то вторгается в твою душу, полосует по ее уровням и рвёт все связи с внешним миром, и на пару секунд как будто выпадаешь, пока не прошибет от ужаса холодный пот. Среди миров. На чужом и своём берегу. Тишина. Она до сих пор не может объяснить все то, что она видела в те моменты, ее это видения или его, что было, а что нет. Самым гадким остаётся то, что с каждой проведённой минутой на берегу Сэма она становился к нему ближе. С каждой минутой проведённой на его берегу, он становится ближе к ней. На каком-то особенном, ментальном уровне. Его хиральное ожерелье подсвечивается и взмывает в воздух, когда он впервые замечает ее. Наверное, она символизирует мир мертвых. А он — живых. Его изучающих и недоуменный взгляд поднимает ей настроение.———
Фрэджайл находит себя измученной. Тихое «Сэм», после долгого крика в пустоту — слетает с губ совершенно неосознанно, слишком естественно и неправильно. — Надломленных издалека видно. Хиггс смеётся, совершенно недружелюбно оглядывая ее, некогда близкого друга, и его жёсткую усмешку слышно в каждом слове, каждом пафосном понижении его голоса. Он звучит где-то внутри неё, словно слова вылетают не из его рта, а зарождаются где-то внутри неё. Она выкручивает жилы, руки, пальцы, заставляет чувствовать себя ещё хуже, чем обычно. «Я не хрупкая» — бьется в голове, а потом он надел ей на голову балаклаву и заставил бежать под темпоральный дождь. У неё должно быть множество ожогов от пробежки по убивающей тебя воде, когда стареющая кожа дает о себе тупой болью знать, когда соскальзываешь и падаешь в грязь, распластавшись всем телом на земле, а дождь, дождь, дождь, вода касается живота, спины, лопаток. Пусть даже кажется что зубы покрошатся, но она не выскажет свою боль Хиггсу. Не дождётся, пока у неё хоть капля крови по венам бежит. У неё должно быть множество ожогов, но она видит лишь грубую кожу и вздутые вены, старческие руки и ноги, на которые ей противно смотреть. Она не замечает, что к ней в комнату кто-то зашёл. Портер проводит взглядом по ее руке, и его взгляд как темпоральный дождь: хочется сбежать отсюда скорее. Хотя его глаза — голубые, безумно светлые, как это странное небо над головой, безжизненное и без единой тучи — испуганные. — Коснись меня. Голос хрипит, сломавшись на середине фразы. Казалось бы в этом совсем мало от ее настоящей просьбы. Достаточно было бы и простого присутствия, только ближе, только рядом, чтоб дыхание в ухо и тихий голос. Она большего уже не ждёт от мужчин. Высокие скулы, острый взгляд и большие губы — зеркало разделяет ее на до и после, когда граница когда-то защищённой тканью кожи ощущается (и выглядит) особенно резко — гадким покорёженным шрамом из множества мелких трещинок натянутой кожи чуть выше ключиц. Футболка с тонкими лямками уже не защита от самой себя, ткань пропитал дождь и там все так же. Вряд ли бы она когда-либо показалась бы ему на глаза голой. Чтоб не прятать глаз и не заламывать руки от того насколько больно и точно уколол ее Хиггс подобной пыткой. Она считала себя красивой, чувствовала власть и уверенность исходя из этого факта, но став мудрее, пришла осознанность, что красивое лицо не поможет больше, чем хорошее оружие. Теперь предпочитает угрожать, и ее это устраивает. Ненависть порождает ненависть. Даже если это ненависть к себе.———
Сэм приходит в совершенно неподходящее время, когда она стоит перед зеркалом, пытаясь собрать себя по крупицам, сделать улыбку не настолько несчастной. Почему-то в этот день особенно странно на душе, сны начинают скорее мучать, чем приносить освобождение и она видит берег — свой, чужой, ей уже как-то все равно. Даже на то, что она не увидела Сэма в одном из «промежутков». Пять минут назад она стояла под холодным душем, избивая ни в чем не повинную стену, лишь бы избавится от мерзкого взгляда Хиггса, мерзкого рокочущего «посмотри на себя». По спине стекают капли воды с волос, ее прошивает секундный страх и словно иглы прошивают, достают до самого сердца. Его. Рука. На ее спине. Тёплая и невероятно близко, настолько что в первую очередь она испытывает страх, а не осознание — Сэм Бриджес переступает через себя ради неё. Как она ради него пару дней назад. Когда в душе вырывалось что-то темное наружу, рвало клетку рёбер и вырывалось темной смолой, словно она тварь и тянется к нему, утащить его пытается к себе на тот свет. Вытащить все триггеры наружу, выставить напоказ и выстрелить в висок. Себе? Ему? Вопрос времени и совести. Вопрос ее быстросменной совести, когда ее радужки светлые топятся в почерневших зрачках, когда хочется взять его и сделать своим просто из мысли, что он слишком чистый со своей этой пугливостью и голосом, голосом, голосом и влюблённостью в чертов призрак, что не видел никто. Гонится за Амелией, и даже представить не может как горько обманется. Обманется, зная что Фрэджайл приняла бы его без всяких планов «спасти принцессу». Особенно, если принцесса покорежена временем, запертая в башне из собственного тела, а ещё в ней периодически появляется дракон. Фрэджайл все ещё не может прийти в себя, замирая и боясь спугнуть, лишь немного выгибает спину, расправляя плечи. От Сэма идёт такое тепло, что кажется, что вода на ее лопатках исчезает. Зеркало смотрит на все это и глаза Фрэджайл видят фигуру сзади: Неуверенность, но какую-то внутреннюю силу, что заставляет его не оторвать руку. То, что он смотрит на ее шею своими глазищами, и это заставляет нервно внутри засмеяться, словно внутри неё со звоном струна порвалась, мурашки прошибают и руку лишь не убирай, Сэм Бриджес, продолжай смотреть на меня с этим ласковым вздохом и вниманием, ее топит собственное желание почувствовать нежность. Черт, он поводит чуть ниже, к пояснице. Тихо так, что она не слышит даже собственного сердцебиения, что звенело, вырывалось, билось об рёбра всю эту 10-минутной пытку. И второй рукой к россыпи родинок на шее. Фрэджайл не настолько хрупкая, что бы вцепиться в его губы, но когда он накрывает ее своими, ей кажется, что она замирает на целую вечность, словно испуганный, крохотный зверь.———
Ненависть порождает ненависть. Ненависть к Хиггсу, ненависть к Амелии создала их — изломанных, измученных, упоенно целующихся в этой маленькой комнате, и Фрэджайл кажется, что все это того стоило. Что все, чтобы не происходило раньше, вело лишь к тому, что когда-нибудь ненависть приведет к любви, ведь берега их связаны. Ненависть побеждает ненависть.