†
— Выглядишь дерьмово. Лиам вздрагивает и оборачивается, едва не роняя стакан из рук. Он облегченно выдыхает, когда видит перед собой Найла, привычно растрепанного и изысканно неряшливого. Он думает над тем, что ответить другу, но все мысли в голове перемешались, а алкоголь в крови только делает хуже, поэтому он просто кивает и наливает себе еще один бокал виски. — Что случилось? Где Зейн? На имени парня Пейн морщится и разом опрокидывает виски в себя. Хоран сконфуженно оглядывает парня и садится на соседний барный стул. — Что произошло? — Мы… мы расстались. — «И мне кажется, что я умираю» хочется добавить ему, но он сдерживает себя. Нет желания смотреть в жалостливые глаза Найла, поэтому он продолжает безучастно разглядывать полированную поверхность стойки. — Черт, мне жаль, — сочувствующе произносит Хоран, хотя в его голосе все равно слышится гнев. — Может, мне стоит поговорить с ним? Ну, знаешь, в какой-нибудь тёмной подворотне. Лиам действительно хочет засмеяться, хотя бы просто улыбнуться из-за этой шутки, но уголки его губ, кажется, опускаются еще ниже, а в глазах начинает жечь. Он выплакал достаточно слёз до этого, пока сидел в спальне и пытался осмыслить свои дальнейшие действия. Сейчас же складывается ощущение, что то было только начало. — Я ценю твою заботу, — хрипит Пейн и быстро моргает, чтобы избавиться от подступающих слёз. — Но в этом нет его вины, поэтому не стоит. Нам лучше вообще забыть об этих отношениях, они с самого начала были ошибкой. Эти слова повисают тяжелым камнем в его душе. Еще два дня назад он бы ударил самого себя за такие мысли, но в этот момент Лиам понимает, что это та самая голая и обжигающая правда, от которой они так долго бежали. Они так наивно закрывали глаза на всю неправильность ситуации, в которой оказались, думая, что она решится сама собой. И она решилась. Только от этого легче не становится. — Мы оба знаем, что это не так. Вы любите друг друга, — мягко произносит Найл, после чего добавляет: — или, по крайней мере, любили. — И к чему это нас привело? — Пейн, наконец, оборачивается и смотрит на друга вновь покрасневшими глазами. — Все с самого начала знали, что эти отношения обречены на провал. У нас не было даже шанса на счастливый конец, как во всех этих мелодрамах! И я не собираюсь делать вид, что время, проведенное вместе с ним, оставило мне только хорошие воспоминания, потому что это далеко не так. Я устал, эти отношения выжали из меня все силы. И я рад, что это закончилось. Лиам врет. Он так безбожно врет, ломая самого себя изнутри и глядя прямо в глаза Хорану, чтобы доказать правдивость своих слов. Ему понадобится время, прежде чем он начнет верить самому себе, однако сейчас ему нужно хотя бы выглядеть сильным. Даже если это значит, что ему придется лгать о своих настоящих чувствах и боли, которая поселилась в каждом уголке его души и тела. Найл собирается ответить, но вместо этого с его губ слетает лишь усталое «да вы издеваетесь». Лиам поворачивает голову в ту сторону, куда смотрит его друг, и глубоко вздыхает. Гарри выглядит так, будто еще одно слово, и из его ушей пойдет пар, в то время как Луи счастливо скалится и качает ногой, хотя и в его движениях видна некоторая неловкость. Между этими двумя явно происходит какая-то перепалка, и хотя они пытаются скрыть это, только слепой не заметит напряжения, искрящегося между ними. Хоран ставит свой бокал на стойку и поворачивается, собираясь вежливо влезть в их разговор, но Пейн хватает его за плечо и отрицательно качает головой. Если они сейчас вмешаются, то завтра их головы окажутся на пиках на главной площади. Проще отвлечь всех остальных от этого зрелища и позволить двум главам обществ исчезнуть на некоторое время из зала. Еще раз вздохнув, Лиам слезает со стула и, похлопав Найла по плечу, пробирается к пустующему пространству у стены, которое прекрасно просматривается со сцены. Он ждёт некоторое время, пока ведущий заметит его, после чего делает жест рукой, который они заранее определили как знак для перерыва на случай, если что-то пойдет не так. Мужчина кивает и улыбается публике, отводя одну руку в сторону: — Я думаю, нам следует прерваться на некоторое время и отдохнуть от ставок. Жду вас на этом же месте всего через пятнадцать минут! Гости хаотично разбредаются по залу, перебрасываясь редкими фразами со своими знакомыми. Кто-то сразу направляется к бару и опрокидывает в себя пару шотов чистой водки, кто-то исчезает в боковых дверях, ведущих в туалетные комнаты. Лиам оглядывает зал и, облегченно вздыхая, замечает, что Гарри и Луи куда-то исчезли. Одной проблемой меньше. Он возвращается на свое место рядом с Найлом и слабо улыбается, ударяясь с ним кулаком. Все-таки рутина, состоящая из решения проблем его начальника и лучшего друга по совместительству, — это то, что его действительно успокаивает.†
Dotan — NUMB.
— Что значит фраза «ты мой маленький проект»? — кричит Гарри и сметает несколько папок с документами со стола. — Ты можешь перестать повышать на меня голос? Потому что громкие звуки возбуждают меня только во время секса, а от твоего голоса у меня уже начинает болеть голова. — Томлинсон закатывает глаза и вальяжно рассаживается на черном кожаном диване. Он понятия не имеет, чей это кабинет, так как Стайлс просто втолкнул его сюда и закрыл дверь на ключ. Не то чтобы он собирался сбегать, но теперь комната не кажется ему безопасной и уютной. Гарри судорожно вздыхает, как будто пытается удержать себя от совершения чего-то непоправимого, и Луи незаметно сглатывает, натягивая на лицо безмятежную улыбку. Возможно, он перегнул палку. Возможно, ему не следовало сообщать парню о своих планах на него. Было бы великолепно, если бы он умел управлять временем. — Я жду объяснений. И я прострелю тебе ногу, если ты начнешь переводить тему. В доказательство Гарри открывает верхний ящик стола и не глядя достает оттуда пистолет, перезаряжая его. — Не знал, что у тебя фетиш на причинение боли. А с виду такой лапочка. Пуля врезается в стену в нескольких сантиметрах от его головы, и Томлинсон слегка вздрагивает, чувствуя, как ему на лицо оседает пыль. Он прикусывает губу, пытаясь удержаться от еще одного комментария не по теме. Соблазн велик, но, похоже, Стайлс только что изменил свои приоритеты, так что теперь стрелять он будет сразу в лоб. Луи же предпочитает умереть с девственно красивым лицом. — Я не уверен, что ты готов услышать правду, особенно в таком состоянии, — аккуратно начинает Луи и медленно приподнимает руки, как бы сдаваясь. — Я всегда могу застрелить тебя, если мне что-то не понравится. — Хороший аргумент. Но дело в том, что… — Томлинсон запинается и вылавливает момент, когда Гарри отводит свой пристальный взгляд, чтобы быстрым движением вытащить из внутреннего кармана пиджака острый клинок. Он преодолевает разделяющее их пространство быстрее, чем Стайлс успевает сообразить, и ловко выбивает пистолет из руки парня. Поднеся клинок к горлу Гарри и прижав его к столу, Луи ухмыляется. — Дело в том, что предупреждающим выстрелом меня трудно запугать. И я терпеть не могу, когда мне указывают, что делать. Мне казалось, мы давно это прояснили. Гарри сглатывает и смотрит в чужие глаза с неким страхом. Луи немного ниже парня, однако его угрожающий вид прекрасно компенсирует этот фактор. — У тебя есть одна ужасная черта характера: ты манипулятор. Ты всегда найдёшь способ заставить человека чувствовать себя виноватым, даже если на самом деле облажался ты сам. И я ненавижу это в тебе. Гарри произносит это с таким отчаянием в голосе, что Луи даже становится немного жаль его, но он только сильнее вдавливает лезвие в чужое горло. Он не сможет убить Стайлса, по крайней мере не сейчас, но видеть, как тот страдает, как маленькие капельки крови выступают на свежем порезе, — это приносит ему невероятное удовольствие. Есть что-то сексуальное в том, чтобы быть тем самым дыханием смерти, милосердным палачом, от руки которого зависит чья-то жизнь. — О, дорогой, расскажи мне что-то, чего я не знаю, — нежно смеётся Луи и свободной рукой поправляет выбившиеся кудри Гарри. — Мне нужны более свежие сплетни. Воздух вокруг них резко сгущается, дышать становится тяжелее, словно по легким течёт смола. Щёки Гарри покрываются красными пятнами, весь его вид указывает на ужас, которым он охвачен. А Томлинсон лишь продолжает улыбаться, словно ничего не произошло, словно он не выбил почву из-под ног юноши всего лишь одной фразой. — Ты все знаешь. — Конечно, знаю, дорогой. Я не шутил, когда сказал, что ты мой маленький проект. — Голос Луи понижается практически до шёпота, его синие глаза сияют от восторга. Он буквально видит, как вся жизнь проносится у Гарри перед глазами. — Я не хотел убивать их. Томлинсон теряется и на мгновение теряет над собой контроль, хватка ослабевает, но Стайлс, кажется, и не замечает этого. Он словно погрузился в транс. — О чём ты говоришь? — Я не хотел убивать своих родителей. — Гарри резко смотрит на Луи, как будто видит его в первый раз. — Я просто хотел, чтобы они почувствовали то, что чувствовал я. Это произошло случайно. Луи отдёргивает руку словно ошпаренный и с ужасом смотрит на парня. В его голове проносятся десятки вариантов дальнейшего развития событий, но ни один из них не кажется ему подходящим. Он делает несколько шагов назад и лихорадочно пытается придумать план побега из этой комнаты, дальше от этих слов, от этих мыслей, от этого человека. Дальше от Гарри. Но дверь все ещё заперта на ключ, который находится в кармане Стайлса, а у Луи нет никакого желания прикасаться к нему снова. Он прекрасно понимает, что совершает наиглупейшую ошибку, позволяя эмоциям взять верх, но чужое признание буквально выбило у него почву из-под ног. И лишь поэтому он позволяет следующей фразе сорваться с языка. — Случайно? Не хочу рушить твой маленький мир, но убийство нескольких человек редко происходит «случайно». — Ты не понимаешь! — внезапно кричит Гарри, и Томлинсон замечает дорожки слёз на чужих щеках. — Ты прав! И я, блять, не хочу понимать это. Ты убил своих собственных родителей! Как ты можешь спать по ночам после такого? Стайлс собирается что-то сказать, а потом просто опускает голову настолько низко, насколько это возможно, скрывая лицо за тёмными кудрями. Его тело бьет крупная дрожь, а из груди вырывается хриплое дыхание, но Луи скрывает все свои эмоции за маской отчуждения и презрения. Он холодно смотрит поверх Гарри, обыскивает комнату взглядом, пока не натыкается на упавший пистолет на полу. Он даже не успевает полностью обдумать внезапно возникшую идею, его рука уже тянется за оружием, а через несколько секунд он выбивает замок точным выстрелом. Дверь со скрипом открывается, и Томлинсон быстрым шагом покидает кабинет. Он ни разу не оборачивается, даже когда слышит за спиной сдавленный крик и тяжёлый грохот. Его сердце бешено колотится от смешанных чувств, которым он не может и не хочет искать объяснение. Он подумает обо всем этом позже, когда будет в полной безопасности. А сейчас он делает то, что получается у него лучше всего. Он бежит.†
Grace VanderWaal — Burned.
Говорят, если ты не помнишь большую часть своего детства, то это последствия какой-либо сильной травмы, воспоминания о которой мозг услужливо заблокировал, чтобы не позволить ей сломать тебя. Гарри не помнит о своём детстве до семи лет абсолютно ничего. Он не помнит, как оказался в детском доме, не помнит, куда исчезли его родители и почему они оставили его одного. В месте, где должны быть эти воспоминания, абсолютная пустота, ежедневно напоминающая о себе словно недостающий кусочек пазла. Его первое воспоминание — это мягкая игрушка, подаренная девочкой, на год старше него, которая позже стала его самым близким человеком до самой последней минуты перед их расставанием навсегда. Воспитатели приюта не отличались особой нежностью по отношению к детям. Они даже не удосужились отвести его к детскому психологу, заметив, что он редко разговаривает для своего возраста и практически ничего не помнит ни о себе, ни о своей жизни до детского дома. Вместо этого одна из наиболее храбрых женщин выложила ему сухие факты о том, что его родители погибли при загадочных обстоятельствах, а его самого нашли недалеко от места происшествия без сознания и в крови. Две недели он провел в больнице, после чего был отправлен в детский дом на севере Англии, подальше от его родного города. Он просто кивнул и вернулся к Лиззи, которая молча обняла его, а после предложила сыграть в карты. И даже наказания, которые он получал стабильно раз в несколько недель, просто потому что воспитателей напрягала его молчаливость и отчуждённость, казались благословением по сравнению с тем, что ему пришлось пережить за пять лет в приёмной семье. Гарри и представить не мог, что люди могут быть настолько жестокими, пока не столкнулся с их яростью лицом к лицу. Однажды в их приют заглянула миловидная семья, но что-то в их улыбках и слишком холодных серых глазах казалось Стайлсу неправильным и опасным. Он молился каждую ночь, чтобы они не выбрали его, чтобы они забыли дорогу в это место, чтобы они передумали брать опекунство в принципе. Какое-то время ему действительно казалось, что вера поможет ему избежать этой участи быть усыновленным. Уже через месяц все документы были оформлены, а сам он стоял на крыльце и пустым взглядом смотрел на слегка обшарпанную дверь детского дома, пока Лиззи крепко обнимала его и рыдала в его плечо. Он хотел заплакать тоже, хотел выпустить все негативные эмоции, которые обрушились на него разом, но мог лишь мёртвой хваткой держать девичий свитер и пытаться продлить это мгновение как можно дольше. Но все рано или поздно заканчивается, хотя новоиспечённым родителям и пришлось практически силой отрывать детей друг от друга. Гарри буквально запихнули в машину, но он сразу же прилип к заднему окну, касаясь дрожащей рукой холодного стекла. Когда они двинулись с места, Лиззи вырвалась из рук воспитательницы и выбежала на середину дороги, будто пытаясь догнать уезжающий автомобиль. Гарри видел, как она упала на колени и зашлась в рыданиях, ему показалось, что он даже слышал её надрывный крик, пока не понял, что кричит он сам, сжимая одной рукой обивку сидения, а второй прикрывая рот. Свой десятый день рождения он праздновал уже в кругу новой семьи, состоявшей только из отчима, мачехи и него самого. Дэвид и Дебра. Имена, которые даже спустя десять лет вызывают холодок по спине. Удивительно, как сильно могут сломать человека каких-то пять лет. Темнота холодного подвала до сих пор преследует его по ночам, заставляя содрогаться и резко просыпаться в поту из-за очередного кошмара. Темные следы от пальцев на бёдрах, красные полосы и кровоточащие раны на спине от ударов ремнём, грязный шёпот и пронзительные крики от боли и ненависти — все это вспоминается лишь смазанным пятном, но даже этого хватает, что Гарри начинал паниковать и судорожно хватать воздух пересохшими губами. Единственное, что он помнит отчетливо — это яркий огонь и запах гари, свербящий в носу. Дебра не верила, или не хотела верить, ему, когда он говорил, что Дэвид снова приходил к нему в комнату, пока она работала в ночную смену. Она начинала кричать, что он лжец и пытается разрушить ее счастливый брак, кидала в него тяжелые вещи, а потом слёзно просила прощения и целовала лицо Гарри, перебирая его волосы тонкими пальцами. И это было еще хуже, чем физическое и сексуальное насилие со стороны отчима, потому что во втором случае он хотя бы знал, чего ожидать и как защищаться. От эмоциональных качелей мачехи спрятаться было невозможно, она всегда находила повод обвинить его в чём-то, даже если виновата была только она сама. За пять долгих лет подвал должен был стать привычным местом, учитывая то количество ночей, которые Стайлс провёл там в полном одиночестве, трясясь от ужаса и неконтролируемых рыданий. Он пробовал кричать, швырять вещи в стены и наглухо запертую дверь, но быстро осознал, что их дом находился в отдалении от остальных и что никто его не услышит. На самом деле, он даже не помнит, за что именно его отправляли в подвал. На ум не приходит ни одна разумная причина, оправдывающая такую жестокость по отношению к ребёнку. И Дебра, и Дэвид были достаточно умны, чтобы оставлять синяки и ссадины в тех местах, где они останутся незамеченными. Лишь однажды отчим не смог сдержать себя и разбил ему нос одним точным ударом. Гарри наливал Дэвиду кофе, как вдруг в его голове словно что-то перемкнуло, и оставшуюся часть горячего напитка он вылил прямо на новые джинсы мужчины. Ему повезло, что он успел добежать до ванной комнаты и запереться там, иначе новых синяков и ушибов ему было бы не избежать. Еще неделю после этого ему пришлось прятаться от отчима по углам, лишь бы не попадаться на глаза. Каждый день перед ним стоял выбор: сдаться или продолжать жить. И каждый день он выбирал второй вариант, стискивая челюсти и сжимая кулаки так сильно, что на ладонях оставались оставались раны от ногтей. Гарри ненавидел жизнь, но приёмных родителей он ненавидел еще больше, поэтому дал себе обещание ни в коем случае не опускать руки, пока он находится в этом доме. Однако после пятнадцатого дня рождения жестокость отчима стала особенно невыносимой, словно до этого мужчина сдерживал себя. Воспоминаний о последних месяцах в доме Киллов осталось не так много, Стайлс помнит только ощущения. Постоянное чувство беспомощности и загнанности, словно он кролик, отданный на съедение голодному тигру. Боль, боль, снова боль, она была постоянной и непрекращающейся. Каждую минуту все его тело изнывало от новых ссадин и ран, горло саднило от постоянных криков и мольб прекратить, но никому не было дела до его чувств. И каждую ночь, когда Дэвид закрывал за собой дверь с оглушающим щелчком в резко повисшей тишине, Гарри оставался наедине со своими страхами и монстрами. Он словно оказывался заперт в своей собственной голове и просто смотрел в стену напротив, пока внутренний отчаянный крик не стихал. Только тогда он поднимался с кровати, превозмогая боль в каждой клетке своего тела, менял постельное белье и шел в душ, надеясь смыть всю грязь и чужие прикосновения струями горячей воды. В ту ночь Дебра была дома. Гарри знал, что никто его не тронет, но его все равно лихорадило. Он замирал, когда слышал чьи-то шаги, его сердце пропускало удар, когда раздавался скрип открывающейся двери, и он судорожно выдыхал, когда опасность обходила его стороной. И все же страх наступал на пятки, что-то подгоняло его, заставляло действовать и думать быстрее, чем обычно. Как если бы что-то плохое вот-вот должно было произойти. — Ты был в шоке. Это нормально — чувствовать вину в такого рода ситуациях. — Каких ситуациях? — Я имею в виду несчастные случаи. Так сказал его психотерапевт. Только вот Стайлс помнит, как он самолично обливал бензином крыльцо и пол на первом этаже. Он помнит, как поджигал и бросал спичку на деревянные ступени. Он помнит, как огонь вспыхнул прямо перед его лицом и едва не опалил ему брови, если бы он не отскочил в сторону. Гарри помнит, что Дебра и Дэвид выпили в тот день слишком много алкоголя, чтобы ровно стоять на ногах. И Гарри помнит пронзительный женский крик, раздававшийся из дома на протяжении несколько минут, после чего он резко оборвался. И если честно, он предпочёл бы этого не помнить.