ты самый сильный антибиотик
— Ух ты, смотри, у тебя кровь течёт! У Неджире наверняка есть пластыри! Я могу сбегать к ней! И! Попросить! — Амаджики не успевает возразить, как Тогата уже мчится. Всё вперёд и вперёд, без оглядки, даже не оглянётся на Тамаки, чтобы убедиться, что он не расплачется отпочему ты такой яркий
Тогата светится. Тогата позитивный, упорный, нетерпеливый в своей жажде познания и совершенно точно приятный на ощупь. Не то чтобы Амаджики хотел проверить, коснувшись его рукикислый
— У тебя просто невероятная причуда, Тамаки! Интересно, каково это — быть таким солнечным, как ты! — Тогата складывает руки замком на затылке, откидываясь на стуле назад. Амаджики поздно осознаёт, как к горлу подкатывает тошнота: возможно, сегодняшние моллюски были не совсем свежими.остановись.
— Как так получилось, что Солнцеед оказался настоящим солнцем? — улыбка Тогаты становится почему-то грустной, свет гаснет, потухают фонари, Амаджики нервно сглатывает; никого не осталось на этой опустевшей снегопадом улице, кроме них двоих, никто не может наблюдать-шептаться-оценивать, но Тамаки всё равно борется с желанием скрыться в стене какого-нибудь рандомного здания и больше никогда не выходить. Сколько себя помнил, он всегда старался спрятаться, за чем-то, за кем-то, — неважно, — лишь бы не заметили краснеющих щёк, дрожи в зубах с песком рассыпающимся, блестящих глаз и в них отражения, похожего на — Мирио. Амаджики очень хочет получить его причуду хоть на денёк - взамен своей, пугающей, разрушительной, явно полезной для кого-то очень по-злодейски алчного и нестерпимого. Узнать, каково без труда прятать лицо в стене, ни слышать, ни видеть. Только пустота и мрак. Голые белые стены, покрытые мягким, будто Амаджикифамилию я не помню
— Дай я тебя попробую. Тогата светится, не замечая, как Солнцеед пожирает его, будто Солнце. Тогата смеётся звонко, заливисто, кровь хлещет во все стороны, никакие пластыри не спасают, и впервые Тамаки догадывается прятать своё лицо под алым цветом. Он повсюду: на стенах, на белом плаще, на трясущихся руках, и даже на желудке, изнывающем от голода.