Стреляй

Когда Тео в первый раз увидел в руках Бориса пистолет, его сковал ужас. Пушка, настоящая пушка — это точка невозврата; дальше не будет второго шанса, дальше игра заканчивается и начинается пиздец, потому что в руках Бориса пистолет, и всё зашло до невозможности далеко. Второй его эмоцией, однако, было желание. Это уже было интересно. Такое неожиданное для себя открытие Тео сделал для себя в машине, когда. В состоянии, которое, если разогнать время вдвое, можно было бы назвать сердечным приступом, он разглядывал Бориса, сидевшего, чуть нахохлившись, рядом, словно знакомое и в то же время совсем новое зрелище отвлечёт его от надвигающейся безысходности, и его взгляд совершенно естественно и произвольно опустился на его штаны. Борисовы штаны были самые обыкновенные, честно говоря, да и Тео прекрасно знал, что в них прячется, но тут его внимание зацепилось за определённую выпуклость — нет-нет, другую выпуклость, — и вся кровь вместо того, чтобы обеспечивать его паникующий мозг кислородом, немедленно оказалась у него в паху. Размышлять об этом Тео не пришлось. Машина остановилась, и начался полнейший пиздец, посреди которого мысли о собственном фриковатом члене, реагирующем на что попало, были последним, что могло вообще прийти ему в голову. Поэтому лишь многим позже, когда всё десять раз улеглось, Тео наконец решился поговорить об этом с Борисом. Но когда он формулировал своё предложение у себя в голове, он никак не ожидал быть встреченным такой пламенной тирадой. — Да я… да я тебя никогда бы, понимаешь? — пылко выговаривал он, взмахивая руками, раззадориваясь в своей сердечной русской искренности. — Я лучше себя бы пристрелил, на раз-два, себя, а не тебя, Поттер, веришь? Если бы мне приставили пушку к виску — как тогда — и сказали, что убьют одного из нас, я бы сам в себя выстрелил, не раздумывая, Поттер, только чтобы тебя не тронули. Не понимаю тебя, вот совсем не понимаю! Ты, что, правда можешь поверить, что я тебя, вот просто так… У Бориса в глазах стояли слёзы, как будто своим предложением — просьбой, на самом-то деле — огорчил его до глубины души, и Тео уже десять раз пожалел, что вообще открыл рот. Но слова Бориса, которые звучали бы как ложь и заискивание, если бы шли от любого другого человека, почему-то его поразили. Того, насколько исключительно и не задумываясь хотелось ему верить, Тео от себя не ожидал. Слепое доверие, из самой сути которого и шла его просьба, будто с готовностью протягивать руки ладонями вверх, мол, на, возьми, похер, что будешь со мной делать, возьми только, прошу, — это слепое доверие было до крайности рискованно и глупо, как, чёрт возьми, сказал бы сам Борис, однако для Тео этот риск лишь был афродизиаком и, наконец, спасением его дурной, дурной души. — Я же не говорю пристрелить меня ко всем чертям, — он говорил как можно мягче, хотя первым инстинктом было отшатнуться и сбежать от стыда. — Пусть он просто будет у тебя в руках. Или, хочешь, будет рядом на столе. Или просто забудь об этом, Боря, прости, что я… — Нет-нет, — быстро сказал Борис, на которого, видимо, подействовала ласковая кличка, — можем, гм. Попробовать, — он почесал левую бровь (оправдание, чтобы отвести глаза, Тео его привычки как свои пять пальцев знал) и выдохнул. — Но правда, откуда у тебя вообще эта мысль взялась? Я же думал, что ты… нет, послушай, разве не ты тогда психанул, когда мой пистолет увидел? — Я же сказал, Борис, забудь… — Ты меня тогда чуть с ума не свёл своими недовольными взглядами и вздохами, а теперь! Теперь ты хочешь, чтобы я тебя, вот так просто… — Я не хочу с тобой спорить! Господи, я же не прошу тебя… Договорить Тео не смог. Чёрное, продолговатое дуло смотрело ему прямо в солнечное сплетение. Глаза Бориса — такие же чёрные, дикие, как у животного, — метались между его глазами и собственной рукой. Она дрожала слишком сильно, чтобы попасть метко; но тёмное, тяжёлое возбуждение уже концентрировалось у Тео внизу живота. — Чёрт, — прошептал он, не в силах оторвать взгляда от револьвера. От желания его голова плыла, и он боялся, что если сморгнёт пелену с глаз, то что-то пропустит, что — непонятно, ведь Тео не ожидал же в самом деле выстрела? — Тео, — позвал Борис, произнося его имя как-то очень по-русски, и Тео понял, что стоит к нему почти вплотную, оставляя считанные дюймы между дулом и собственной тяжело вздымающейся грудью. Взгляд Бориса невозможно было прочесть, но уголки его выразительного рта словно силой оттянули вниз, и когда Тео, для равновесия схватившись за его узкие бёдра, начал опускаться на колени, его губы приоткрылись, чуть обнажая неестественно белые зубы, словно Борис силился что-то сказать, но не мог найти в себе силы вымолвить хоть слово. — Тео, Тео, Тео, — пушка теперь упиралась ему в лоб, с силой, но нежной, невыносимо нежной даже в такой момент, и его пальцы расправились с ширинкой так быстро, что оба не зарегистрировали это действие — в мгновение ока Тео с жадностью, чуть не подавившись принял в рот тяжёлый, влажный от смазки член. — Сукин ты сын, Поттер, — и если бы в его ушах не звенело от напряжения, Тео бы услышал, что Борис плачет, — mat‘ tvoyu, ох mat‘ tvoyu… Тео двигался быстро, голодно, но с аккуратностью слизывая все сбежавшие капли, словно если хоть одна достигнет яиц, его голову начинят свинцом. От этих жестоких, извращённых мыслей он постанывал, чуть ли не кусался, когда тремор проходил через всё его тело, электрическими разрядами концентрируясь в паху. Борис шумно дышал через рот, словно простони он — и тут же спустит курок, а делать этого нельзя, ни за что нельзя, надо быть начеку… Услышав щелчок предохранителя, Тео тут же достиг пика. Оргазм накрыл его с головой, и он, измученный и вмиг ослабевший, выпустил член изо рта и, оперевшись лбом о бедро Бориса, быстро и жёстко ему додрочил. Закрыв глаза, он ещё чувствовал сладкое давление дулом о его лоб, в венах, словно лучший наркотик, ещё плескался адреналин, пока Борис, отойдя, спрятав револьвер, в молчании застёгивал ширинку и заправлял рубашку. — Я в душ, — наконец нашёл дыхание Тео, и Борис кивнул. Его сгорбленная тёмная фигура, отвернувшаяся от него, не выражала для Тео ничего, и он, пошатываясь, поднялся. В голове было замечательно, изумительно пусто, и, идя по направлению к ванной, Тео улыбался.