Миф о Гиацинте

Гиацинт. Он был красив, как никто, смеялся заразительно и легко, и в него влюблены были не одни смертные, как это случается часто, влюблены были бессмертные боги. Мальчик, золотой мальчик с перехваченными лентой во время игры в мяч кудрями, смеялся легко, отказав и Зефиру, и пламенносердечному Фамирису, слагавшему его красоте гимны. Что двигало им, отвечавшим на зов, на настойчивость, нежную страстность Аполлона, златокудрого бога, в чьи кудри запускал он пальцы, смеясь, не боясь ревности богини-охотницы? Что двигало им: честолюбие, очарованность своей молодостью и нежным видом, упоение собственной цветущей юностью, очарованность вечно юным и вечно прекрасным богом? «Будешь ли ты любить меня, когда тело моё сморщится, точно засохший плод финика, почернеет, изъеденное плетением нити неумолимой Ананке? Будешь ли ты любить меня, мой ветреный сладострастный бог?». Боги непостоянны, и кому бы, как не Гиацинту, знать нравы богов, самому едва не равным богу названным смертными? Кому бы, как не Гиацинту, знать вечность времён и увядание смертной молодости братьев и сестёр, созревших прежде него? Игры в мяч у прозрачных ключей, и метание дисков могучей рукой Аполлона, и укрощение диких жеребцов с огненно-медной пышной гривой, и смех неистовых танцев, и вечные стрелы, что не знают промаха, поющая тетива, и кифара, и гимны красоте и юности, и венки, венчавшие головы любовника и Гиацинта. Он был молод, и юн, и красив, и самонадеян, и уверен, и силён неоспоримой силой упоённой собою свежей юности, гибкости членов и алчности чресел. Он смеялся легко, и взметнулись кудри любовника златокудрого бога, и бог вторил смеху, влюблённый и влюбивший в себя, и диск летел ровно и прямо. Взметнулась рука безумного, упоённого молодостью, сладострастием, красотой. Взметнулось и опало в зелёную шелковистую траву, молодую, едва проросшую сквозь тучные почвы траву тело Гиацинта, прекрасного, как никто, юноши, любовника бога, избалованного молодостью и красотой, мнившего равным богу свой дар цвести для собственного, покорённого его грацией бога. Тщетно стремление Аполлона отвратить. Напоённая кровью земля гудела. Убей, и Эринии явятся по твою душу, неотступно и неусыпно, вернее слепесткиторожевых псов. Нет Эринии, что преследовала бы Аполлона. Смерть, сочащаяся по капле смерть, невозможность зажать рукой рану, исцелить юное смертное тело, бог-врачеватель не в силах расплести нитей могущественной Ананке, держащей власть и над бессмертными богами. Безумец, златокудрый бог шепчет слова и касается раны, причиняя лишь боль, вводя в судорогу бывшее секунды прежде Гиацинтом тело, когда кровь прорывает тонкую, едва затянувшую рану плёнку свежей нежной кожи. Гиацинт, нежный цветок, гибкий стебель-стан. Напоенные светом, юностью лепестки взросли из выпитой детищем Деметры, плодордной почвой элейской поймы, звенящей крови.