Алые глаза.

Он метался по квартире, в ярости раскидывая вещи. Он рвал и метал, пиная каждый предмет, что попадался ему на пути. Он взял в руки подушку, начиная бить ею всё, что попадалось ему в этой несчастной квартире, начиная с вещей, напоминавших ему об этом человеке: сначала фотографию, стоящую в белоснежной рамочке в форме сердечка, потом вазу, что им подарила Конан, с чего-то решившая, что те решили пожениться. Как он вообще мог поверить в такое понятие, как «любовь»? Как он вообще поверил в это, стал сентиментальным мудаком, что делал для него всё… Всё… А он? Он ушёл. Падали полки, подушки были разбросаны, старая полка перекосилась и упала, а деревянный стул потерял одну ножку. Он бил всё подряд, прикрыл глаза, что уже были наполнены слезами, тихо приговаривал, срываясь то на яростные крики, то на писк — «чёрт, чёрт, чёрт…» Сердце сжималось каждый раз, когда он думал о нём. Длинные, чёрные волосы, которые он так любил перебирать своими пальцами, тёмные глаза, что в бою пылают алым пламенем, нет, истекают кровью. Откинув подушку, Кисаме ударил кулаком об стену и просто упал на пол, расслабляясь, ощущая свою беззащитность, беспомощность. Слёзы продолжали литься ручьём, стекая по щеке, падая и оставляя мокрые следы на полу. Он начал задыхаться. То ли то было из-за того, что он переутомился, то ли… Раздался громкий кашель. Воздух кончался, становилось плохо. Парень приложил ладонь ко рту, с пальцев которой уже стекала кровь от прошлого удара об стену. Почувствовав что-то, он убрал руку и посмотрел на неё сквозь плотный слой слёз, и, увидев что-то красное на руке, другой вытер с глаз слёзы, что никак не хотели прекращать течь. Парень ещё раз взглянул на неё и обнаружил тёмный, красный, прекрасный цветок, что так напоминал… Чёрт, его глаза! Такие же красные, налитые кровью и полные боли, но такие завораживающие. Вновь посмотрев на него, он разревелся, а мысленно продолжил повторять его имя, сам не заметив того, как из обычных движений губами это переросло в тихий шёпот: — Итачи, Итачи, Итачи, Итачи… Он повторял, захлёбывался слезами, что текли из его глаз, задыхался, повторял его имя, вспоминал выразительные глаза, шелковистые волосы, аккуратный носик и вообще всё. Он ненавидел себя за то, что не смог удержать. Он ненавидел себя за то, что не был достаточно хорош для этого человека. Он просто ненавидел себя и начал ненавидеть его. Кисаме устал. Он успел утомиться. Имя Итачи уже не заставляло его сердце биться чаще, нет, оно заставляло завязываться узлом не только сердце, но и всё, что он вообще имел внутри. Пролежав в таком положении несколько минут, он закрыл уставшие глаза, пытаясь закрыть и мысли, не желая больше думать о том, кого любил… или любит. Он не хотел его любить. Хотелось забыть всё так же, как забывается ужасный сон. Он заснул, успокоился, а проснулся уже весь в лепестках алого цветка, что напоминали ему о глазах того, кого он никогда не сможет простить.