А начиналось всё с бесчувственной чурбашки...

Семнадцатое июля Слабость не поощряется. Считать себя сильным тоже нельзя. Главное, верить, что у тебя есть путь и упорство идти по этому пути. Тогда ты силён. Если же упорства нет — ты живой мертвец. Если ты не умер сегодня — умер вчера. А если у тебя есть силы плакать — значит, ты не так уж бессилен. Только силы тратишь попусту. От слёз ничего не изменится. Хоть захлебнись. Двадцать первое июля Если у тебя появились люди, которые тебе дороги, и которых ты должен защищать — значит, ты стал взрослым. С этого момента тебе нельзя больше плакать. Ты должен подавать пример и идти вперёд, помогая близким людям. Именно этим и обозначается взросление. Взрослые защитят ценою своей жизни. Они знают, что нужно делать. Они — защитники по своей карме. Ребёнку нужна защита, взрослому — тот самый ребёнок, которого нужно защитить. Именно этим взрослые отличаются от детей. Кажется, я всё-таки повзрослела. Тридцатое июля Чувствую себя разбитой. Кажется, будто бы сердце разбилось на части без возможности восстановления. Будто бы тебя раскололи на сотню маленьких кричащих девушек, и тебя больше не существует. Шляпа! Одиноко, больно и холодно. Хочется кричать, но понимаешь, что никто не услышит. Хочется бежать, но сил бежать нет. Да и некуда бежать. Знаю, что случилось, но не верю сама себе. Этого не могло случиться со мной! Даже вслух произносить страшно. Слова — материальны. А если это не так, мои мысли и чувства не такие, как я думаю и представляю, а я как скажу — так оно и сбудется. Боже мой, нет, пожалуйста, нет, только не это! Только не со мной! Первое августа Я люблю его. Эта мысль оформилась в моём сознании точно так же, как и в моём сердце. Некуда бежать, и сделать ничего нельзя. Я просто люблю его. Зачем-то. Кажется, я должна быть счастлива, что нахожусь рядом с ним (они приехали, приехали, приехали!), но... Меня, кажется, раздирает изнутри. Почему кажется? Я просто ещё не до конца определилась, что я чувствую. Любовь, да. Но к ней примешивается ещё много чего. Но чего именно? Больно смотреть на солнце, но ещё больнее смотреть на губы, которые не можешь поцеловать. А чудовищно больно смотреть, как он смеётся и ни о чём не подозревает. Хотя... Я бы даже ценою жизни защитила эту тайну... Ведь он… Он... Эдвард Элрик, ты бесчувственная чурбашка!» Парень с недоверием вчитывается в строки чужого дневника. Кажется, мама не учила его, что читать чужое нехорошо. Да, впрочем, учить-то было некому. Да, это и был Эдвард Элрик, блондин с косичкой, коротышка, государственный алхимик, носящий гордое название "Стальной", парнишка, потерявший в детстве мать, и поплатившийся за склероз, распространяющийся на правило равноценного обмена. Это и был Эдвард Элрик, чей брат был душою привязан к доспехам, а он сам потерял руку и ногу. Да, это и был Эдвард Элрик, та самая бесчувственная чурбашка, о которой слагались "легенды" и повествовалось в тетрадке, перетянутой чёрной кожей. — Эд, ты где? — раздался голос Ала, младшего брата aka доспехов. Эд поспешно втиснул дневник в тонкую щель между кроватью и матрасом, напустил на себя отсутствующий вид и вышел из комнаты его подруги детства. И никто бы не сказал, что этот насвистывающий весёлую песенку блондинчик минуту назад с очумевшим видом читал чужой дневник, как последняя крыса, которая крысятничает напоследок (жаль, что по нему не скажешь, Уинри узнает — убьёт). — Эд, ты что-то нашёл? — крикнул Ал уже громче. — Если под "что-то" ты подразумеваешь Уинри, то нет, — пожал плечами парень. — Ну и куда она тогда делась с утра пораньше? — удивлённо протянул младший брат. — Пойти её, что ли, в городе поискать? — Иди, но только быстро. — А ты со мной разве не пойдёшь? — Включи свои мозги, если она вернётся, кто нам об этом сообщит? В итоге она пойдёт искать нас, мы вернёмся, вновь пойдём искать её и... — Пока, братик! — за Алом захлопнулась дверь. — Да уж... — вздохнул старший Элрик. Борясь с искушением вновь посмотреть дневник Уинри, он поднялся наверх, в свою комнату, решив, что на сегодня с него шокирующих новостей хватит. Две — это, пожалуй, предел. Дальше хрупкие мозги не выдержат, перегреются, и Философский камень искать будет некому. Именно такие печальные мысли посещали печальную белобрысую голову... Эд снял с себя футболку, распустил волосы и подошёл к зеркалу, пытаясь решить, симпатичен он, или нет. Светлые волосы, карие, недоверчивые глаза, прямой нос, правильные черты лица, средней тонкости губы. Смуглый, широкоплечий, мускулистый, с красивым, накачанным телом. Даже стальные «конечности» не портили всеобщей картины — блондин был красив, и красив не по-детски. «Впрочем, не мне решать.» -подумал он мимолётно. Его в данный момент совсем другие мысли занимали. «Почему она... не скажет?». Дверь скрипнула и отворилась. — Эд, я верну... Ах, прости, — Уинри, так бесцеремонно ворвавшаяся в его мысли, залилась румянцем и сделала шаг назад. — Да ничего. Проходи, — Эд улыбнулся ей и сделал приглашающий жест рукой. Девушка гордо прошествовала в комнату и присела на кровать, стараясь не смотреть на полуголого Элрика. — А... Можно поинтересоваться, чем это ты тут занимался? — с насмешкой спросила она. «А я ведь хотела бы сказать совсем другое...». — Стоял перед зеркалом, — он посмотрел ей прямо в глаза. «Какой идеальный самоконтроль... Если бы я не знал, что я ей небезразличен, ни за что бы не подумал. Странно». — А... — Кстати, Уинри, что это была за кожаная тетрадь у тебя в комнате? – Эд сам не знал, зачем ляпнул подобное. Но оказалось, что лучший разворот событий и представить было сложно. — Ты ведь её не читал, правда? — Уинри ощутимо побледнела. — Читал, — с удовольствием садиста признал Эд. Уинри сидела на кровати, а он стоял перед ней, с лёгкостью видя все её движения и перемены в настроении. Но всё же, он был удивлён её реакцией. Она вскочила. — Эдвард Элрик, ты бесчувственная чурбашка! — она принялась колотить его по груди своими маленькими кулачками, стараясь не реветь. Сама же писала, что слёзы — это ничего не стоящая водичка. А не следовать своим записям... Уинри была не такой. — И кто ещё из нас чурбашка? — поинтересовался Эд. Уинри удивлённо уставилась на него, даже перестав его бить. — Мне больно, — объяснил он свои слова. Уинри отскочила от него, словно от прокажённого. — И что? Что ты теперь думаешь? — стараясь унять дрожь в голосе, спросила она. — Ну, философ из тебя неплохой, даже очень. — Прекрати, ты же понимаешь, о чём я! — О чём ты? — Не строй из себя идиота, Эдвард! — Не стоило писать, что я слепой, — он сделал шаг по направлению к ней. Уинри не двигалась. Тогда он схватил её за руку и несильно дёрнул на себя. Уинри, оказавшаяся в объятиях Стального алхимика, задёргалась, пытаясь выбраться. Эд, прежде, чем она успела что-то сообразить, и что-то сказать, закрыл ей рот поцелуем, раздвигая пухлые губы языком. Он мигом нашарил язык Уинри, и, прикоснувшись к нему своим, заставил мерно двигаться ему в такт. Уинри мигом обмякла и закрыла глаза. Ей вдруг почему-то стало всё по барабану. — Я люблю тебя, дурочка, — нежно сказал Эд, обнимая светловолосую девушку... Их одежда скромно валялась по всей комнате. Уинри тихо посапывала у Эда на груди. Сам же парень поглаживал её рукой по волосам, с улыбкой смотря на спящее чудо. Да, они переступили грань, ту самую, тонкую и необычную, переступили её, став ещё ближе. Теперь они уже не просто друзья. Теперь уже ближе них нет никого на свете... С ними произошло самое великолепное чудо во всей Вселенной... Их настигло то, от чего невозможно убежать... Их настигла любовь... Они вместе, и это прекрасно. Она будет ласково касаться тонкими и мягкими пальчиками его щеки, и смеяться своим неповторимым смехом... Он будет улыбаться, и в этой улыбке будет чувствоваться неземная нежность... Они будут друг с другом навеки — он будет защищать её, а она — ругать его за то, что он подверг себя опасности. Они будут засыпать и просыпаться вместе — под мелодию ветра или дождя, мелодию вечную, как сама любовь. Они будут вместе, и вместе они будут неуязвимы и бесстрашны... Ведь они влюблены, и... — Братик, я не нашёл Уинри! — в комнату заглянул Ал. И тут же замолчал на полуслове. Взгляд его сфокусировался на груди Эда, там, где голова Уинри таки нашла свою чуть жестковатую подушку. — Братик? Эд панически замахал руками, призывая младшего брата покинуть помещение. Ал быстро внял совету брата, опасаясь, что тот может ему «помочь». Эд спокойно лёг на подушку, и продолжил гладить Уинри по волосам. Пусть Ал младше его только на год, он почему-то наивен, как Пегас, которому сказали, что его ведут нюхать ромашки. Хотя не исключено, что Ал порой ходил вместе с Пегасом. «Я, пожалуй, как-нибудь расскажу, откуда берутся дети... Потом...» ... Мысль эта долго в голове не задержалась, с мыслей о капусте насущной Эд перешёл на Философский камень, с Философского камня на Уинри... Рука обмякла... «Заснул наконец. А то я уже испугалась, что он во мне дырку протрёт...» — поверхностно подумала Уинри, и, вслед за любимым, она погрузилась в глубокий сон... Их мерное сопение (а может, и их мерный храп) заполнил комнату... В этом мире ещё двое нашли друг-друга... А начиналось всё с бесчувственной чурбашки.