Саднит

Наташа, наверное, скоро весь алкоголь из этого дома сбагрит куда-нибудь на юг, чтобы его утопили в Чёрном море. Потому что на это невозможно смотреть: Ваня сидит с опустошёнными бутылками в руках, чаще в ванной, буравя кафельную плитку безжизненным взглядом и глотая тоненькие струйки горячей воды, что из душевой лейки моросит по его лицу. Ванная дышит кипящим паром, едким сигаретным дымом и сладковатым ароматом крепкого коньяка и виски. Ваню, полностью разбитого и накаченного, выворачивает над унитазом, и наутро он гулко стонет от головной боли, крепко-накрепко прирастая к постели. — Наташ, — тяжело подымая и опуская грудь, хрипит он; Наташа знает, что горло у него уже сдавливает тошнотой, — иди отдохни, а? Наташа ласково, не чувствуя и толики неприязни, убирает мокрые пряди с его лица и целует лоб. — Что ж ты делаешь, Вань, — она шевелит губами в дрожащем шёпоте, — так же нельзя… Ты о себе подумай… Ваня перехватывает её ладонь и прислоняет к своей груди. Наташа слабо надавливает на его рёбра, чувствуя, как бешено бьётся в её середину сердце. Она встречается с жалостным взглядом Вани, а сама уже и не видит его сквозь скопления слёз на ресницах. — Тш-ш-ш, — он с трудом приподнимается на локтях, вытирая мокрые дорожки с её круглых щёк. А толку от того, что вытирает, нет: у самого руки мокрые от воды и шершавые. Наташа, как котёнок, трётся об его запястье и слабеет конечностями. — М-м… В его крови закипает давление; он обессиленно падает на её мягкие бёдра вновь и поглаживает их ладонями, сохраняя тонкую связь с реальностью. Наташа знает, что дай Ване волю — и он всё в этом доме разнесёт в щепки. Странно видеть его вынужденно улыбающимся каждый день, когда перед глазами стоит образ человека, засыпающего в твоих объятиях в растянутой и заляпанной чем-то футболке, с потрескавшимися от градуса губами и способного мямлить лишь что-то односложное и мять твою кожу во сне. Наташа изо дня в день проглаживает его шарф, потому что шарф — единственное, что осталось и что сохраняет Ваню. Ольки нет; Олька хочет в Европу, грея руки в дырявых варежках, а он не пускает, жадничает, наверное. У Вани слишком много всего и одновременно с этим ничего нет — Наташа спит в его холодной, снежной утробе трепетным подснежником, нежным шафраном, сахарной медуницей и топит льдинки вокруг себя, как упёртая свечка. Ваня держит ухо востро, когда утром следующего дня звонит Альфред. Наташа ходит по дому в одной футболке, когда-то позаимствованной у Вани и ему не возвращенной, трусиках, и никого не стесняется, потому что братья Прибалтики прячутся от Брагинского по углам. Альфред трещит без остановки: расспрашивает о тяготах жизни не под его крылом, с братской нежностью жалуется, что без неё здесь, в Штатах, всё не то: некому посквернословить на его работе, нет больше надобности читать нотации, мол, средний палец — это не универсальная форма общения с окружающими, или что нельзя винить людей за то, что они желают жить лучше, если они при этом не голодают. — Скучаю по вам с Артуром, — грустно усмехается Альфред. — Но этому придурку я никогда не признаюсь. — Да будет тебе, — Наташа встаёт рядом со столешницей и наливает в цветастую чашку заварку. — Я приеду. Ну, может, не так скоро, но… знаешь, усидчивость, говорят, неплохое качество. — Ты меня убиваешь. Наташа весело хмыкает. — Как там… Иван? — спрашивает Альфред скорее из собственного чванства, чем из реального интереса. — Ваня? Он… Она поворачивается на сто восемьдесят градусов и натыкается прямо на Ваню. Не заметив, как он бесшумно подошёл сзади, теперь она стоит к нему практически вплотную. Его сильные руки опускаются по обе стороны от её боков; Ваня подаётся вперёд, и Альфред на том конце провода слышит подрагивающее дыхание и лишь догадывается о том, почему Наташа вдруг замолчала. — Он… в порядке, — она натянуто улыбается, как бы в подтверждение сказанному, только забывает о том, что Альфред её не видит. — Что-то случилось? — с подозрением интересуется он. И о, на самом деле, Альфред не так наивен, каким старается показаться, — всё-таки Артур успел привить ему маленькую йоту тактичности. — Всё хорошо, — Наташа закусывает губу. — Позже поговорим, ладно? Пока, Альфред, рада была тебя слышать. Она сбрасывает. Ваня точно придурок, думает Наташа. С его мокрых волос на пол течёт вода, и помимо травяного шампуня от него пахнет ещё и не полностью выветрившимся алкоголем и мятной пастой. Он подхватывает её под ягодицы, кружит на месте и уносит в одну из спален. От его прикосновений дурманит, словно от настоящего алкоголя, и Наташа чувствует себя опьяненной под ним, поддаётся навстречу жарким поцелуям, двигает бёдрами в такт, царапает его спину. Ваня тяжело дышит и молчит. Всё время молчит. Ване больше не спится от алкоголя. Наташа бы утопила весь алкоголь в Чёрном море, да только… что-то, на что он действует, как лечебный бальзам, не канет ко дну так просто.