Детский смех и блаженная тишина

      Солнце приятным теплом заполнило комнату, забравшись в большое окно, словно хитрый воришка. Своими мягкими лучами оно обволакивало небольшую спальню, где на широкой мягкой кровати мирно посапывал мужчина и его маленький шестилетний сын. Жмурясь от ярких солнечных лучей, что проходили сквозь веки. Леоне проснулся.       Первым, что он ощутил, было тёплое дыхание в его широкую грудную клетку. Осознав, что именно происходит под одеялом, мужчина тепло улыбнулся, залезая под одеяло руками и обвивая ими маленькое тельце своего сынишки. Не нужно будить маленькое шумное чудо, если встал раньше. Но он был и сам не против полежать вот так, смакуя приятный момент уединения со своим ребёнком.       Место Бруно уже пустовало, а с кухни доносился приятный аромат. Он, похоже, готовит им завтрак, а может, уже всё готово, и мужчина лишь ждёт, когда его самые дорогие люди проснутся. Леоне усмехнулся по-доброму, перебирая длинными пальцами непослушные тёмные прядки волос мальчугана, что прижался к отцовской груди и до сих пор не проснулся, хоть обычно просыпался раньше всех и будил отцов, бегая по всему их небольшому дому с самолётиком в руках. Или на голове…       Леоне вздрогнул от чего-то слишком непривычного для него. Мальчуган попытался обнять своего отца, и положив маленькие ладошки куда-то на талию Аббакио, повёл по ней вверх и всё-таки сделал желаемое.       Широко раскрыв глаза и прикрыв рот ладонью, Леоне поднял брови в умилении. Он обнял его во сне! Бруно, неси камеру! Здесь произошло кое-что слишком милое!       Счастливо улыбаясь, Леоне потрепал мальчика по макушке и снова обнял аккуратно со всей нежностью и лаской, на которую только был способен. Произошедшее только что-самая большая радость сегодняшнего утра.       Но…       Большие аметистовые глазёнки уставились на вечно хмурого папу, и Наранча широко улыбнулся во все свои двадцать пять зубов, захихикав довольно и потеревшись о большую ладонь Аббы. — Ты умеешь улыбаться! — засмеялся он громко, застав этим внезапным пробуждением Аббакио врасплох и заставив прекратить умиляться, вернув своё обычное выражение лица.       Он посмотрел на ребёнка с наигранной строгостью, но не вытерпев всей этой милой картины (Наранча до сих пор обнимал его и широко улыбался), Леоне улыбнулся тепло в ответ, прижав мальчишку к себе и спалив всю контору окончательно. Впрочем, он был даже не против. — Доброе утро, мелочь, — тихо говорит Леоне, откидывая одеяло и чуть поднимаясь на локтях. Наранча никак не хотел слезать, прицепившись к мужчине. — Сам ты мелочь! — обиженно говорит он, но тут же улыбается, — Доброе! — Пойдём, нас Бруно ждёт, — Аббакио берёт сына за талию и отрывает от себя, поднимая и смотря на него снизу вверх.       Мальчик смеётся громко, расставляя руки в разные стороны. — Я самолёт! Аббакио, я самолётик! — он выглядит таким счастливым, и Леоне прикрывает глаза, вспоминая тот момент, когда он с Бруно только взяли его к себе. Нелюдимый бедный мальчик с больным глазом. Видимо, у тех, кто выкинул его на улицу, вообще не было средств на проживание и содержание шаловливого мальчугана. — Смотрю, вы уже проснулись, сони, — в дверях стоит Бруно, держась за дверной косяк и с нежностью глядя на свою семью. — Бруно! — Наранча спрыгивает с рук мужчины, приземлившись тому на живот, а потом тут же спрыгивает с кровати и бежит к Бруно.       Громко застонав от боли и проматерившись про себя раз сто, как минимум (ребёнок не должен слышать маты!), Леоне обнял себя за живот, перевернувшись на бок и скорчившись. — Наранча, смотри, куда наступаешь. Видишь, теперь Леоне больно, — подняв мальчика на руки, проговорил Бруно, садясь на кровать к возлюбленному и свободной рукой гладя его по боку, — Бедный. — Аббакио, прости, пожалуйста, — Наранча, чуть ли не плача, подполз к Леоне, сев перед его лицом и, следуя примеру бывшего Буччеллати, погладил мужчину по ладони. — Ничего страшного, просто будь аккуратнее, ладно? — Леоне потрепал мальчишку по лохматой голове, притянув к себе и обняв одной рукой. — Вы так мило смотритесь вместе, — Бруно улыбнулся, уложившись головой на свои скрещенные руки, что уложил на бедро возлюбленного, — Я так люблю вас, — шепчет он, прикрывая глаза-океаны.       Леоне стал любить это утро ещё больше, пусть теперь его живот чертовски сильно болит и, возможно, ему придётся посетить доктора, если там что-то серьёзное. Но это маловероятно, ведь Наранча весит не больше тридцати килограмм.       Бруно лучезарно улыбался, казалось, что эта улыбка светит ещё ярче, чем разбудившее их солнце. Абаккио смотрит на него, переводя взгляд с него на сына, а потом обратно, но улыбаясь ещё сильнее. Эта прекрасная идиллия грела сердце, заставляя последние льдинки таять.       Наранча смотрит на эту картину с полным непониманием. Он знал, что папы любят друг друга, но то, что папа Абба вот так широко будет улыбаться после его косяка, мальчуган вообще не ожидал. Прищурившись, он почесал макушку, ойкнув от того, что дёрнул за колтун. Бруно тут же открыл глаза, посмотрев на сына. — Ладно, давайте вставать. Нара, пойдём расчешу тебя, — он вытащил руку и погладил мальчика по голове, взлохмачивая её ещё больше и тихо хихикая.       Леоне недовольно мычит, зажмуриваясь. Хотелось, чтобы это утро длилось вечно. — Бруно, дай ещё пять минуточек? — он поворачивается к мужу, приподнимаясь на локтях, и смотря на него с капелькой недовольства. — Леоне, у нас сегодня много дел, — Бруно выдыхает, чуть приподнимая уголки тонких губ.       Но в следующую секунду всё его положение меняется: Леоне утягивает мужчину в свои объятья, укрывая мужа одеялом, из-за чего Наранча начинает чувствовать себя несколько обделённым, скрещивая на груди руки и хмыкая громко, чтобы громкий «Хымь!» был громче смеха отцов, и они (чтоб их!) заметили своего сына. Но этого не происходит. Именно поэтому малец встаёт, подходя к отцам, повергнутыми к нему спинами, и падает на них, расставляя руки в стороны и приземляясь на мужчин с радостным «Уху! Я самолётик!», из-за чего мужья, наконец, обращают внимание на ребёнка, а Бруно, чтобы избежать травм, ловит его, с помощью рук Леоне кладя его между ними на одеяло. — Ладно. Ещё десять минут, — мужчина блаженно улыбается, целуя сынишку в лоб, чувствуя, как их обнимает Леоне. — Ура-а-я! — ликует Наранча, обнимая за шею Бруно.       Леоне лишь тихо хмыкает, улыбаясь и прижимаясь к самым дорогим людям. — Пап, Пап, — он крутит головой, смотря на обоих родителей, — А можно мне сегодня тоже на кровати попрыгать, как вы вчера ночью? — большие аметистовые глаза Наранчи смотрят прямо в синие, которые отлично теперь контрастируют с алыми от смущения щеками одного из отцов, — Вы мне говорите, что я пружинки испорчу, а сами! — О, мой Бог… — Леоне делает фейспалм, укрывая лицо одеялом.