Муки творчества

Телефон в зацикленном автоматическом режиме набирал один и тот же номер уже в сороковой или пятидесятый раз. И чем больше увеличивалось количество попыток связаться с абонентом, тем более нервной становилась реакция на бесконечные длинные гудки. Телефон абонента не был выключен, и даже находился в зоне действия сети, никто не сбрасывал звонки, и коротких гудков также не было. Трубку просто не брали. - Не удается дозвониться? Отрицательное движение головой. ****** Время – очень относительная и субъективная вещь. Если за ним не следить, то оно может проноситься днями и неделями незаметно, а когда совсем не надо, оно тянется так, словно дает прочувствовать каждую секунду сполна. Не почувствовал? Получи её еще раз, а потом еще раз, пока каждая не впечатается в память. И когда пытаешься осознать, сколько же на самом деле прошло этих секунд, уже не можешь найти им конца, их становится бесконечно много. Небольшая квартира, а вернее одна её комната впечаталась в сознание уже до малейших деталей. В ней не было ничего, только голые стены, неаккуратно оклеенные обоями. Не было ни мебели, ни вещей, только пыль и грязь. Много пыли, словно сюда не ступала нога человека несколько лет. На светлых обоях замысловатыми узорами расплескивалась грязь и кровь… Кровь ли, или просто бурые пятна краски? Может просто кто-то что-то неудачно пытался покрасить? Он уже наизусть знал расположение каждого пятна, каждого развода и трещины, казалось, что от редких дуновений ветерка шевелилась пыль на полу, и он мог сказать сколько и куда мигрировало пылинок. Единственное, чего он точно не мог сказать, так это сколько прошло времени, с тех пор, как он злой и раздраженный захлопнул входную дверь и бросил сумку прямо на грязный пол. Ничего не получалось. Ему постоянно мешали, отвлекали, и в голове было абсолютно пусто. Его это злило. График горел, нужно было уже договариваться о концертах, а материала не было. То есть был, но его не хватало для полноценного альбома, он должен был что-то вложить, не взваливать же весь объем на брата. Когда больше всего на свете нужно сконцентрироваться, хочется сконцентрироваться и сделать то, что нужно, это никогда не получается. Концентрация и вдохновение на удивление часто поддавались контролю разума, но когда этот контроль не удавался, оставалось только лупить стены. Что он и делал, самозабвенно, разбивая руки в кровь о неровные бетонные стены, с абсолютно спокойным лицом и погасшими глазами. Он пытался почувствовать боль, сильную, такую, от которой сводит мышцы, пропустить её через себя и окунуться в неё с головой. Это был не самый лучший способ вывести сознание в нужное состояние, но сейчас ему другой в голову не приходил. Наркотики никогда не приносили сколь либо ценных продуктов творчества – так, побренчать можно было, но сейчас это было неприемлемо. На костяшках рук горела кровь. Не так уж и много, она не текла ручьями, просто испачкала руки, и теперь жгла кожу, но боли не было. Он оперся о стену, оставляя на ней кровавые отпечатки. Да, верно, это же была его кровь. Он посмотрел на свои руки, где под запекшейся корочкой пульсировали ссадины. Ерунда, но теперь они ныли. А потом был алкоголь, крепкий, много. Пустые бутылки появлялись на полу с невероятной скоростью. Откуда они брались он уже тоже давно не мог сказать, только помнил непроходящий вкус коньяка и водки, закипающую кровь и плотную пелену, застилающую глаза. Музыка все не шла. Под алкоголем тоже не очень хорошо писалось.. Грязные разводы на стенах периодически оживали, и ему казалось, что вместе с ними он раз от раза поднимается в небеса на невообразимые высоты, а потом, стремительно падая вниз, разбивается об острые камни. Он видел птиц, так высоко, как они только могут летать, с огромными крыльями, парящих лишь вперед, перед которыми был целый мир, но которые раз от раза, вдоволь наобщавшись с высотой и свободой, возвращались на свою скалу. Он видел, как разлетается земля и камни, когда он разбивался, падая сверху. Он знал, что каждый раз умирает, но снова взмывал в небеса. Но музыка все не шла. Струны гитары издавали лишь противный вой или стон, а по рукам проходил электрический разряд. Он снова пил. И тогда, на обоях, поверх облаков снова проступала грязь и кровь. Не могло же быть столько крови лишь от того, что он сбил костяшки. Каждая бурая капля начинала источать тошнотворный запах, запах, который как водоворот затягивал в себя, и он опускался все ниже и ниже. В ужас, намеренно вызывая в себе ощущение страха, греха. Вопреки уверениям поэзии, музыка часто рождалась из греха. Он падал на самое дно, где разрывая безвкусные обои, к нему тянулись искореженные руки, тени обретали человеческую форму… или не человеческую. И каждая из этих теней как к магниту тянулась к нему, источая могильный холод и запах сырости. В какой-то момент, он перестал ощущать, что сидит на холодном полу, что кулаки противно зудят, что вокруг грязь, запах алкоголя, бутылки, кровь.. Он вдруг увидел, словно прямо перед его глазами, между неясными фигурами монстров, протянулась тоненькая нить. Только ухватить, только успеть. Уже неважно к чему она приведет, к пропасти или взлету, в омут ли и как глубок он будет. И снова струны издавали какофонию нечленораздельных звуков, и снова по рукам бил ток, но уже причиняя ту самую долгожданную боль. От обиды он снова и снова бил по струнам, вскакивал, разбивал пару бутылок, снова падал на пол рядом с гитарой, и снова пытался наиграть мотив. Перед глазами постоянно была та тоненькая нить, только здесь, где-то на грани рассудка, он постепенно смог её ухватить. Предстояло её ещё вытянуть, не порвав, но это уже было дело всего лишь мастерства и опыта. Он это мог, он знал, что мог. Уже не обращая внимание на монстров, то и дело кидавшихся из темноты, крики ужаса и удушающую вонь, которая неизбежно собирается на самом дне, он медленно вытягивал нить мелодии. В какой-то момент, монстры и искореженные человеческие фигуры, с раздосадованным утробным рыком, превратились вновь в разводы на стене, пятна крови перестали перемещаться, и совсем перестали пахнуть. Даже в какой-то момент снова возник вопрос, а кровь ли это? Пылинки, активно выстраивающие атакующие построения превратились просто в пыль. И он остался совсем один, посреди пыльной и грязной комнаты. В самом центре лежала гитара и несколько блокнотов исписанных аккордами, почерк был почти неузнаваем, даже сделав поправку на некоторую невменяемость, он не мог узнать собственного почерка в этих закорючках. Но музыка была, а значит цели он достиг, хотя и не совсем помнил как. Вокруг валялись бутылки из-под алкоголя, а выматывающая тошнота намекнула, что кроме алкоголя, организм последнее время ничего не получал. Сколько это «последнее время» - кто знает. На телефоне оставался последний сегмент заряда, каким чудом он сохранился – остается только благодарить. А еще на экране высвечивалось почти шестьсот неотвеченных вызовов от одного и того же человека. Удобно, не надо искать номер в записной книжке. - Привет, запиши адрес, – голос звучал каким-то чужим и хриплым, словно им прилично так уже не пользовались. – И привези чего-нибудь поесть, а? Вопреки ожиданиям, на другом конце трубки он не услышал в ответ ни слова, только короткие гудки. Вадим Рудольфович усмехнулся, брат его заберет, ему не нужно было получать этому подтверждение. - Он меня точно убьёт.