Какая боль страшнее: физическая или моральная?
Когда с треском ломаются твои кости или когда до основания рушатся жизненные устои? Когда выжигают на коже рисунки, заставляющие раздирать горло от криков и мольб, или когда жгут мысли, не оставляя ни единой своей? Когда нещадно полосуют твою кожу сверкающим кровью металлом или когда ты явственно понимаешь, что попросту обречён? Какая боль
больнее?
Николас Скрэтч подвергался и тому, и другому виду: вёл бесконечную внутреннюю борьбу с Люцифером, пока его тело безжалостно мучила Лилит. И он с уверенностью может сказать, что это не совсем то, чего ждёт от жизни молодой колдун — оказаться в загребущих лапах двух страшнейших сил зла. Что больнее, сказать сложно, но, когда страдает плоть и разум медленно сходит с ума, ты не задумываешься о том, что причиняет больший дискомфорт. Боль — и моральная, и физическая — растворяется в настое агонии и жжёт органы изнутри. Сжигает твою сущность.
И пока это длится час или даже сутки, Николасу ещё удаётся держаться за спасательную верёвочку — светлый образ Спеллман перед глазами всякий раз, стоит ему закрыть веки, пытаясь отвлечься от боли. Но когда счёт идёт на дни и недели, светлый образ сменяется тёмным. Если раньше Скрэтч задавался вопросом, что такой
девиантный человек как Сабрина делает в Церкви Ночи, то теперь ему снисходит озарение — она самая нечестивая из всех, кого ему доводилось встречать. Спеллман — дочь самого Сатаны. Иначе и быть не могло.
Что скрывается за белозубой улыбкой притягательных вишнёвых губ, которые он столько раз целовал с таким остервенением, какого у него не было ни на одной ведьминской оргии? Что прячется в блестящей волне светлых волос с платиновым отливом, которые он так бережно перебирал пальцами? Что отражает её бледная кожа без единого изъяна, которую он готов был зацеловать без остатка?
Что вертится в голове Сабрины Спеллман?
Что вертится в голове Сабрины Утренней-Звезды?
Этот вопрос он, не переставая, задаёт себе, когда видит её впервые в спокойной обстановке после возвращения из Преисподней. Всё такая же светлая и невинная… Царица Ада, обязующаяся забирать души из мира живых, обрекая их на вечные муки.
Вот и первый гамбит, мисс Спеллман. Он принят. Но каков Ваш следующий ход? Её следующий ход — заглянуть своими тёмными глазами в его и сильно схватить мужскую ладонь своей, жадно приникнув к обветренным губам. И этот гамбит Николас с удовольствием разыгрывает, но в его ли силах обратить атаку в другую сторону?
Да.
Тогда он должен забыться той болью, что прожигала его тело и разум долгое время, и позволить ей выйти наружу, окропив собой девушку.
Нет.
Тогда он должен запереть эту боль на увесистый замок в самом дальнем углу подсознания и сделать всё возможное, чтобы девушка не добралась до этой страшной двери, открывающей вид на его порочную душу. Не менее порочную, чем её.
Но Скрэтч замирает на мгновение, заметив в зеркале её тёмных-тёмных глаз собственное отражение. Взлохмаченный, испуганный, с покусанными губами, сочащимися ярко-красной кровью, и горящими глазами, в которых море эмоций. Море дикого страха. Если Нику казалось, что боль его отпустила, когда Сабрина вытащила из его тела Люцифера, оставив лишь фантомный посттравматический синдром, то теперь колдун понимает — не Сатана и не Лилит были причинами его мучений. А она. Сабрина — Лжебог её прибери — Спеллман. С того самого дня, когда она впервые ступила на порог Академии незримых искусств и прочно засела в его мыслях. Покрыла аксоны и дендриты плотным слоем
себя. И Николас позволил ей сделать это: проникнуть в каждую мысль, влить в мозг нектар удовольствия. Нектар искренней, неподдельной любви, какую он никогда не испытывал и даже не думал, что мог. Она его отравила, скрывая за блаженством боль. Сабрина Спеллман подсадила его на тяжёлый наркотик любви, и Николас испытал страшную ломку, когда оказался оторван от неё в Аду. Скрэтч — торчок, но не потому, что вливает в себя морфий бутылками, а потому, что смотрит на Сабрину и не может оторваться.
Он любит её так, как ни в одном поганом романе не писали.
Он её ненавидит всеми фибрами его проклятой Дьяволом души.
Николас вздрагивает, когда Спеллман растягивает губы в улыбке, но в глазах её читается смятение. Он изменился после перенесённых мучений — это было ожидаемо, — но что-то внутри Ника пугает Сабрину. Её берёт дрожь, когда она видит в его глазах разочарование, что горше полыни. И девушка срывается: вцепляется в его отросшие угольные волосы, притирается с небывалым жаром и пылом, насилует его губы своими, а, когда отстраняется, заглядывает прямо ему в душу, словно отчаянно шепча: «Я вся твоя — возьми, что желаешь и желал так долго. Бери моё тело и разум. Тебе всё можно, Ник».
Но Скрэтч прерывисто выдыхает и подрывается с места, оставив Спеллман наедине с собой и горькими слезами непонимания. Ставит жирную точку там, где дочь Самаэля хотела поставить запятую.
«Вечно я скучаю по тем, по кому не стоит,
Иногда надо сжечь мосты, чтобы просто отдалиться»
Николас умён не по годам и знает, что, если останется с Сабриной, то погибнет так же быстро, как она унаследует трон отца: в течение скорейшего времени. Если она его наркотик, то Скрэтч уже на последней стадии зависимости — когда от передоза отделяет всего один шприц, таблетка и ампула.
Теперь Спеллман, взирая на обстановку на шахматной доске, делает последний жертвенный гамбит, но Ник его не принимает и с треском проигрывает.
Но проигрыш колдуна знаменует и проигрыш ведьмы.
«Ненавижу тебя, люблю тебя,
Ненавижу то, что люблю тебя,
Не хочу этого, но не могу поставить
Кого-то выше тебя»
«I hate u, I love u» — Gnash
