***
За окнами машины перестали мелькать здания, люди и безлиственные осенние деревья. Других автомобилистов больше не встретишь, и, мчась по уже знакомой трассе всё ближе к дому, Франсису открывался вид на голые поля, серое небо и влажный туман впереди. Иногда мужчине казалось, что он дальтоник, настолько эта местность была лишена цвета, оттенков, жизни. Болезнь, к которой привык. На обратном пути настигает облегчение. Особое, какого не удавалось ощутить никогда за свою жизнь. Не сразу. Постепенно. Теперь он сможет стать свободным. Всё наладится и будет так, как Франсис сам того захочет. Очертания фермы вырисовываются из уже не такой густой дымки в силу движения времени дальше от утреннего холода. Припарковав машину, мужчина не забывает взять с собой подаренную фотокамеру и быстрым шагом идёт в дом. Спираль дискомфорта собирается внутри него, пока он поднимается по лестнице в спальню, и раскручивается, когда за дверью видит прежнюю картину – Тома, спящего из раза в раз беззащитно на спине. Не удрал, потому что не успел или не захотел? От шума парень сонно мыкнул, его руки показались из-под одеяла и потянулись за голову. Через пару секунд он с тревогой уселся на постели, понимая, что каким-то образом оказался не на своей. Увидев мужчину, во все глаза наблюдающего за ним, говорить что-то Том счёл опасным, мысленно обдумывая, как сослаться на некое недоразумение. − Агаты больше не будет здесь, − Франсису не было дела до кроватей, ведь сам их сдвинул. Он сосредоточенно следил за эмоциями Тома, чьё лицо после сказанной фразы замельтешило целым рядом смешанных реакций. − Мы теперь вдвоём? − опустив глаза, Том выглядит оглашающим самому себе приговор. − Ага. Я буду на кухне. Вставай, у нас по-прежнему есть работа.***
Том случайно спотыкается о торчащую доску и летит на землю, его падение смягчают только клоки сена, пока не убранные. Часть сухих стеблей застревает в волосах парня, который, несмотря на боль в содранных руках, довольно быстро поднялся назад. Шум привлекает внимание Франсиса, до этой поры не включившегося в рабочий процесс. Он стоял снаружи коровника и изучал инструкцию, фотоаппарат как маятник раскачивался на его запястье. Оказавшись внутри, мужчина окидывает Тома хмурым взглядом, но через пару секунд его лицо странно светлеет. − Улыбнись, пугало. И делает первый снимок.***
Привычку фотографировать Франсис формирует стремительно. Поначалу он снимает ферму и животных, сталкивающееся с линией горизонта соевое поле, отдельные растения и дом. Ни одна из этих фотографий не вызывает у него эмоций. Ни одна, кроме той, где запечатлён Том, мягко трущий свои руки после падения в хлеву. Сконфуженный. С перекошенной улыбкой. В грязной одежде и запутавшейся в прядях травой. Мужчина начинает работать с энтузиазмом собирающего редкие образцы коллекционера. Любая боль, любое случайное и неслучайное увечье стали ядром, в центре которого отныне находился Том. Неизменно – страдающий. Вот он по неосторожности обжигается кипятком и поскуливает, кусая до крови губу. Вот Франсис загоняет его в угол и врезает под дых из-за скверного дня, а на следующее утро подбивает дно стакана, из которого парень пьёт молоко и едва не давится. Вот Том гладит подыхающую от старости корову, рукавом размазывая по лицу слёзы и сопли. − Уродливый, − с выражением оглашает мужчина, снова и снова тыча пальцем по кнопке камеры. Том совсем горбится над столом, бесцельно ковыряет ложкой пустую тарелку и мучительно старается не зевать. Разбуженный ночью чужим захватом на своей шее и резким светом от вспышки, он хрипел и слушал Франсиса, который отчитывал его за храп. Был ли он на самом деле, Тому никак не узнать. − Тогда зачем фото? − Выбиваешься из общей картины.***
Однажды искать особого повода Франсису не хотелось совсем – он ухватил моющего бутылку Тома за руки и тряхнул со всей силы о разделочный стол. Стекло разлетелось на куски прямо у парня в ладонях, впиваясь в кожу, разрезая, царапая. Побледневший Том коротко вскрикнул, после завыв от ужасной боли и подступающих рыданий. Уже стоя наготове, Франсис себя ждать не заставил и сделал прекрасные фото растерянно повернувшегося к нему юноши с заплаканным лицом и застывшими около груди красными ладонями. Кровь тогда была повсюду – она текла ниже по согнутым в локтях рукам, впитывалась в одежду, капала на пол. Около месяца Том к стеклу не подходил. Пользовался найденными под духовым шкафом праздничными картонными тарелочками и пил из металлического стакана от термоса. Выдавить из себя «мне жаль, что я разбил о тебя ту бутылку из-под молока» Франсис смог только спустя неделю, в очередной раз перевязывая жутко медленно заживающие руки Тома, который даже не шевелится, немо наблюдая за действиями мужчины. Молчание и шорох марли. − Скажи что-нибудь. − Ты простишь меня? – уже требовательно допытывается Франсис. Покончив с перевязками, он не выпускает чуть бьющиеся в треморе руки из своих. Том поднимает глаза, смотрит грустно и отстранённо. − Оно того стоило? Мужчина нахмурился и разжал пальцы. Насчёт этого он не так уж и уверен.***
Тому не нравится новое увлечение Франсиса. Ему хочется прекратить то, что происходит. Сломать фотоаппарат. Выбросить. Зарыть в поле. Уничтожить вместе с ни разу не увиденными снимками на нём. Но тогда мужчина забьёт насмерть его самого, точно бешеное, непослушное животное. Он приходит к Франсису, когда тот неподвижно сидит поздним вечером в гостиной, провалившийся в себя. Верёвка фотоаппарата всё так же окольцовывает запястье одной из рук, а вторая покоится на мерно вздымающемся животе. Недопитая пивная бутылка оставлена на полу. − Чего тебе? − гетерохромный взгляд быстро приобретает осознанность, вперивается в приближающуюся фигурку. Том замирает около стола в паре шагов от мужчины. Не затронутые бинтами, перепачканные в присохшей намертво грязи и крови кончики пальцев расстёгивают горловую молнию свитера и оттягивают воротник, под которым виднеется белая шея, запятнанная свежими гематомами. − Сам себя придушил, извращенец? – тянет издевательски Франсис, широко улыбаясь. Голова вскидывается вверх. Щелчок. Вспышка. Отведя камеру в сторону и положив на мягкую обивку, его глаза живым объективом продолжают смотреть на Тома – неотрывно, жадно. С гордостью и удовольствием. Парень выдыхает через рот, прячет свою кожу за тканью и хочет уйти, только ему не дают. Встав, мужчина сокращает дистанцию и обхватывает худое тело за талию. Заглядывает в помутневшие глаза напротив. − Покажи мне ещё. − Нет. − В этот раз считалки до трёх не будет, − сильные руки больно стискивают бока. Том шипит и слабо дёргается, в конце концов обречённо подставляется, отпуская края одежды: он вновь обнажил часть себя. Рука Франсиса движется выше и сжимается в кулак на затылке парня, отводя за пряди волос назад, чтобы изогнуть голову под удобным углом. Мокрый шершавый язык касается израненной шеи, вылизывает каждую гематому и бесцветную царапину. Пульсация артерий и исходящий жар дают сигнал о новом приступе тахикардии, Том не глядя цепляет плечи напротив; дрожащие, вспотевшие под бинтами руки соскальзывают с них, но после хватают вновь. Практически беззвучное сипение обрывается, перетекает в постанывание. От нехватки воздуха, от боли и головокружения. От Франсиса. − Тебя колотит. Боишься? − Устал. Мужчина отрывается от Тома и подталкивает его к диванчику, заставив сесть. − Сиди. Принесу воды. Возвратившись, Франсис замечает, каким белым стало лицо юноши. Почти мертвецким. Молоко без крови. − Эй. Эй! – он пересекает комнату почти бегом, зовёт, поит, придерживая за подбородок. Том делает пару глотков и вертит поникающей головой, его корпус кренится в сторону: − Я ничего не вижу, − испуганно мямлит. Мужчина украдкой рычит и даёт Тому затрещину. − Не шути, придурок! Ты что-то сожрал, пока меня не было? Выпил? − не реагирует. Бинтованные пальцы близятся к чужому лицу, ощупывают щетину и раскрытый в ругательствах рот. – Отвечай, твою мать! − Я не слышу, − Том давит из последних сил и как-то обмякает. Остатки воды выплёскиваются ему на голову. Франсис подступается, быстро берёт парня на руки и выходит с ним на улицу, опускает на белую скамью под окном. Дрожащее тело сползает по ней, голова с намокшими волосами тычется в перекинутую через спинку сиденья руку. Спустя пару минут чувства возвращаются. Дышать становится гораздо легче. На ощупь сбросив ботинки, Том закидывает ноги наверх, поджимает под себя, почти упираясь пятками в бёдра. Он выглядит очнувшимся от кошмара. − Совсем разнежился, хилый, − шипит мужчина, наблюдая за происходящим со стороны. Том шире приоткрывает свои карие глаза, однако совсем ненадолго. Глядит на Франсиса, ждёт, что сейчас рванётся с места его силуэт, а потом пространство озарит вспышка фотокамеры. Ничего не происходит. Мужчина стоит как вкопанный, на его лице отображён незамысловатый процесс обдумывания чего-то. − Прости. Изогнутое крепление скамейки вдруг трещит и вся конструкция медленно раскачивается туда-сюда. Том видит, как по-особенному засияли огни дома и фонарь над входной дверью, как то удаляющийся, то приближающийся Франсис скрестил руки на груди, создавая тот самый такт движения выставленной вперёд ногой. − Если теперь вырубишься − хорошо, − почти родительски говорит. И парень слушается. Веки тяжело опускаются, в щели порозовевшего рта чуть видны два передних, целых до сей поры зуба. Холод внутри смягчает давление предобморочного удушливого помутнения. Импровизированная колыбель уносит Тома прочь от боли.***
Печатать фотографии мужчине приходится не на ферме. Оборудования нет, хоть так было бы гораздо надёжнее. Оставить Тома спящим, как в прошлый раз, он не рискует. Приносит верёвки, валит юношу на кровать и связывает по рукам и ногам. Том ритмично дышит, пытаясь вырваться: − Можно мне с тобой? − Нет. − Не связывай меня. Копна его светлых волос рассыпается по подушке от удара куда-то в висок. Парень поджимает губы, в глазах застывают слёзы и покорность. − Я ненадолго, − мужчина поглаживает розовый след на ушибленном месте, а потом быстро отворачивается, завозившись с чем-то на полке. Комната заполняется шипением, сквозь которое всё отчётливее звучат весёлые голоса с родным Тому монреальским акцентом. Кто-то дозвонился в студию, чтобы ответить на загадку и выиграть денег. − Как глупый ребёнок возле своего радио.* Но Франсис уже вышел из спальни, закрыв двери на ключ.***
Лицо сотрудницы мелкой типографии вытягивается по мере того, как фотопринтер выплёвывает готовые изображения. Жужжание техники заглушает шум в её ушах, даёт возможность незаметно проглотить вставший в горле неприятный тревожный ком. Она не решается сказать что-либо или спросить, чувствуя угрозу, исходящую от странного человека и явно не такого уж местного. Кто этот юноша, постановка или нет − ей, по всей видимости, лучше не знать. Франсис платит за дело и стягивает плотный конверт со стола: сунув его за пазуху, он ощущает тепло. Снимки эти не для всех, дело понятное. Даже не для Тома – горсти пшена с глазами умной собаки. Ему хватит отражения в зеркале. Усевшись в машину, мужчина не заводит двигатель, хоть дома его явно кое-кто ждёт. Небольшая парковка пустует, так что лишнего места Франсис не занимает, пока нетерпеливо пытается вскрыть склеенный конверт. Двумя руками он раскладывает фотографии на соседнем пассажирском сидении, точно судьбоносные карты. Каждый момент всплывает в памяти, умело запечатлённый в своё время. Мужчина понимает: без Тома ничего бы не вышло таким, как есть. Именно он принёс цвет, принёс оттенки, принёс жизнь. Лучшие снимки замараны этим светлым пятном. Всё-таки в уродце есть своя красота. Такой её видит Франсис и дарит ему.