Как волною под ноги

Фрейдис дочь Асбьерна Олавссона люди называли самой красивой девой во всем фюльке, и многие хотели взять ее в жены, хотя род ее не был ни знатным, ни богатым. Хорошей хозяйкой была Фрейдис, и бонды, владеющие усадьбами по соседству, заговаривали с ее отцом, обещая дать достойный мунд ничуть не меньше того, что давали другие женихи за старших дочерей Асбьерна. Асбьерн же разводил руками в ответ и говорил, что неволить младшую дочь не хочет и спросит ее желания. Гордячка Фрейдис фыркала и говорила, что никогда не пойдет замуж за бедняка, у которого всего богатства ― три коровы. Не хотелось ей жить на дальнем хуторе, не хотелось проходить всю жизнь в некрашеном платье и состариться до сроку от неустанных трудов. Знала Фрейдис, что ее красота достойна дорогих уборов, а ум и сметливость ― управления большим и богатым двором. Но округа жила бедно и тихо, и не было среди молодых никого отчаянного, чтоб однажды уйти не на лов сельди за мыс, а, подняв пестрый парус, пуститься в поход к дальним берегам. От родичей, бывавших на тинге, слышала Фрейдис о смелых викингах, грабивших мягкотелых южан и привозивших женам чеканные обручья и пестрые паволоки, послушных рабынь и умелых рабов. Дочь годи показала ей раз позолоченную фибулу, что, пройдя через десяток рук, была выменяна ее отцом у заезжего купца на лен и пеньку. Фрейдис жадно посмотрела на хитро переплетенный узор и свирепо пообещала себе, что однажды будет носить застежки куда лучше, и подарит ей их не отец, желающий приманить хоть какого жениха рябой дочке. Нет, ей подарит их муж, благородного рода хевдинг, правящий длинным кораблем и все свои богатства добывающий мечом. Подарит и скажет, что эти она может носить каждый день, даже в хлеву, потому что для праздника будут другие, из чистого золота. Но шли дни, складываясь в месяцы, в их округе не появлялось ни одного викинга, а женихи, что раньше терпели ее придирки, уходили, беря в жены не таких красивых, но более покладистых дев. И однажды даже Асбьерн Олавссон в сердцах сказал перечившей ему дочери, что если до следующей весны она не пойдет замуж сама, то быть ей женой Кривого Колля из Козьего Брода. В гневе ушла из усадьбы Фрейдис и до самой ночи бродила вдоль морского берега, а потом призывала великих богов и со всем жаром просила о несбыточном. Младший брат ее, Гудред, посланный разыскать ее и наблюдавший за нею издалека, рассказывал потом, что, когда Фрейдис взывала к Асам и Ванам, то не понятно было, услышали ли они ее. Не прилетел ворон Один, не раздался раскат грома вдали, и даже тени от колесницы Фрейи не затуманили небо. Только лишь Вана-Ньерд послал волну выше и дальше обычного, и она лизнула землю у ног Фрейдис. Миновало лето, и не случилось ничего интересного, кроме того, что рябая дочь годи родила разом двух младенцев. Каждое утро дочь Асбьерна смотрела вдаль, тщетно пытаясь разглядеть то, чего нет и не могло быть. И так страстно желала она, чтоб мечта ее сбылась, что иногда начинала бояться сама себя. Осень раскрасила деревья по берегам фьорда, а люди почтили богов, подаривших урожай, щедрым пиром. Фрейдис перебирала сундук с приданым и пропускала мимо ушей все советы быть поласковей, которыми ее одаривали старшие женщины. Потом погода испортилась, зарядили дожди и задули крепкие восточные ветры, принося холода. Фрейдис теперь не могла ходить каждый день к морю, и, леденея, представляла свой свадебный пир с одним из тех парней, которых она дразнила и высмеивала еще весной. Однако недаром Вана-Ньерд плеснул ей волну под ноги, как потом говорили люди. Не иначе суровому богу приглянулась красавица, и решил он помочь ей, загнав во фьорд два самых настоящих драккара. Они оба были изрядно потрепаны, а людей несли чуть ли не вполовину меньше, чем следовало бы, и едва смогли дотянуть до матерой суши. Но даже этих усталых и голодных людей было бы достаточно, чтоб вырезать всю усадьбу, ибо были они самыми настоящими викингами. И отец Фрейдис принял их так, словно сам Один с эйнхериями почтил его дом. Фрейдис подавала рога с пивом обоим молодым хевдингам и боялась не того, что три десятка свирепых мужей будут всю зиму жить под одним с ними кровом, а того, что сбывалось загаданное, и к добру ли ― одни боги ведают. Утром увидели в усадьбе, что корабли различаются так же, как и предводители обеих дружин. Пестро выкрашены были бока первого, и нес он темно-красный парус. Владел им Рунольв Раудсон, и уже знали в усадьбе, что прозывают его Скальдом и испил он волшебного меда. Второй корабль был черный как ворон, и хевдингом тех, кого нес он по морю, был Виглаф из Вестфольдингов. Фрейдис уже знала, что они северяне из Халогаланда и возвращались из похода. Не так уже и много они везли золота, но славу стяжали, потопив три лодьи вагиров. Отчаянными храбрецами были халогаландцы, и не побоялись они возвращаться осенним морем, но даже им не по плечу было прорваться через ту бурю, что заварил в своем котле Ньерд. Потом и вовсе спустились с гор такие морозы, что берег и море спаяло воедино, а снег шел целую седмицу. Фрейдис же ходила как в тумане, и голова ее кружилась сладко и тревожно. Сладко ― потому что сбылась мечта, и отчаянные викинги сидели каждый день против нее, у очага, и каждый вечер подносила она им пиво. Тревожно ― потому что хоть и смотрели они с приязнью на хорошенькую хозяйскую дочку, никто не пытался взять ее за руку и заговорить о любви. Пусть светлые у нее волосы и синие глаза, но не дочь она прославленного конунга или ярла, и ничего в ней нет особенного, что может поразить повидавшего мир викинга. Искоса из-под золотых ресниц смотрела Фрейдис на медно-рыжего лукавого и смешливого Рунольва, веселившего всех язвительными висами, легко слетавшими с уст, и представляла, как бы шептал он ей на ухо заклинания любви. А потом видела Виглафа, невозмутимого, надежного как скала, и шла мысленно с ним под руку по альтингу, гордясь тем, что так весомо его слово среди слов прочих мужей. И вновь смотрела на Рунольва. Эти взгляды ловили ее мать и бабка, и пытались вразумить неразумное дитя. Говорили о том, что залетные эти вороны ― не ее полета птицы, но когда еще девушку в восемнадцать лет можно в чем убедить? Приближался веселый Йоль, и Асбьерн ворочался на своем ложе, мысленно высчитывая, хватит ли в усадьбе припасов, чтоб и попировать на славу, и дотянуть потом хотя бы до зеленой травы. Фрейдис же расшивала цветными нитками рубаху и молилась мягкосердечной и ласковой Фрейе, но богиня любви не желала помогать девушке. Рунольв с куда большим жаром смотрел на разбитную жену рыбака Фроди, чем на хозяйскую дочь. Тогда Фрейдис пошла к старухе, что жила наособицу, в доме, стоявшем у леса который все звали Волчья Пуща. Старуху считали ворожеей, и глупые легковерные девчонки бегали к ней просить приворотные зелья. Недобрые дела творят в ночи, и Фрейдис пришлось врать, что пойдет она в гости к старшей сестре, что жила в полудне пути от усадьбы, и заночует там. Лыжи приминали скрепленный морозом снег, и где-то вдалеке инеистые великаны бродили по зимнему лесу, спуская со сворок волчьи стаи. Но страшно Фрейдис не было. Она принесла два хороших пирога и кусок сала, но старуха попросила еще маленькие ножницы за помощь и долго гладила блестящие лезвия. Потом заставила девушку скинуть все, кроме исподней рубахи, и греть в ладонях чашу со снегом, которого касался только лунный свет. Фрейдис сжимала выщербленную, слепленную из глиняного жгута миску и думала, что колдовство старухи древней, чем живут на этой земле люди. Долго шептала ворожея над талой водой, жгла пучки трав и ходила смотреть на низкие зимние звезды. Потом взяла Фрейдис за руку и сказала, что если так велико ее желание, то боги ей помогут. Но должна она пообещать, что желание ее не изменится. И оставалась дочь Асбьерна до утра в доме старухи. А на рассвете вернулась в усадьбу, летя по снегу так легко и быстро, словно росли за ее плечами огромные крылья. Весело улыбалась она, и сияли синие ее глаза. Никто в усадьбе не узнал, где она была в ту ночь. Колдовство ли старухи помогло, или сияние, исходившее от Фрейдис, было причиной, но оба хевдинга стали смотреть на нее так, что затревожился даже сам Асбьерн. Йоль отшумел, солнце повернуло на весну, принося надежду и разгоняя тоску. В сараях, которые приняли корабли, кипела работа, а за работой молодые парни орали висы, что мимоходом складывал Рунольв. В усадьбе же только и разговоров было, что скальд ни на шаг не отходит от хозяйской дочери. Фрейдис ждала, что он пойдет к отцу, и даже потихоньку стала подталкивать скальда к этому, но, натолкнувшись на яростную вспышку, предпочла затаиться и повременить. Рунольв же, стараясь загладить обиду, на следующий день подарил ей золотое кольцо. В воздухе пахло уже весной, и викинги готовились спускать корабли. Рунольв складывал ей висы одна другой краше, и Фрейдис все больше казалось, что она попала в сагу. Морской путь открылся, но о свадьбе никто так не произнес и слова. Фрейдис стала сторониться викингов и уже не ходила с Рунольвом на солнечный взгорок смотреть на народившиеся цветы. Сумрачный Виглаф сопровождал ее и, хмурясь, рассказывал о Халогаланде. Фрейдис эти рассказы надоели хуже прелой репы, но ни о чем другом Ворон говорить не смел. Счастье, она уже поняла, поманило ее и истаяло с морским льдом. Рунольв точил секиру и поддразнивал молчавшую при нем Фрейдис. В утро, когда корабли уходили, она пошла прощаться. Ждала признания, пылкого обещания вернуться за нею. Но не желала она, что веселый Рунольв стянет ей руки веревкой, заткнет рот и бросит в трюм. Понадеялась она, что родичи хватятся ее, но в доме Асбьерна привыкли к отлучкам Фрейдис. А когда, потеряв всякую надежду найти, поняли, что увезли ее викинги, то было поздно. Корабли уже шли в Халогаланд. При херсирах Рунольв называл Фрейдис своей женой и обещал, что даст за нее мунд, если до следующей весны она родит ему сына. Не так виделось дочери Асбьерна замужество, но и дороги назад не было. На стоянках она пыталась заговорить с Виглафом, но Рунольв всячески мешал этому, а когда она, не сдержавшись, огрызнулась, то ударил ее, разбив губы до крови. В Торсфиорде корабли-побратимы разошлись. Черный остался у входа в залив, в усадьбе Воронов Сэхейме, а пестрый пошел дальше. Рунольв правил им сам. В Торсхове, где ей мечталось, что будет хозяйкой, она осталась совсем одна. Рунольву не сиделось на берегу, мирные занятия он презирал и развлекался охотой. В добром расположении духа Раудсон складывал висы и дарил Фрейдис безделушки. Когда был зол, то бил ее и подвернувшихся под руку рабов. Фрейдис прятала синяки под крашеными одеждами, украшала себя подаренными драгоценностями и иногда за целый день не произносила ни слова. Женщины в усадьбе ее презирали, но боялись, что она будет жаловаться мужу и старались угодить, не пуская ни к какой работе. На осенний пир Рунольв приглашал всю округу. Торсхов был самой старой усадьбой в округе, предки его первыми обосновались в Торсфиорде, и здесь было самое древнее святилище, где приносили благодарственные жертвы богам. Из Сэхейма приехал Виглаф, показавшийся Фрейдис таким родным и близким, что она, не сдержавшись, заплакала. Рунольв заметил это и, рисуясь, объяснил это тем, что жена его ждет наследника. А вечером избил ее так, что она потеряла ребенка. Горбатая рабыня, повитуха и знахарка, отпаивала ее травами и шептала что-то о друзьях. В горячке Фрейдис не понимала ничего и звала мать. Забота горбуньи помогла, и дочь Асбьерна отошла от той пропасти, в которую успела заглянуть. Стала выходить за ворота усадьбы и гулять меж могучих сосен, что росли по берегам фьорда. Виглаф встретился ей в начале зимы. Был Ворон один и в таком ветхом плаще, в котором мог бы ходить только раб или бродяга, но под тем плащом был вооружен словно на бой. Никому и никогда Фрейдис не говорила ничего о той встрече, и даже горбунья не знала о ней. Перед Йолем Рунольв сказал жене, что берет ее с собою, в Сэхейм. Фрейдис опускала глаза, чтоб не видно было, как ненависть и радость плещется в них. Покидая Торсхов, Фрейдис поклялась, что никогда не вернется под его кров, ни живой, ни мертвой. Фрейдис дочь Асбьерна говорила потом, что сдержала в своей жизни всего две клятвы, и эта была первой. В Сэхейме в тот год не чувствовалось праздника. Отец Виглафа, старый Ворон, что пришел из Вестфольда тридцать зим назад, умирал. Он прожил долгую жизнь, пережив двух жен и всех сыновей, кроме младшего, Виглафа, но печалился лишь тем, что не удалось ему умереть с мечом в руке. Фрейдис понравилась ему, и все время до пира она просидела подле, рассказывая о жизни на юге. Рунольв пил, задирал хирдманов Виглафа и подбивал его на новый поход. Говорил, что нужно идти к конунгу, Гудреду Охотнику из Вестфольда. Первый раз тогда Фрейдис увидела, как может гневаться всегда ровный нравом Виглаф. Старый же Ворон сказал, что проклянет сына, если тот пойдет под руку к тому, кто согнал его отца с родной земли. И тогда Рунольв рассмеялся и сказал, что Виглафу надо бы родиться бондом и ходить за плугом, а ему, потомку Ярла, не к лицу сидеть на месте. Многое говорят на пирах, когда хмель туманит голову, но в тот вечер не было дружеского подначивания и сравнения мужей, а была ненависть. Ненависть проросла и укоренилась в каменистой земле Торсфиорда, чтобы дать свои ядовитые плоды много зим спустя. Не знала о грядущем Фрейдис, но хотела она сама поспорить с судьбой и решилась идти против воли мужа. Ближе к утру, когда даже неугомонные гуляки стали зевать и сползать на лавки, Фрейдис поманила Виглафа и на глазах у Рунольва пошла с ним. Пьяный Раудсон расхохотался и схватился за секиру, с которой не расставался. Не будь он так пьян, не успел бы Виглаф отшвырнуть Фрейдис в сторону, оберегая от удара. Рунольв, уже представивший женщину мертвой, взвыл и вновь занес топор, но Виглаф встретил удар краем щита, взятом со стены, а затем крепко приложил бывшего друга по затылку рукоятью меча. Удар был таков, что только крепость черепа спасла Рунольва от позорной смерти, а Виглафа ― от нарушения самого главного запрета для человека. И хирдманы Рунольва не встали на защиту хевдинга, а многие потом и вовсе ушли из-под его руки и осели в Сэхейме, и это было еще одним поводом для вражды между прежними друзьями. Фрейдис и Виглаф до рассвета просидели над бесчувственным Раудсоном. Когда Рунольв открыл глаза, то Фрейдис кинула ему на грудь все подаренные им украшения и молча ушла в женский покой. К вечеру торсховцы уехали. Рунольв, поглаживая рукоять секиры, глумливо пообещал, что пришлет другу хороший подарок на свадьбу. А потом и второй, если Фрейдис родит Виглафу рыжего сына. Через несколько дней в Сэхейм пришла рабыня-горбунья и осталась прислуживать Фрейдис. Рунольв за нею не посылал, и Виглаф сказал, что, верно, это и было подарком. Фрейдис дочь Асбьерна заботой скрасила последние дни старого Ворона, а когда над ним насыпали курган, то заперлась в дальней клети, пуская к себе только горбунью. Женщины мигом поняли, что творила невеста Виглафа, но молчали и помогали рабыне стирать окровавленные тряпки. Злое дело творили за закрытой дверью, но не было никого во всем Сэхейме, кто осудил бы Фрейдис. Летом Виглаф вновь взошел на палубу черного корабля, и подле него была Фрейдис в девичьем наряде. Виглаф Ворон заплатил большой мунд Асбьерну и сверх того ― виру, и никто из ее родных никогда не узнал, что прошлой весной ее увез не Ворон. Фрейдис чувствовала себя счастливой и сильной, и даже навестила старую ведьму из Волчьей Пущи. Хотела поблагодарить, но старуха не пустила хозяйку Сэхейма на порог и прокаркала вслед, что Фрейя еще отомстит за легкомыслие. Не ей, так ее детям. Виглаф успокаивал жену и говорил, что Один защитит их всех. Фрейдис же нашарила на платье позолоченные застежки, утренний дар мужа, и, широко размахнувшись, швырнула их в море, благодаря Вана-Ньерда за все разом. Они жили мирно и счастливо, и никогда Виглаф не попрекнул жену ее девичьим легкомыслием. Он лучше кого бы то ни было знал, какую цену она за него заплатила. Фрейдис исполнила вторую клятву, не взяв себе мужа после смерти Виглафа. Не узнала она, что внуки ее будут биться рядом с конунгом Харальдом из Вестфольда и известны будут по всей Норэгр как доблестные и славные мужи.