Змеиная невеста

- Бесявка! Лешачье отродье! Куда это ты навострилась, ночь на дворе! Аглая ругалась больше по привычке. Удержать дочь дома она и в ее десять лет не могла, а сейчас, в шестнадцать и подавно. - Ночь глухая, ночь сладкая, – пропела Тася, наскоро перевязывая лентой растрепавшуюся за день косу. Ее ждали подружки, дурманящий лесной запах и потрескивание августовских костров. Мать у самого порога, все же ухватила ее за локоток. - Осторожной будь, к реке не бегай. Чую, беду нагуляешь. Травы полегли вчера. Близится время свадеб нагг. Девушка лишь беспечно дернула плечом. Ей ли, самой бойкой и смелой девке на деревне, бояться каких-то змеюк? Мир наземный издревле людям принадлежит. Леса, полные дичи, ягод и грибов. Поля, что по осени золотятся от пшеницы. Да реки, в которых карась на налиме плавает, да сомом погоняет. Руки умелые, да голова на плечах – живи без забот, и себя и всю родню немощную прокормить можно. Но только законы неписанные не нарушай. Колодцы глубже двадцати саженей не рой, да в горы за камнями и рудой не суйся, а в конце лета, когда пригнутся высокие травы, осторожно ходи, слушай, да смотри в оба. Помни, что там, под землей иное царство. Нагги там живут, а на изломе лета править свои свадьбы наружу выползают. Как услышишь музыку дивную, от реки или озера идущую, беги, да не оглядывайся. Неровен час заворожит тебя золотоглазый змей, ни есть, ни спать не сможешь, сама за ним в чертоги подземные спустишься, и ни света белого, ни солнца красного не увидишь больше. Славно в лесу... Босым ступням колко и влажно, а щеки горят – жарко их целует пламя костра. Когда натешились сказками да песнями, гурьбой разбежались в прятки играть. Леко, вихрастый и звонкий, со смехом ищет, ловит девок, из кустов выдергивает, да с деревьев снимает. Одной найти не может, той, чья коса пшеничная с кулак толщиной, а глаза васильковые так и жгут душу парню веселому. Куда же ты спряталась, душа-девица? Где схоронилась, ясноокая? Тася знает лес лучше прочих. Где ложбинки незаметные, где завалы непролазные. Нравится ей дразнить Леко. Не попадаться в его объятия, прятаться так, чтобы вовек не сыскал, верх над ним одерживать. Сегодня ноги сами несут ее к склону речному - там растет раскидистая ива, и если в ветвях ее укрыться, ни глаз человечий не углядит, ни нюх звериный не учует. От быстрого бега кровь гремит в ушах. Только чуть отдышавшись, Тася за ее рокотом различает звуки незнакомые. Мелодия дивная, ни на что не похожая, так и вливается в сердце. Тут бы и бежать обратно, не оглядываясь, да глаз не поднимая. Но как же любопытство свое усмирить, как хоть издали на чудо чудное не взглянуть? Можно незаметно к самому краю склона приблизиться, оттуда весь берег речной как на ладони. Нагги не люди, им колдовство ведомо, древние заговоры и страшные силы им подчиняются. Выползая на землю, они принимают человеческий облик, раз в году, чтобы справить свои свадьбы. Их было немного на берегу. Мужчины и женщины. Двое играют на невиданных инструментах, прочие танцуют. Луна отражается в металлических переливах волос. Завороженная Тася сделала еще шаг вперед, шишка из-под ее ступни сорвалась с края. Шорох от ее падения был едва различим, но один из танцующих обернулся. Миг - и он стоит рядом с Тасей. Глаза холодные, нечеловечьи с нее не сводит. Зрачок в них вертикальный, а радужка - чистое золото. И Тася проваливается в самую их глубину... Дна нет, и духу выбраться не хватает. - Хороша девка, моей будешь, – тянется к ее щеке рука, а под запястьем на ней чешуйки змеиные. Чудом хватило ей сил отвернуться и что есть духу прочь рвануть. Только ветки по лицу хлещут, да смех змеиный в спину летит. И до самого дома из каждого куста шепот слышится: – Беги, прячься - все равно моей будешь... Так и не нашел в эту ночь Леко Тасю. Она, закрывшись на все засовы, схоронилась на полатях. Долго заснуть не могла. Стоило глаза прикрыть, и взгляд Нагга темноту разрывал. И ласковый ядовитый шепот разум туманил. И на следующую ночь он ее не отпустил и через месяц тоже. - Совсем дурная девка стала. Раньше домой загнать не могла, а сейчас из дому не выгнать. Не говорит, а шепчет. Глаза в окно, и сидит от рассвета до ночи, а ночью все с боку на бок ворочается, да стонет так жалобно... Бабье дело - жалобиться, да языками часать, особенно зимой, да когда все на речку за водой враз пришли. Но столько горечи было в голосе Тасиной матери, что соседки слушали, да вздыхали сочувственно, про воду забыв. - Замуж ты ее выдай, враз вся дурь из головы вылетит. Вон, Леко с лета за ней псом пришибленным стелется. Чем не жених? И рукаст, и собой хорош. - Да я что, против? – Ведро с силой ударяется в стылую воду проруби. С хриплым оханьем женщина тянет его обратно. – Одна она у меня, не могу ее неволить. А она все кобенится, бедного парня мучает. Робкий шорох, стук в сенях. - Ну пойди, поговори хоть, – мать смотрит укоризненно. Тася накидывает на плечи тулуп, выходит в морозную ночь. - Зачем опять пришел? – Она теребит пальцами овчинный мех, отводит глаза. - Пойди за меня, Тасенька. Невмоготу мне без тебя. Свет не мил. Душа огнем горит! - Эх, Леко. И со мной тебе свет милым не будет. Беду да горести я в твой дом приведу. Он хватает ее ладонь в свои, жаркие. Она руки не отымает, но все так же смотрит в сторону. - Любую беду я от нас отвести сумею! На руках тебя носить буду. Коли не люб тебе, за двоих любить буду - и за тебя и за себя! - Глупый, ты Леко. Жалко мне тебя. Сам не знаешь, о чем просишь и что накликаешь. Хорошо, не буду противиться воле твоей. Может, и правда, сможешь ты меня отвоевать, да сберечь. В сказках-то про такое сказывают. Присылай сватов. Сойдет снег – пойду за тебя! Он ее обнимать кидается, но Тася зверьком лесным, неприрученным выскальзывает из его рук. Свадьбу справили, когда уже трава из-под сугробов повылезла. А в середине лета вся деревня знала, что Тася понесла. Леко ходил гордый да радостный. Поверье хорошее, если ребенок в первый год после замужества рОдится, а коли сын будет, так и вовсе славно: боги, значит, молодую семью благословили. Да и оттаивать она начала. На себя прежнюю еще не похожа, но уже смеется, и в глазах иной раз искры вспыхивают. Любовь да забота чудеса творят. День августовский был жарким. Умаялась молодая жена по хозяйству хлопотать. Вышла в лес побродить, да лукошко под грибы и ягоды с собой прихватила. В самую чащу забрела. Лукошко уже полное да тяжелое - будет что на зиму сушить-варить. Пришла она на поляну, с детства знакомую. В самый душный полдень здесь прохладно. Трещина в земле, из которой веяло холодом и мраком, разрывала зеленую траву. На самый край присела Тася, лапти сняла, ступни босые вниз свесила. И не удивилась она, когда из глубины расщелины, из прохлады подземной глаза золотые на нее взглянули. Успела она и тело рассмтреть: до пояса человечье, а ниже кольца змеиные свиваются. - Ну, здравствуй, девица. Нашел я тебя, наречённая моя. Плохо пряталась. Пойдем теперь со мной, – шепот тихий и нежный, так часто во снах ее звучавший. - Не могу. Я другому женой стала. Опоздал ты, Нагг. Смеется Нагг. А смех медом по сердцу льется, и страшно, и жарко от него Тасе. - Что мне до людских обрядов? Человеком ты в мире наземном замуж выходила. Наггой моей в подземном царстве станешь. Руку к ней протянул. Чешуйки на запястье изумрудной россыпью вспыхивают. Склоняется она, еще чуть-чуть, и пальцы пальцев коснутся. Да в животе толкнуло, сонную одурь с нее смыло. - Не праздна я. Отпусти меня. Дай родить, да частичку свою миру солнечному оставить. Смотрит внимательно змей. И в глазах его сочувствия нет. - Хорошо, коль просишь, дам тебе сроку еще год. Следующей осенью за тобой приду. Шорох, и нет никого в расщелине. И дышать стало легче. Зимой разродилась Тася. Крикливый мальчуган на свет белый появился. Голубоглазый да крепкий. Не отходила от него, насмотреться не могла, нагладиться. С рук не спускала. Леко даже ревновать вздумал, да она его на смех подняла. Так продолжалось всю весну, а с приходом лета ее будто подменили. К колыбели лишний раз не подойдет. Окаменела вся, потемнела. Из дома не выходит, ночами почти не спит. - Не отпускай меня, Леко! Обнимай крепче, целуй сильнее. - Что же ты, глупая, куда я тебя отпущу? Ты же сердце мое. Отчего дрожишь, милая? Ночи теплые нынче, не приболела ли? - Я встану маленького покормить. Спи, Леко. Прости меня за все. - За что? За что же простить? Тася встает, баюкает крикуна. Когда возвращается к теплому боку мужа, он уже спит. Она старается плакать бесшумно, чтобы не разбудить... Осень - пора жаркая. Урожай снимать надо. До ночи работают, а бывало, что и спать там же остаются. Мать Таси в помощь приходила, пока зять на полях пропадал. Ветер осенний рвется в дом. Псом шелудивым скребется под дверью, царапает окна. В каждом его завывании слышится Тасе шепот - манящий, зовущий. - Куда собралась? – Малыш только уснул, и мать старается говорить шепотом. - Пройтись мне надо. - Не пущу! Мать, почуяв неладное, на пороге встала, руки в стороны развела. Заглянула в лицо дочери и тут же отступила. - Не удержать тебе меня, матушка. Раньше надо было засовы на двери вешать, да ставни заколачивать. А теперь поздно уже. Береги сына моего и мужа. Ты знаешь, куда я иду, не говори Леко про то. Пусть лучше гневается – гнев, он тоски слаще. Сказала, и нет ее. Только стылый ветер ворвался в избу. Он ждал ее за околицей, на развилке дороги. Истошно лаяли цепные псы по всей деревне: чуяли чужака. Чары колдовские делали его человеком, только немигающий взгляд золотых глаз выдавал суть. - Здравствуй, красна девица! Пойдем же, путь неблизкий. Соскучился я по тебе. С каждым шагом Тася становилась все легче. Тоска покидала ее сердце, как и стыд, и вина. Не дойдя до него два вершка, в последний раз обернулась на избы. Показалось, или и впрямь заплакал младенец? Отвернувшись, она шагнула вперед. Засмеялась, любуясь запястьями, на которых проступили зеленые искристые чешуйки.