Sundance

Я вижу свет... Свет проникает словно бы ниоткуда, будто бы мерцают какие-то крошечные частицы воздуха. И в ритме этого мерцания звучит тоненькая, нежная и чистая-чистая флейта Маленького Духа. Я поднимаюсь на ноги, скользя по мелодии, чувствуя, как лёгкий ветерок перебирает мои волосы и играет подолом платья, такого же золотистого и переливающегося, как одежды Духа. Что он делает? О чём поёт его флейта? Куда она меня зовёт? Я не знаю. Но я танцую, рождённая его простой, но могущественной, как сама природа, магией, и волшебство течет по моей коже, и с каждым моим движением воздух вокруг светлеет, мерцание превращается в сияние, его всё больше и больше, и я не могу остановиться, не могу перестать танцевать, ведь столько во мне света… И через долю мгновения после того, как свет заливает меня с ног до головы... I Я открываю глаза. Первые рассветные лучи проникают сквозь занавески, подсвечивая мои рисунки на стенах мягким розовым сиянием. С кухни доносится легкое позвякивание – мама уже встала и готовит завтрак, напевая что-то под нос... Я позволяю себе полежать ещё три минутки, привыкая к свету и чувствуя, как утекают в тёмные углы комнаты остатки сновидения, а затем встаю и раздвигаю шторы, жмурясь от солнца. Семь утра, и моё обычное расписание – душ, растяжка, коротенький танец, чтобы окончательно проснуться, завтрак – пора выполнять. – Мне снился такой сон... удивительный, – говорю, растянувшись на полу в шпагате. – Я танцевала роль Сирше... но будто бы задолго до начала всей истории. Словно Маленький Дух пробудил меня, или создал, и позвал танцевать... Мама улыбается. Я не вижу, но знаю, она улыбается. Стянув и убрав в мешочек танцевальные балетки, я шлёпаю босыми ногами по тёплому деревянному полу за стол, где меня уже ждёт чашка чая и большущий... – Грейпфрут! Какой красивый. – Для самой красивой девочки, – улыбается мама, неторопливо заплетая мне косу. – А ты, вижу, в хорошем настроении? – Угу, – я осторожно отковыриваю ложкой сочный кусочек, держа голову прямо-прямо. – Неро обещал больше ролей в этом сезоне. – Давно пора, – кивает мама. – Ты давно занимаешься. И ты самая старательная танцовщица его школы! Какое-то время она просто смотрит на меня, думая о чём-то своём. И спрашивает: – Точно не хочешь, чтобы я пошла с тобой? – Нет, – с улыбкой качаю головой и слезаю со стула. – Мне пора, мам. – Хорошо. Позвони сразу, как доедешь. А вечером расскажешь мне обо всём. Люблю тебя. – А я тебя больше. – А я тебя больше всех на свете. – Мама гладит меня по волосам. – Беги, мой цветочек. Уже в метро живот мне буквально сводит ожиданием и предвкушением нового начала. Что объявит Козимо? Какую он решит ставить программу? Какую постановку выберет главной, и что я смогу танцевать?.. Я очень хочу танцевать. Возможно, это единственное, чего я в жизни вообще хочу. Надеваю наушники и мысленно перебираю сумку, проверяя, всё ли взяла – разогревочные штаны, платье для танца, жёсткие ботинки... Новые мягкие балетки, к которым ещё нужно будет привыкнуть и подготовить их для сцены... У одной из станций вагон встряхивает, и я, подняв голову, натыкаюсь взглядом на яркое-яркое пятно апельсинового цвета в толпе пассажиров. У поручня возле других дверей вагона стоит, заложив руки за спину и глядя на мелькающую за окнами темноту, девушка с невероятной копной рыжих кудряшек, сияющих так, что тускловатые лампы теряют свой свет на глазах. Я машинально отмечаю, как прямо она держится... Вот если бы такой однажды станцевать Морриган. Не было бы того, кого бы она не смогла очаровать. Я смотрю на неё, наверное, минуту или две, так притягивает она взгляд... а потом она резко оборачивается и, безошибочно глядя прямо на меня, неожиданно подмигивает. Залившись краской, я тут же отворачиваюсь к своему отражению в тёмном окне. О чём я только думаю? II На входе в школу танцев моё сердце подпрыгивает от всё натягивающегося внутри волнения, и я едва не хватаюсь за стенку холодными пальцами. Дышать становится чуть легче, когда меня почти ласково окликает огромный, грубый, но очень-очень добрый мистер Гоббер из охраны. – Соскучилась по танцам, а, красавица? – прищуривается он, и я машу ему рукой. – А ну улыбнись! Во-от, и будь-ка сегодня лучше всех! Я буду. Я обязательно буду. Я иначе не могу. Раздевалка солисток уже полна народу, когда я захожу. Рафф тихо, но отчётливо фыркает при виде меня, как всегда, но я стараюсь не обращать на неё внимание. Я очень стараюсь. Прохожу к своему привычному месту и вынимаю из сумки балетки. Натягиваю их, достаю ножницы и осторожно процарапываю свежую гладкую кожу подошвы, чтобы не скользить. – ...Ну вот, и она ушла. Вот так запросто, хлопнула дверью и ушла. Сказала, что больше не может играть роли, за которыми приходится скрываться ей самой. – Ну и скатертью дорога. Астрид стоит у зеркала, холодная, насмешливая и очень красивая. – Роли, скажите пожалуйста. Нам же лучше. Теперь Козимо сможет выбрать своей любимицей-солисткой и лицом школы... хм, кого-то ещё, – она спокойно улыбается своему отражению, перекидывает косу через плечо и отходит от зеркала. – Эй!! Дверь рядом с ней распахивается и прилетает Астрид в плечо. Она мгновенно вспыхивает, рывком обернувшись к входу: – Следи куда идёшь! – Ой. Прости. Солистки? Я оборачиваюсь – и тут же роняю всю свою сумку, вывалив половину вещей на пол. Потому что тускловатые лампы теряют свой свет на глазах, так ослепительно ярко сияет копна рыжих-рыжих кудряшек... Киваю. Остальные танцовщицы настороженно смотрят на вошедшую. – Отлично. Проехала вашу остановку. Кой дьявол придумывал это метро! Я соображаю, что снова смотрю на неё слишком долго и начинаю собирать свои вещи с пола. Рыжая тихонько хмыкает и бросает сумку на место, пустующее после ухода Эльзы... – Раз, и два, и три, хоп, и хоп-бэк, и хоп-бэк, раз-два-три! Повторяем. Прекрасно, Рапунцель. Расслабься. Слайд, требл хоп-бэк… О'Доннелл на секунду замирает, глядя куда-то вверх, а затем несколько раз хлопает в ладоши. Класс останавливается. – Добрый день, школа, – мягкий обволакивающий голос стекает по ступеням, ведущим с самого верха мансарды танцкласса. Козимо умеет как привлекать и удерживать внимание любой аудитории, так и оставаться абсолютно незаметным, и у меня что-то вздрагивает внутри при мысли о том, что он наблюдал за нами всё это время... – Мы все знаем эту историю. Властелин Танца прекрасен, свободен и влюблён в королеву Фей, очаровательную Сирше, воплощение красоты, юности и света. Моё сердце обрывается. Неужели?.. – Но у Сирше есть противница, сильная, смелая и яркая, и её имя – Морриган. Своим танцем она пробуждает силы тёмные и могущественные – Дона Дорха и его прислужников, готовых сокрушить Властелина Танца. Козимо спускается к классу – как всегда бледный, худой, затянутый в чёрное и пугающе завораживающий. Я снова думаю о том, что ему бы танцевать Ротбарта в Лебедином Озере. Он лёгким, танцующим шагом движется между фигурами разминающихся, то и дело вскользь касаясь чьего-то плеча. – Я хочу сделать эту постановку иной. – Ещё одна солистка, и ещё… – Я хочу, чтобы на сцене горели не только герой и его враг. В животе у меня что-то сворачивается от напряжения. Ну же… – Я хочу, чтобы их не оттеняли – с ними соперничали. Вызывали. Провоцировали. Я выпрямляюсь ещё сильнее, задерживая дыхание, стараюсь дотянуть ступни до идеального положения, но он проходит мимо, не замечая. – Мне нужны две девушки. Настолько же разные, насколько похожие. Морриган, способная быть нежной и влюблённой. Сирше, способная тянуть к себе и соблазнять. Козимо останавливается посреди класса. Я опускаю голову. – Солистки, которых я коснулся, возвращаются к плановым репетициям. Остальных я жду в пять часов в главном зале. Колени враз слабеют. Это я. Вот почему он не коснулся меня. Это я… III Я вхожу в зал за двадцать минут до назначенного времени – ждать больше не могу. А ещё, пока здесь пусто, я могу разогреться перед просмотром… Быстро переодеваюсь в платье, зашнуровываю балетки и выхожу на сцену, вспоминая всё, что знаю о роли Сирше. Всё, что видела, все-все выступления всех составов. Какой она была. Какой могу сделать её я? Я могу. Музыки нет, но мне и не нужно, я помню её от начала до конца. Несколько секунд я стою посреди огромного пустого пространства, прикрыв глаза и мысленно вслушиваясь в начальные аккорды Celtic Dream. И, как только падают первые капли лёгкого звонкого ритма, шагаю вперёд – и взлетаю. Легче, легче, я должна быть ещё легче! Я выполняю несложные связки, представляя танец фей, больше похожих на чудесные разноцветные облака, как поднимаются в воздух тонкие руки, как взметываются и опадают прозрачные рукава... Мои собственные руки взлетают вверх сами собой, и я замираю от счастья танцевать, как всегда, как всегда... Боковым зрением я замечаю, как в зал входит Козимо – и тут же задыхаюсь и едва не спотыкаюсь. Нет, нет, ни за что, только не это, я должна довести этот танец до конца. Он молча кивает занимающим свои места музыкантам. И я закрываю глаза, выпрямляясь ещё сильнее, поднимаясь ещё чуточку выше. Я знаю, что он следит сейчас за каждым моим движением. Я должна быть совершенна. Он должен увидеть, что я могу ей стать… Козимо наклоняется к оркестру. Они кивают. Сейчас будет моя музыка… Почему они не начинают играть?.. Не сводя с меня глаз, Козимо медленной, скользящей походкой двигается к сцене. У самого края он протягивает мне ладонь, и всё у меня внутри сжимается от неожиданного страха, хватающего длинными серыми пальцами... – Я видел сейчас фею, – негромко, так, что слышно только мне, произносит он. – И она должна быть твоей, – и я замираю, не смея поднять взгляд, боже, неужели я справ… – Но я – нет. Иди переобуваться. Что?.. – Оркестр, Breakout, пожалуйста! – повышает голос Козимо. – Я видел фею, мисс Краун. Покажите мне королеву. Breakout. Господи, Breakout, думаю я, дрожащими пальцами натягивая на ботинки фиксирующие повязки. То, чего я боюсь больше всего. Я знаю каждое движение. Я знаю темп, я знаю ритм. Но я… я не смелая, вот что. Я не знаю, как быть королевой. У меня едва не наворачиваются внезапные слёзы, но я рывком встаю с кресла. – Я готова. – Прекрасно. Момент появления Морриган. Я взбегаю на сцену, когда музыка уже играет, и тщетно пытаюсь выдохнуть, чтобы собраться и вновь увидеть Сирше – спокойную, уверенную, прекрасную. Закрываю глаза, представляю Морриган – вспышку, яркую, свободную, всю в языках пламени – и у меня вырывается резкий вздох, едва не стоящий мне потери ритма. Соберись! И вместе с музыкой, отозвавшейся таким же вздохом, я расправляю плечи и двигаюсь к краю сцены. Я смогу, я смогу, я… – Не так сдержанно! – кричит Козимо, и я поднимаю подбородок ещё выше, и волосы растрёпываются, выбиваются из косы… – Соблазни нас! Ты не доказываешь ничего Морриган, ты не доказываешь себе, ты сейчас королева! Пусть в тебя влюбится Властелин, каждая из твоих фей, зрители, весь мир! Ронд, как будто ты ласкаешь землю, которая даёт тебе силы танцевать! Раскройся, раскройся! Гори! С резко хлопнувшей дверью, в разломе которой взмётывается пламя, я сбиваюсь с шага и теряю равновесие. Нет… ну почему… – О, – Козимо одним летящим движением оборачивается на только что вошедшую рыжую танцовщицу… – Простите, – улыбается она, глядя на сцену. Я инстинктивно скрещиваю руки на груди и опускаю голову, чувствуя себя почему-то голой и совсем ничем не защищённой, хотя на мне всё ещё платье. Почему, ну почему ты, почему сейчас! – Всё в порядке. Рад, что вы присоединились к нам. Девушки, – он поворачивается к креслам, и я только сейчас вижу остальных солисток, – это Мерида. Прямо с рейса из Шотландии. Она займёт место Эльзы. – Привет! – машет рукой Мерида, встряхивая своей невозможной копной волос, и Рафф издаёт ошеломлённый вздох. – Разогревайтесь, – кивает ей Козимо. – Нет, всё нормально, – вновь улыбается она. – Я готова. Я, наконец, разлепляю губы. – Мне повторить ещё раз?.. – Нет, достаточно, – не оборачиваясь, бросает Козимо. – Я всё видел. Астрид, на сцену, Celtic Dream. Быстрее, быстрее! Я спускаюсь с лестницы на деревянных, негнущихся ногах. Я не смогла. Я не была достаточно хороша. Проходя мимо рядов кресел, я сталкиваюсь с кем-то плечами, но даже не ощущаю. Ничего. Не ощущаю. Воздух вокруг меня сереет. Я не смогла. IV – Дорогая, как ты? Как твой первый день? – мама встречает меня у порога. И я понимаю, что слёзы, копившиеся всю дорогу, ни сдержать, ни спрятать уже не получится. – Ты задерживалась, я позвонила в школу… а Неро устроил пробы, оказывается? Как прошло? Что… – Хорошо, – выдавливаю я, чувствуя, как больно-больно сдавливает горло. – Хорошо – и всё? О, – мама смотрит мне в лицо, и я, не выдержав, со всхлипом обнимаю её, пряча заплаканные глаза, – о, дорогая… Расскажи мне обо всём. – Вот и всё, – мама последний раз проводит щёткой по моим расплетённым волосам и вытаскивает незамеченную шпильку. – Считай, что этого дня никогда не было. Завтра наступит новое утро, и всё уйдёт. Отдохни. Ты слишком много занимаешься. – Если бы только та девчонка не ворвалась… – устало говорю я, падая в подушку. Мама гладит меня по волосам. – Дорогая, я уверена, что она не специально. – Она улыбается. – Помнишь, как ты начинала?.. Если бы я не водила тебя за руку по всем классам, ты бы давно всё забросила… – Завтра я пойду к нему и скажу ему, что отработала танец. – Не стоит врать, – качает мама головой. – Это не убедит Неро. Она накрывает меня одеялом, и я сворачиваюсь в клубочек, подтягивая колени к груди. – Дорогая моя. Я знаю, как это расстраивает, поверь мне, я прекрасно представляю. Ты становишься старше. Тебе скоро восемнадцать, и ты всё время изводишь себя сравнениями с другими, и думаешь, что Флинн приняли в труппу в шестнадцать... Мне ли не знать. Но это ничего. Жизнь на этом не заканчивается. Это только танцы. Для меня ты самая лучшая девочка на свете. Самая маленькая. И ты всегда будешь вместе со мной. Засыпай, цветочек. Мама рядом. Мама всегда рядом… Просыпаюсь я с тяжёлой головой. И следа нет от вчерашней лёгкости. Несколько секунд я лежу, глядя в потолок и привыкая к свету – а потом одно за другим на меня обрушиваются воспоминания, и очень-очень хочется спрятаться под одеяло и никогда не вылезать… Ну уж нет. Я резко откидываю одеяло, встаю с постели и начинаю растягиваться, чтобы отработать Breakout. Что бы мама ни говорила, я должна танцевать эту роль. Иначе я себе не прощу. Козимо должен увидеть меня Сирше. Я всё для этого сделаю. В школу я вхожу, подняв голову и расправив плечи. Никто не должен думать о моём вчерашнем провале. Никто. Даже я сама. Рафф может сколько угодно фыркать, я должна сказать Козимо, что готова. Вот только по мере приближения к его офису от моей осанки остаётся только тонкий стебелёк, стоящий прямо только потому, что на него дует ветер… Я нажимаю на ручку двери – закрыто. И выдыхаю облегчённо – может быть, он ушёл… И тут же злюсь на себя. Не смей этому радоваться, не смей! Тебе нужна эта роль. Не ищи никаких отговорок… цветочек. Дёрнув плечами, я поднимаю голову. – Рапунцель? Ты что-то хотела? Ну вот и всё. Я набираю в грудь побольше воздуха. – Да, Козимо, я хотела поговорить. Если… если сейчас удобно. Если нет, я… – Совершенно удобно, – бросает он и впускает меня. – Входи. Я шагаю вперёд и оказываюсь в офисе Неро – просторном и таком тёмном, что истинные размеры помещения теряются где-то в углах. Тут и там с потолка на цепочках разной длины свисают пустые птичьи клетки, от маленьких до огромных, и я невольно вздрагиваю. Это жутко… Козимо проходит вглубь и опирается на край стола. Его глаза следят за каждым моим движением. – Я слушаю? – Я хотела сказать… – голос хрипнет, и я быстро откашливаюсь. – Я хотела сказать, что я тренировалась дома. Breakout готов. Он молчит. Долго. – Просто… чтобы вы знали. – Так, Рапунцель, слушай, – наконец произносит он, одним движением отталкиваясь от стола и стремительно сокращая расстояние между нами. Невольно отшатываюсь, чудом не задев одну из клеток. – Я и не сомневаюсь в твоей технике. И мне казалось, ты должна была это уже понять. – Да, но вчера… – Нет, – отрезает Козимо. – Слушай, я уже выбрал Астрид. Извини. Он шагает к двери и открывает её. Я опускаю голову. Вот теперь всё. – Хорошо. Спасибо… – едва слышно выговариваю я и поворачиваюсь к выходу. И Козимо захлопывает её прямо передо мной. – И всё? Я застываю как кролик перед удавом. – Ты не собираешься заставить меня передумать? Станцевать прямо здесь? Ты же думала, что это возможно, не так ли? Иначе зачем ты тут – грудь вперёд, подбородок вверх, осанка королевы? – Я пришла попросить о роли, – выдавливаю я, сгорая от стыда. Козимо тяжело выдыхает. И возвращается обратно к столу. Я стою на месте, еле сдерживая дрожь во всём теле и отчаянно уговаривая собственные колени не подломиться. – Глядя на тебя, я вижу фею. Эльфа. Блуждающий огонёк, если хочешь. Ты красивая, лёгкая, светлая, хрупкая. Ты идеальна для таких ролей, нежных и прекрасных. Но будь ты в балете – тебе не дали бы в Лебедином озере роль Одетты. Потому что она всегда идёт спина к спине с Одиллией. – Я могу станцевать Сирше. Правда, могу. – Неужели? – повышает голос Козимо, и я вздрагиваю. Он чуть смягчается. – Рапунцель, я наблюдаю за тобой четыре года, что ты в моей школе. Ты одержима желанием выполнить каждое движение правильно, но так ни разу и не отпустила себя полностью. Ни разу. Для чего эта дисциплина? – Я хочу быть идеальной… – выговариваю я, опуская голову всё ниже. Козимо издаёт смешок. – Совершенство – это не только самоконтроль, – произносит он. – Это и расслабление, и свободный полёт. Ты танцуешь. Танцуешь. Это самое естественное состояние, это высший пик эйфории, на котором человек забывает обо всём. Отбрось хоть раз контроль. Ты видела Эльзу в последней Снежной королеве в прошлом сезоне? Trascendentale, – чеканит. – Ты могла видеть, как вокруг неё искрится воздух и земля. Она не считает шаги и не думает, как сделать всё совершенно – она танцует. Потому что отпустила себя. Ты – ещё ни разу. – Больше нет. – Что? – Эльза больше здесь не танцует, – тихо говорю я, и брови Козимо взлетают. – Я – танцую. – Так покажи мне это! – взрывается он. – Покажи мне не то, что ты умеешь, покажи, что ты танцуешь, но только так, чтобы я поверил уже наконец! Разозлись! Arrabbiarsi! Я разворачиваюсь и вылетаю из офиса, и … сбиваю кого-то с ног и падаю сама, когда хлопнувшая дверь ударяет меня по лбу. А потом понимаю, что этот кто-то – Мерида. – О чёрт… – выдыхаю я, опираясь на локти и пытаясь выпрямиться, – о чёрт, прости. А она лежит подо мной и хохочет. Эта чёртова рыжая девчонка просто смотрит на меня и хохочет. И… я должна чувствовать злость, наверное, и обиду, и раздражение, но… Мерида, отсмеявшись, тянет ладонь к моему лицу, и я, резко напрягшись, инстинктивно её перехватываю. – Эй, стой, – она улыбается. – Ты ударилась, у тебя здесь… – Какого дьявола здесь происходит? Козимо выходит из двери. И видит всё – и вещи, разбросанные по полу, и улыбающуюся Мериду, и задохнувшуюся меня… И замолкает. Поверить не могу, он ни слова не говорит и просто смотрит. – Цирк, – тихо произносит он. – Мерида, я звал тебя обсудить детали твоего перевода. Рапунцель, у тебя, кажется, урок растяжки. Мерида ужом выскальзывает из-под меня. Я, не глядя на неё, собираю рассыпанные ею вещи и отдаю. – Эй, – она легко касается моей руки, – всё в порядке? Я быстро киваю и бегу прочь отсюда. V За окнами школы сгущается вечер. Я сижу на полу одного из коридоров в ожидании звонка от мамы, которая, кажется, собиралась меня сегодня забрать, и медленно разминаю ступни. В голове какой-то тупой глухой звон. Я не очень представляю, что говорить маме о том, что было сегодня, когда она вновь попросит «расскажи мне обо всём»… На другом конце коридора сидит Астрид вместе с Рафф, переобуваясь. Я быстро отвожу взгляд, как только замечаю, что меня заметили. – Чего она так смотрит на меня всё время? – тихо, но отчётливо спрашивает Астрид. – Нравишься ты ей, – фыркает Рафф. – Эй! Список ролей утвердили! – тоненькая Хэзер откидывает чёрные косы и бежит по коридору мимо нас. – Висит на доске уже! Пойдём смотреть! Ну и пусть висит. Я обуваюсь и встаю. Астрид, вскинув сумку на плечо, идёт мимо. – Астрид, – зову я. Надо найти в себе силы признать. Раз уж она достойна этой роли. – Поздравляю. Астрид замирает на секунду передо мной, и её глаза блестят, а губы трогает лёгкая улыбка… Не веря, она шагает к доске объявлений, горделивая, натянутая как струна… Не хочу этого видеть. Мне пора домой. – Эй! – раздаётся резкое из-за спины. Я оборачиваюсь. Астрид?.. – Зачем ты так сказала? Это такая тупая шутка, да? Да ты… Молчу в недоумении. Что? – Да иди ты к дьяволу, златовласка. – она толкает меня плечом и бросается к выходу, ругаясь сквозь зубы… а я понимаю, что что-то не так… Может, стоит всё же взглянуть. Я медленно иду в сторону стайки восторженно щебечущих солисток, различаю среди них Хэзер… – Рапунцель! Рапунцель, поздравляю! – кричит она издалека. Что!? – Поздравляю! Поздравляю! – сыпется со всех сторон. Властелин Танца – Джексон Оверлэнд Дон Дорха – Юджин Фитцгерберт Сирше, Королева фей – Рапунцель Краун Господи. Я не верю. Я не верю… – Ты была так прекрасна на пробах! Я знала, что ты получишь эту роль! – Поздравляю! Хэзер обнимает меня, а я стою, оглушённая, цепляясь взглядом за одну-единственную строчку со своим именем. Это я. Это я… Зацепляю взглядом яркую рыжую вспышку. Мерида одобрительно кивает и показывает мне большой палец… Проговорив несколько раз «спасибо», я снова смотрю на список ролей, чтобы убедиться, что мне не померещилось. Не померещилось… Глаза выхватывают что-то строчкой ниже, там, где стоит Морриган-искусительница… но больше уже ничто не важно, ничто, ничто, я смогла, я стала ею, я буду танцевать Королеву фей… Дрожащими руками я достаю из сумки телефон и набираю номер мамы. Она отвечает почти мгновенно… – Это я, – выдавливаю я в трубку дрожащим от счастья голосом. – Что такое? Что случилось? – Всё… всё хорошо, мам. Мам… он выбрал меня. Он выбрал меня, представляешь?.. – Что? – ахает мама, – во Властелине Танца?? – Да, мам, да! – я смеюсь, чувствуя, как промокают ресницы от слёз чудовищного облегчения. – Я новая Королева фей! – О боже! Дорогая, я… Это потрясающе! – Я хотела, чтобы ты узнала первой… – Ты умница, милая, я люблю тебя! – И я тебя, мам… – Я… боже. Я люблю тебя больше всего. Приезжай скорее! Я опускаю руку с телефоном и медленно сползаю по стенке. Я смогла… Подойдя к дому, я набираю воздуха в грудь и выдыхаю. Открываю дверь, чувствуя, что пальцы не совсем повинуются… – Рапунцель! Ты пришла? Я на кухне, приходи скорее! Счастливо улыбнувшись, я иду на её голос. Мама там, сияющая и весёлая. Я жмурюсь от радости. – Иди ко мне, милая. Моя дочка, – она не сводит с меня гордого взгляда, – Королева фей! Пискнув, я крепко-крепко её обнимаю. – Смотри! – она отходит от стола, и я вижу, что на нём стоит огромный, просто огромный… торт. – Ореховый, наш любимый! – и она начинает отрезать кусок за куском… – Ой, мам, не такой большой! – я с ужасом смотрю на кусок размером с полкирпича, весь в креме и огромных орехах... – Мы же празднуем! Это всего только раз… – Мам… правда… это слишком большой кусок. Я… у меня всё ещё тошнота от волнения… – договаривая, я не сразу замечаю выражение лица мамы. – Ладно, – помолчав, произносит она. – Тогда в помойку его. – Мам, нет, нет-нет! Пожалуйста… прости меня, – с отчаянием прошу я. – Просто… я так волнуюсь… Мама ставит поднос с тортом на стол обратно, и я выдыхаю. Я так боюсь, когда она злится. – Я так горжусь тобой, – улыбается она. И протягивает мне на пальце ореховый крем. – Расскажи мне всё, детка. VI – И как мы видим, Breakout у нас опять такой, как будто нам завтра идти в лучшем случае на первый в жизни феш, – медленно произносит Козимо. – Детский сад. Все порадовали. Все тут не зря. Труппа опускает головы. Я тихо выдыхаю. Четвёртый раз… – Кордебалет может быть свободен. Работайте над ритмом. Завтра репетиция с девяти. Джексон, Мерида, сюда. Stolen Kiss. Рапунцель, с выхода фей. Я делаю короткий резкий выдох и отхожу вглубь сцены, чтобы начать. Они смотрят на меня, все трое, и я не могу сделать что-то неправильно. И очень хочется, чтобы не смотрели. – Джек, иди к ней, – кивает Козимо в мою сторону. Джек взбегает по ступеням наверх, летящий, будто ветер его подхватывает, и шагает ко мне – а я на секунду замираю. Он берёт мои руки в свои, легонько обнимая, и пальцы у меня мгновенно холодеют. Я ускользаю, проворачиваюсь под его руками, двигаюсь в противоположную сторону – он ловит, гладит мои застывшие пальцы и почти незаметно целует в щёку, а я резко выдыхаю. – Не бойся его! – с нотками раздражения в голосе кричит Козимо. – Он влюблён в тебя, а ты в него, и вы оба это знаете, так покажите мне! Я послушно гнусь и вращаюсь в руках Джека, но выдохнуть не могу, и неловко поворачиваюсь, и наступаю на всю ступню, чуть не подвернув ногу. Джек смотрит на меня с непониманием и лёгкой растерянностью. – Морриган! Она вскакивает на сцену и подбегает к Джеку, который тут же выпускает мою руку. Я отхожу вглубь сцены, глядя на их танец. Глядя на то, как Джек так непринуждённо, будто делал это уже сотню раз, держит её за талию, глядя, как гибко и отзывчиво плавится Мерида в его прохладных пальцах, и что-то внутри меня дёргается, когда она проводит ладонью по его груди. – Рапунцель, не спи! Чёрт… Я отталкиваюсь от опоры и подбегаю к Джеку, взмахиваю ладонью в сторону Морриган, отгоняя её, и касаюсь его пальцев. Джек тут же переплетает их с моими, обнимая меня за талию другой рукой, и я тут же напрягаюсь, вновь не чувствуя пальцев… – Расслабься, чтоб вас обоих, ну же! Отпусти себя! Давай, давай, и… финал! Джек ловит моё лицо в ладони – и я зажмуриваюсь… – Да. Что ж. Такое. – раздельно произносит Козимо, резко обрывая музыку. Я застываю. – Прошёл месяц репетиций. На сцену через две недели. А мы танцуем, как первоклассники, потому что солистка боится партнёра! Растерянность во взгляде Джека сменяется обидой. И мне стыдно, мне правда стыдно, оглушающе стыдно, потому что… я же знаю его, знаю очень давно, и он чудесный, правда, и… – Джексон, свободен, – Козимо жестом отпускает его. – Не опаздывай. Мерида – Gypsy. Ты исправила то, что я тебе говорил? – Ага, – обернувшись через плечо, улыбается Мерида, и лёгкое облако волос взлетает в воздух. – Переобувайся и показывай. Рапунцель – вниз. Подождёшь конца репетиции. Дождавшись, пока Мерида сменит жёсткие ботинки на балетки и натянет сверху тонкое серое платье, Козимо ставит мелодию Морриган, и она рассыпается по полу сцены мерцающим песком. Спустившись вниз, я опускаюсь в одно из кресел. А она танцует. И мне хочется расплакаться. Задохнуться. Смотреть на это вечно. Потому что она танцует, она танцует и горит, именно так, как хочет того Козимо – но только ей он этого никогда и не говорил, она танцует, потому что это внутри неё… Зажав рот ладонью, я сижу, не в силах даже моргнуть, такая лёгкая она, и сверкающая, и безумно, безумно красивая, когда мечется по сцене рыжее пламя, и… – Следи внимательно, – вкрадчиво произносит Козимо у меня над ухом, и я вздрагиваю от его голоса, как от прикосновения холодной кожи змеи. – Смотри, как она двигается. Неточно, но… без усилий. Малейших. Она не имитирует. Я смотрю, Козимо. Я вижу. – Её танец – две минуты. И за это время весь зал и весь чёртов мир должен захотеть три вещи. Поцеловать её. Убить её. Быть ею. Мерида завершает пируэт, опускается на пол… и поскальзывается и падает. И снова хохочет! – Простите, – смущённо улыбается она, откидывая выбивающийся локон. – Ещё раз? – Нет, спасибо, – кивает ей Козимо с довольным видом. – Ты можешь идти. Репетиция с девяти, но приходи немного раньше, разберём кое-что, сейчас уже поздно. Мерида легко спрыгивает со сцены и сбрасывает ботинки. Я всё ещё не двигаюсь с места, абсолютно, к чёрту, к дьяволу заворожённая. – Эй?.. – она наклоняется ко мне, подхватив свою сумку на плечо, и я поднимаю голову. – До завтра, принцесса! – и на мой непонимающий взгляд: – Ну, просто захотелось так тебя назвать, почему-то. Привет! И она вновь мне подмигивает. Точь-в-точь как в тот раз в метро. И убегает. Проводив её взглядом, Козимо поворачивается ко мне. – Теперь ты. Объясни мне, что происходит. И почему ты настолько боишься Джека. – Дело не в Джеке, он… – я опускаю голову. Почему-то перед глазами всё ещё стоит танец Морриган, и я не могу сосредоточиться. – Не в Джеке. Хорошо. Иди на сцену. Властелином буду я. Козимо включает Stolen Kiss. – Давай-давай. Сглотнув, я поднимаюсь вслед за ним на сцену. Но стоит ему коснуться моих рук – я напрягаюсь и деревенею ещё хуже. – Та-а-ак, – тянет Козимо, глядя на меня. – И что же мы имеем. Джека мы не боимся. Дело не в Джеке. А со мной что не так? Я молчу. Я не знаю. Я правда не знаю, что не так. Почему-то мне всё больше кажется, что не так что-то со мной. – Рапунцель, – он резко и жёстко берёт меня за подбородок, вынуждая смотреть себе в глаза, – я искренне советую тебе взять себя в руки и наконец успокоиться. Мне не нужна падающая в обморок или деревянная танцовщица. Я хочу видеть на сцене сияющую и уверенную влюблённую девушку, и что-то мне подсказывает, что ты можешь мне это показать, просто какого-то чёрта валяешь дурака. Так вот - следующую неделю ты не танцуешь. Ни одну из своих партий. Никаких соло. Никаких групповых номеров. Ты забываешь о своём контроле и пропускаешь все репетиции. Я специально оставил тебя наблюдать за Меридой. Потому что всю следующую неделю ты учишься быть Морриган, моя милая. – Что?.. – Я сказал именно то, что ты услышала. Я хочу, чтобы ты стала ею. Поняла её танец. Поняла пламя, что движет ею. Почувствовала его. О… и вот ещё что. Козимо чеканит каждое слово, глядя мне в глаза: – Я хочу, чтобы ты смогла стать той, которая соблазнит саму Морриган. И для меня не имеет значения, как ты этого добьёшься. VII Четверг. Половина недели за плечами. Я не хожу ни на одну репетицию, и меня изводит каждая минута вне зала – я никогда не могла себе такого раньше представить. Мне кажется, что я ничего не смогу выучить, что не сработаюсь с труппой, не узнаю чего-то, не смогу, и долго засыпаю, прокручивая в голове все свои партии. Но время идёт. И моё домашнее задание грозит оказаться невыполненным – я не знаю, я не знаю, как превратиться в Морриган, в ту, кем я не являюсь, я не знаю, как вообще могу соблазнить... такую, как она. "Кого угодно", – припечатывает внутренний голос, и я только послушно соглашаюсь. Я наблюдаю за ней украдкой. За тем, как она смеётся, как встряхивает волосами, как грызёт большущие красные яблоки в перерывах между классами, хрустя и перемазываясь в сладком соке... Как течёт по станку на классах растяжки – единственных, которые разрешил мне Козимо – гибкая, естественная. Как двигается. Как смотрит, чуть склонив голову, и как лукаво улыбается. Но всё, что стоит у меня перед глазами с прошлой недели – охваченная пламенем фигурка в сером платье, летящая по сцене. Только это. К вечеру пятницы силы меня оставляют окончательно, и я, выслушав очередную выволочку от Козимо на растяжке, дожидаюсь конца класса, опускаюсь рядом с одним из станков в полутёмном зале и просто плачу – не от обиды даже, не от расстройства или несправедливости: слёзы просто текут, ничем не сдерживаемые. Просто я больше не могу, понимаете. Не могу танцевать. Не могу не танцевать. Не могу натягивать на себя чью-то роль, не могу себя пересиливать. Десять лет пересиливала, чтобы дойти до своего теперешнего уровня, всё, больше не могу, хватит. Я не знаю, что делать. Если вместо королевы фей ему нужны две цыганки – пусть обеих танцует Мерида, может он сам, если хочет, я устала. Входная дверь хлопает. Я вздрагиваю и вытираю мокрое лицо. – Кто там? – в полумраке и от стоящих в глазах слёз я не вижу почти ничего. – Я... эй. Привет! Вошедший подходит ко мне ближе, осторожно опускает свою сумку на пол, и я вижу, что это Хэген. Хэген Хэддок, паренёк на пару лет младше меня, который играет Маленького Духа. – Привет, – киваю я, шмыгая носом. – Тебе нужен зал, да? – Пришёл пока поразминаться, – пожимает он плечами, глядя на меня. – Ты в порядке? Что-то не так? – С чего начать, – грустно улыбаюсь я, глядя на свои руки. – Премьера скоро, да? И Неро требует от тебя прыгнуть выше Флэтли? – Хэген опускается рядом со мной. – Слушай... ты будешь прекрасна в этой роли. Я видел тебя. И на репетициях, и когда мы танцевали вместе в прошлом году, когда ставили тот спектакль, с разноцветным гримом, помнишь? И ты была... чудесна. – Больше нет, – качаю головой. – Видимо, больше нет. И словно что-то надламывается во мне с этими словами – я снова роняю лицо в ладони и долго сотрясаюсь в рыданиях, пока Хэген осторожно гладит меня по спине, а я сквозь слёзы рассказываю всё... – Это кошмар. Он кошмарен, – потрясённо смотрит на меня Хэген. – А ты сильная, очень, раз до сих пор это терпела. – Я не знаю, что делать. Я не умею быть такой. Это таких, как она, хотят целовать, убивать и быть ими. В таких, как она, влюбляются. В таких, как я – никогда. – Ты глупости говоришь, – потрясённо произносит Хэген. – Ты... тебе как такое вообще в голову приходит? Ты видела себя вообще? Какая ты красивая, как прекрасно ты танцуешь, какая ты сама... – Что с того, если его не устраивает ничего из этого. Ни я сама, ни мои танцы, ничего. – Глупости. Неро придурок, вот что, и я готов ему сам об этом сказать. Ты нужна этому представлению такой, какая ты есть. Но ещё больше ты нужна самой себе. Я только всхлипываю. – Не сдавайся. Ты сильнее этого. Вот что, – Хэген поднимается на ноги. – Выпей воды, успокойся и иди домой. Мне кажется, тебе надо поговорить с Меридой. – О чём? – О чём угодно. Хоть о пирожках с капустой. Поговори с ней самой, увидь её, живую, настоящую, увидь, как она смотрит на тебя, улыбается тебе. Если её эмоции – это то, чего тебе не хватает, так почувствуй их. Почувствуй её саму. – И откуда ты только взялся, – улыбаюсь. – Я в родителей такой умный, – произносит убийственно серьёзно, пожав плечами, и я, наконец, смеюсь, чувствуя, как разжимается внутри одна из скрутившихся пружин... – Давай, – Хэген протягивает мне руки и помогает подняться. – Держись. И помни. Значение имеет не то, как ты танцуешь. Значение имеешь ты. Договорились? – Договорились, – киваю я, чувствуя, как в носу начинает щипать от благодарности к этому тоненькому вихрастому пареньку, который, оказывается, намного взрослее меня... Он нажимает мне пальцем на нос. Мне легчает на глазах. – Хэй, – доносится тихое от двери. Хэген мгновенно оборачивается, и я замечаю, как быстро он заливается румянцем и вспыхивают в темноте его зелёные глаза. В дверях стоит Джек. Хэген в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние – и я успеваю отвернуться, как только он переплетает их пальцы. И, кажется, ещё одна пружина разжимается. Так отчего-то светло и затапливает непонятно откуда взявшейся нежностью... VIII В субботу я вновь прихожу в школу к вечеру, договорившись с мистером Гоббером, что мне откроют один из залов. Времени у меня мало. Я быстро переодеваюсь, включаю музыку и выхожу на середину зала. И она рассыпается по полу мерцающим песком... Я взмахиваю руками, выгибаюсь – и срываюсь с места. Больше не я. На эти две минуты – не я. На эти две минуты – Морриган. Может быть, так и надо? Не думать ни о чём, просто чувствовать, как взгляды всех зрителей скользят по ней, не по мне? И... чёрт, это... кажется, это помогает. Я прыгаю всё выше, замирая в воздухе на долгую-долгую секунду парения, и руки сами взлетают, и мне так легко кружиться, чувствуя, как взмётывается лёгкая юбка вкруг бёдер, будто что-то просыпается внутри, пробуждается и выплёскивается... И когда заканчивается музыка – а я не успеваю встать в финальную позу – я застываю на краю сцены, понимая, что только что произошло. Я не знала этого танца. Я не учила его. Я, кажется, впервые танцевала то, что хотелось, а не то, что заучивала и репетировала. Осознание этого обрушивается на меня так внезапно, что колени подгибаются, и я опускаюсь на серовато-розовый пол зала, пока лёгкая дрожь волной проходит по всему телу... Но теперь нужно повторить. И почувствовать это ещё раз. Я включаю Gypsy и встаю на начало танца. Но как только вновь поднимаю руки и чувствую, как покалывающими пузырьками содовой разбегается по телу это странное, ни на что не похожее чувство, я вижу в большом зеркале, как открывается дверь в зал. И когда оборачиваюсь, понимаю, что это Мерида. Я стою, замерев. Она стискивает ручку двери, за которую всё ещё держится. Музыка играёт. Её музыка. Переливающаяся, сверкающая, зовущая. Мерида резко захлопывает дверь за собой. Меня с ног до головы окатывает дрожью, но я не двигаюсь. Она подходит к стереосистеме и вновь переключает мелодию на начало. И поднимается, медленно распрямляясь, не сводя с меня глаз, и я кожей чувствую исходящую от неё опасность. – Танцуй, – тихо произносит она. – Танцуй. Я хочу тебя видеть. И я отталкиваюсь от пола. Меня тянет, зовёт, я не могу контролировать себя, я не могу предугадать, куда ведёт меня моё собственное тело, я только вижу из любого угла зала её взгляд – когда прыгаю, когда выгибаюсь назад, когда вращаюсь – он повсюду на мне, этот взгляд, и даже близко не похожий на те взгляды, что представляла я в первый раз, нет, это иное – горячее, текучее, плавящее, и я чувствую, как начинаю задыхаться... Но она не отпустит меня, пока я не закончу танец. Я понимаю это так же чётко, как и то, что моё тело больше мне не принадлежит. И когда музыка подходит к концу, Мерида срывается с места. Повторяя мои движения, она нападает, ускользает, сужает круги, готовая вот-вот выпустить когти и поймать меня. Обернувшись на зеркало, я ловлю свой взгляд в отражении, и он вспыхивает так, что кажется, будто стекло сейчас треснет… и я улыбаюсь – я не Сирше больше, я сейчас Морриган, как и она, я хочу быть как она, я хочу быть ей… Я застываю одновременно с тем, как заканчивается музыка. И Мерида передо мной – тоже, и дышит хрипло и быстро... А я думаю только о том, что, кажется, мне уже хотелось её придушить, когда я злилась из-за заваленных проб. И что сейчас мне хотелось ею стать. Осталось третье желание. И только я шагаю к ней... ...почти не понимая, что делаю... ...в зал вбегает стайка девушек из кордебалета. Музыка глохнет. Взгляд Мериды вспыхивает передо мной – и когда она разворачивается, её волосы взметнувшимся облаком хлещут меня по лицу. Я чувствую их запах всю дорогу до дома, что сижу, дрожа на пустом сидении вагона. IX Воскресным утром я просыпаюсь от запаха чего-то очень вкусного... Нужно вставать, нужно сделать растяжку... но я позволяю себе ещё десять минут понежиться под одеялом. Ведь сегодня можно?.. Дверь тихонько скрипит – и я оборачиваюсь. – А кто это у нас здесь самая красивая на свете именинница? – нараспев тянет мама, заходя в комнату с большим подносом. Ой-ёй, кажется, опоздала я с растяжкой... – Моя дорогая малышка, – она ставит поднос на постель и обнимает меня, целуя в макушку. – Моя маленькая девочка! С днём рождения тебя, детка! Это для тебя! На подносе красуется огромный двухэтажный торт. – Ореховый! Наш любимый! – Какой красивый! – сразу восклицаю я, наученная горьким опытом. – Ну что? Отрезать тебе кусочек? – так и светится счастьем мама. Мам, ну что, что с тобой такое... – Я хочу! – быстро провожу кончиком пальца по кремовой полоске и слизываю. – Только... давай оставим до вечера? Когда я буду задувать свечки и загадывать желание? Ну пожалуйста! Мама смеётся. Кажется, я не ошиблась... – Какая же ты у меня ещё маленькая. Желание, свечки... Конечно, детка. Поднимайся и вставай, у нас сегодня много-много дел! Мама снова целует меня, гладя по волосам, а я с улыбкой провожаю её взглядом до двери, пока не слышу щелчок замка. Тогда улыбка пропадает. Я утыкаюсь лицом в колени. Честное слово, я не знаю, что происходит. Но мама очень странная. И я странная. Как будто ноет что-то в груди, где сердце, тоненько так, будто маленькая заноза сидит. Иногда от неё горячо. Успев всё-таки сделать растяжку, я переодеваюсь и выхожу из комнаты. До вечера мы с мамой готовим обед (и мне слегка дурнеет каждый раз, когда я понимаю, что кучу всего этого придётся перепробовать, чтобы мама не рассердилась). – А никто не придёт? – как бы между делом задаю я невинный вопрос. Мама на секунду останавливается спиной ко мне, так, что я не вижу её лица, а затем как ни в чём не бывало продолжает нарезать кусочки теста для печенья. – Ну, если ты не звала своих подружек из школы, никто и не придёт. – Не звала, – улыбаюсь я, обнимая маму. – Ну и бог с ним, – смеётся она. – Зачем нам кто-то ещё, правда, цветочек? Всегда только ты и я, как и должно быть... Закончив с обедом, мама усаживает меня на стул и заплетает мне волосы "по-праздничному". Я выгляжу с такой причёской, кажется, на двенадцать, но маме никогда не говорю. "А может, и стоило бы, возможно, она бы начала догадываться, что тебе сегодня восемнадцать" – внезапно едко шепчет мне внутренний голос, и я вздрагиваю. Но наступает вечер. И мне всё ещё грозит торт. Я отвлекаю маму ласковой болтовнёй, прошу её рассказать о том, как танцевала в молодости она, нарезаю торт на много маленьких кусочков – "так можно будет есть долго, а иначе он быстро кончится!", медленно и аккуратно вставляю восемнадцать свечек, поджигаю каждую по одной... – Ну что, дорогая, – улыбается мама, – загадывай скорей своё желание! Я смотрю на восемнадцать пляшущих огоньков. Я хочу, чтобы выступление на будущей неделе стало самым потрясающим. Я хочу танцевать всю свою жизнь. Я хочу вырваться из этой школы. И этого города. Я хочу танцевать на большой сцене. Я хочу, чтобы моя жизнь изменилась. И когда короткой, резкой, ослепительной вспышкой мелькает в голове одно желание, которое я не успеваю ни озвучить, ни даже обдумать, только почувствовать – и тут же задуваю свечи – в дверь звонят. – Кто это? – удивлённо спрашиваю я. Мама хмурится. – Мы никого не ждём. Пойду, узнаю. Она поднимается со стула и выходит в коридор. Я облегчённо выдыхаю и, быстро раскромсав один из кусочков торта в тарелке, выбрасываю ещё один в мусорку. Прости, мам. Мне завтра на сцену. Когда мама возвращается, улыбаясь – немножко как будто бы нервно, мне кажется, – я уже сижу на месте и облизываю ложку. – Кто это был? – Никто. Ошиблись адресом. Какая-то рыжая девчонка. Я резко вскакиваю с места, со звоном уронив ложку на блюдце. И бросаюсь к двери. – Рапунцель! Вернись! Куда ты помчалась, она ошиблась адресом! Вернись, я сказала! – мама повышает голос, но я не слушаю. Распахиваю дверь, выбегаю на пустую лестничную площадку... Неужели она ушла... – Мерида! – отчаянно зову я, и мой голос эхом отражается от стен и пролётов... С нижнего этажа доносится стук каблуков... и Мерида, чуть запыхавшись, взбегает наверх, удивлённо блестя глазами. – Так ты всё-таки тут живёшь, – лукаво улыбается она. – С днём рождения. Я забираю тебя с собой. Х Я думаю только секунду. Потом вбегаю в квартиру и обуваюсь в первые попавшиеся кроссовки. - Что ты делаешь? Я резко оборачиваюсь. Мама стоит в дверях. «А может, и стоило бы…» - Ухожу. - Как!? - По лестнице, - бросаю я. В самом деле. На меня волнами накатывает осознание того, насколько неуютно мне на самом деле в родном доме, настолько, что уже почти страшно, и знаете что – я хочу немного побыть счастливой. Хотя бы в свой день рождения. Можно? А потом это оказывается лучший вечер в моей жизни. Вечер, в котором много-много смеха, нагретого асфальта, длинных закатных лучей, гладящих кожу, и тёплого ветра, играющего волосами. Вечер, в котором две руки, столкнувшись, могут переплестись так, что не разорвать, и я иду рядом с ней, не говоря ни слова, только незаметно гладя одним пальцем её запястье, и очень боюсь вздохнуть от внезапного острого счастья. Я не знаю, куда мы идём, я не знаю, вернусь ли домой, я не знаю, почему она. Перекрещиваются перед нами улицы, знакомые и нет, сменяются калейдоскопом цветных стёклышек – и вот мы стоим на крыше какого-то дома, у самого края оранжево-розового неба, расписанного длинными белыми мазками подсвеченных солнцем облаков, подними руки – дотронешься. Острыми сладкими иголками в меня проникает жизнь, и я невольно сжимаю сильнее её пальцы, не в силах совладать с разрывающими меня чувствами. Загадай желание… Мерида оборачивается ко мне. - Что ты? – тихо выдыхает она, улыбающаяся, лукавая, пахнущая травой и солнцем. – Что ты?.. Я больше не думаю. Я тяну её к себе, обнимаю ладонями лицо, глажу кончиками пальцев веснушки и улыбку, и уже не выдерживаю, целую её, смеющуюся, горячую, такую же подсвеченную солнцем и шепчущую мне в губы одно только – «что ты, ну что ты, ну…», целую, загадывая своё единственное желание, и зажмуриваюсь, когда от всех моих чувств промокают ресницы… Мы спускаемся в паб ниже по улице, когда темнеет, и долго-долго сидим там, вдвоём вскарабкавшись на длинный широкий подоконник. Паб набит битком мужиками в огромных рогатых шлемах, и нас, чуть не потерявшихся между ними, просто подхватывает какой-то рыжебородый верзила с добрыми зелёными глазами и сажает туда от греха подальше… - Реконструкторы, что ли? – шепчет Мерида мне на ухо, с любопытством оглядывая толпу с огромными топорами и в кольчугах. - Ты знаешь, по-моему, они просто такие… - Добрый воин! – зовёт она внезапно. И поясняет на мой удивлённый взгляд: - Ну, беспроигрышный же вариант! - Хой, прекрасная валькирия! – тут же оказывается поблизости тот самый верзила. Мы смеёмся. - Добрый воин, мы к бару не прорвёмся. Не поможете нам? – спрашиваю я и, подумав, добавляю: - Во славу Одина? Воин хохочет так, что дрожат подвешенные под потолком колёса с толстыми оплывшими свечами. - Фингалл! Два Гиннесса девчонкам, запиши на меня, развеселили! Эй вы, - оборачивается он к нам, - задержитесь, послушайте нас, авось понравится! Мы получаем по деревянной кружке – я с восхищением разглядываю свою – и устраиваемся на подоконнике поудобнее. Мерида влезает в угол и притягивает меня к себе, так, что утыкается мне подбородком в плечо, и я совсем шалею от её близкого дыхания, и ладоней на моём животе, и запаха волос… А викинги начинают петь. И это самое прекрасное, что я слышала в жизни. Потому что они поют так, как пели, наверное, гномы, идущие за золотом древним из сказочных стран, и стучат кружками по столам, и поют снова – громогласно, разухабисто, и отплясывают тут же под руку, оглушительно топая, хлопая и хохоча… Мы смотрим во все глаза, а я чувствую, как сидеть просто так уже невмоготу… Я оборачиваюсь на Мериду – и не успеваю даже ничего сказать, как она соскальзывает с подоконника вниз и тянет меня к себе, ловя за талию, и меня тут же прошивает насквозь от этого прикосновения. Мы влезаем на два соседних стола, и викинги встречают нас довольными криками. - А ну, сыграйте им! – стучит кулаком по столу наш знакомый. - Девы, чего желаете! - Джигу! – звонко кричит Мерида. Я смотрю на неё сияющими глазами, не в силах удержаться от улыбки – и она отвечает мне ровно таким же взглядом. - Джигу им! Джигу! Я смеюсь и, заложив руки за спину, подмигиваю Мериде. В пабе на окраине города? На столе среди толпы викингов? В кроссовках? Джигу так джигу! А потом нас сажают обратно, вручают наши кружки и советуют – «а ну, притихните, егозы! Это вы захотите послушать…» В пабе гасят почти все свечи. Мерида снова обнимает меня руками и ногами, притискивая ближе к себе, и я вжимаюсь в неё сильнее. А потом викинги начинают петь. Медленно, тягуче, как течёт тёмный мёд, они затягивают длинную песню на норвежском, наверное, или на датском – и мы замираем. Песня стекает по балкам и столам, в песне вязнут пальцы, но не вязнут голоса, переливается, перекатывается, звучная, густая… Я дышу через раз в лучшем случае. А когда дышу, кажется, к горлу подступают слёзы от восторга. Мерида длинно-длинно выдыхает – и запускает ладони мне под рубашку и платье. Я чудом не вскрикиваю, тут же выгибаясь под её руками. - Можешь укусить меня за коленку, я в джинсах, не заору, - едва слышно шепчет Мерида. – Но я больше не могу, делай, что хочешь. Иди ко мне. Викинги поют. Я откидываю голову ей на плечо, прикусывая губы. Викинги поют. Ладони Мериды забирают меня себе. Пальцы медленно скользят, трогают, гладят, и я зажимаю рот руками… Мерида утыкается носом мне в затылок, не останавливаясь ни на секунду, медленно, медленно… Викинги поют, и поднимается вверх их песня, всё громче, и громче, и громче, и я дрожу в её руках, и нарастает в ушах песня пламени, Мерида шепчет мне что-то, и я едва слышу её тихое-тихое сейчас, милая, сейчас, пожалуйста… И со взвивающейся к догоревшим свечам мелодией я падаю в жаркое, гулкоё и чёрное, беззвучно вскрикнув в соткавшуюся вокруг нас тьму… XI Я открываю глаза. И тут же закрываю обратно. Утро за окном холодное, ветреное и бьёт резким светом даже сквозь веки. Поворачиваю голову. Рядом никого нет. Я со стоном поднимаюсь с кровати и тянусь за тёплой серой кофтой. Укутываюсь, становится немного уютнее. Но я всё равно ещё ёжусь. В голове мелькают обрывки кадров – вечер, закат, крыша… Паб с викингами… боги, паб с викингами… Я закрываю лицо руками, вспоминая каждую минуту, от начала до конца… Рядом никого нет. Мы пришли сюда под утро, и скользнули в комнату, незамеченные… Я утыкаюсь лицом в подушку, чувствуя, как мучительно краснею, и как от воспоминаний хочется длинно сладко выгнуться и… о боже… Но рядом никого нет. Я как-то сразу понимаю, что не стоит надеяться на то, что Мерида вместе с моей матерью сидит на кухне и пьёт кофе. Равно как и на записку. Я плотнее запахиваю кофту и встаю с кровати. Собираю сумку. Знаете, а к чёрту. Я спокойно выхожу из комнаты и открываю входную дверь. - Я переезжаю. Мне не очень хочется слушать ответ, и я ухожу. И только чудом не пропускаю листок с перечёркнутыми строчками, пришпиленный к обратной стороне двери. Сидела рядом час, ждала, пока ты проснёшься. Жутко стрёмно сейчас выходить, если честно! Я не знаю, что говорят в таких случаях, но Я хочу танцевать с тобой. Вот. Я не знаю, как ещё. Несколько секунд я стою, перечитывая каждую строчку. В груди лопается и течёт что-то горячее и сладкое. «Я тоже», - тихо-тихо шепчу я, прижав записку к губам. А вот теперь мне точно пора. Танцевать. Конечно, я опаздываю. Когда я прихожу в школу, генеральный прогон уже полчаса как идёт, и я вбегаю в зал, и слышу… мою музыку? И на сцене… На сцене Мерида?.. Козимо оборачивается на хлопок двери, и удивлённо поднимает брови. - Козимо, простите, я опоздала… - Иди разогревайся, - машет он рукой, - ты вовремя. Отлично, всем спасибо! Мерида, готовься к своему выходу. Но я стою у сцены. И смотрю только на неё. Как смотреть на кого-то, кроме неё? «Иди сюда» - одними губами произношу – и иду за кулисы. Она прибегает секунды через три после меня, тяжело дышащая, порозовевшая… - Дьявол, ты прекрасна. Как же ты прекрасна, ты можешь это танцевать, все эти твои партии… как же сложно-то! Она упирается руками в коленки, глядя на меня снизу вверх, и улыбается сквозь быстрые выдохи. - Он орал на меня минут десять, и гонял по всему твоему номеру, чтобы я исполняла его так же, как ты… Хотя ему всего-то надо было рисунок номера посмотреть! И я просто притягиваю её к себе и целую. Целую, только касаясь губ, и она затихает, и я вместе с ней – тёмные тяжёлые шторы скрадывают даже дыхание, и мы долго-долго стоим в тишине, едва касаясь друг друга. - Королева фей, на сцену! – объявляет Козимо. Я выдыхаю. - Дождись меня, хорошо? - Хорошо, - шепчет она, сжав мои пальцы. - Stolen Kiss! И я выбегаю на сцену. Музыка струится вокруг меня, как прохладная вода. Но теперь я действительно знаю, как это танцевать. Я бросаю взгляд на ту сторону кулис, откуда должна появиться Морриган… и улыбаюсь. Козимо смотрит. Молча смотрит, ни слова не говорит – а я танцую. Я танцую то, что было в том зале, когда были только мы и музыка Морриган. Я танцую то, что чувствовала. Я танцую то, что чувствую сейчас. Только теперь я, наверное, и могу сказать, что наконец-то на самом деле танцую… И когда Джек подбегает ко мне, я без страха падаю в его руки. Лишь когда Морриган танцует с Властелином… Я смотрю только на неё. - Отлично! – кивает Козимо. – Отдыхайте, потом скажу свои замечания. Готовятся Хэген, Юджин, Джек, кордебалет воинов Дорхи. Прогоняем Nightmare. Я спускаюсь со сцены и падаю в кресло, чтобы переодеть балетки на ботинки. Кто-то останавливается рядом со мной, и я поднимаю голову. - Я сомневался в тебе, - произносит Козимо. – Принимаю поражение. С восхищением. Он коротко кивает мне и идёт обратно к сцене. А потом неожиданно оборачивается и с широкой улыбкой показывает большой палец. Наконец Козимо отпускает всех, усталых, но довольных. Я иду к гримёрке, бросаю одежду в сумку, переплетаю косу. И почти уже готова уйти, как вдруг слышу из-за стены душевой знакомые голоса. - Я не знаю, что со мной. Я не знаю, что она со мной сделала, – и тихий всхлип. Мерида?.. - Дурочка, - доносится до меня ласковое. И Джек!? Сглотнув пересохшим горлом, я прислушиваюсь. - Это всё чёртов Козимо. Он сказал мне – влюбись. Влюбись в Сирше, чтобы бороться с ней не как с обычным врагом, а как с врагом, которого ты полюбила и узнала. А я… - А ты чучело, Данброх, – я слышу, как Джек улыбается. – Я всё ещё не вижу проблемы. - Я не знаю, почему это произошло. Потому что он сказал, или потому что… - Потому что ты. И потому что она. Загляни в себя, ради интереса. Я видел вас обеих, когда мы Поцелуй прогоняли. Да мне хотелось со сцены сбежать, потому что вам там друг друга хватало! Я улыбаюсь, закрыв глаза и прислонившись к стенке. А потом достаю из кармана утреннюю записку, осторожно отрываю две последние строчки, кладу поверх её вещей – и ухожу. ХII Дома нет никого. И слава богу. Кажется, я сейчас не в силах выяснять отношения с мамой. Мне страшно, честно говоря. Я не знаю, что с ней происходит. Мне очень страшно, потому что… я не узнаю её. Комната вокруг кажется чужой. Я смотрю на все эти мягкие игрушки в балетных пачках и платьях, куклы, статуэтки танцовщиц… и думаю, сколько лет они меня душили. А потом сгребаю их со всех полок, кресел и тумбочек. Все их мягкие безвольные лапы, всю эту безнадёжную дурацкую хрупкость. Хорошо, что в доме есть мусоропровод – потому что туда им и дорога. Я выношу четвёртую корзину мусора. И закрываю комнату, подперев дверь для надёжности доской. Потому что мне кажется, что стены очень давят. Мне здесь страшно. Я высплюсь, и всё пройдёт. Убегу из дома с утра как можно раньше. Я иду к кровати, едва сдерживая непонятно откуда взявшуюся дрожь… и не выдерживаю, прячусь под одеяло. Потому что мне кажется, будто в отражении зеркала рисунки двигаются… Что за чёрт… Солнечный свет давит на веки, и я жмурюсь, пряча лицо в подушку. Почему так ярко… Я поворачиваюсь и с трудом открываю глаза. Мама?.. Она гладит меня по волосам. - Всё хорошо, детка. Спи. Не ходи никуда… - Что?! – я подскакиваю на месте. – Где… где часы? Сколько времени? Мама, я проспала?! Сегодня спектакль! Мне надо на сцену! - Тише, тише, - мама ловит меня за плечи, укладывая обратно, и я в ужасе смотрю на неё. – Детка, ты кричала во сне всю ночь и плакала, мне пришлось сломать дверь и дать тебе успокоительное… Ты больна, моя милая, тебе нехорошо, не ходи никуда, тебе сейчас нельзя волноваться… - Ты с ума сошла! – я выворачиваюсь и вскакиваю с кровати. – Я ухожу! - Никуда ты не пойдёшь! Тебя эта роль с ума сводит! Где моя девочка, где моя милая маленькая Рапунцель, что с тобой такое творится? - Я. Не. Девочка, - чеканю я. – Я не твоя маленькая, мне больше не пять лет и даже не двенадцать, запомни это наконец! Лицо матери страшно искажается. Ну нет уж. Ты меня больше не напугаешь. - Хочешь, чтобы я разозлилась, детка? - Да сколько угодно. Я подхватываю сумку и опускаю в неё одну руку, другой собирая волосы. На то, чтобы достать ножницы, уходит секунда. Мать зажимает рот ладонью и бросается ко мне… - Нет. Стой. Хватит, мама. Я ухожу. Либо ты соглашаешься, что я выросла и могу жить своей жизнью… И я поднимаю руку. - Либо это. Это очень острые ножницы. Ещё пяти секунд мне достаточно для того, чтобы несколькими взмахами избавиться от тяжёлого хвоста в руке. - Но ты же так и не согласишься. Я разжимаю ладонь. Мёртвая река волос опадает на пол, застилая его тусклым светлым ковром. Мать издаёт горестный крик и… я отворачиваюсь. Кажется, это всё. Я не знаю, как давно я потеряла свою маму. Где я что-то пропустила, упустила, не заметила, когда всё пошло не так, когда всё сломалось. Но моя мама - больше не эта женщина. Я ничего не могу с этим сделать. И пока она собирает в горсти отрезанные волосы, я тихо ухожу. Прощай, мам. Я… люблю тебя. Но она, наверное, уже никогда не скажет мне «а я тебя больше». ХIII Я приезжаю к концертному залу за час до начала – ничего, успеваю. На бегу здороваюсь со всеми, кого вижу, не отвечаю на испуганные возгласы… потом, всё потом! Главное, не попасться на глаза Козимо… Но я успеваю добежать до гримёрной, выхватить телефон из сумки и набрать номер Мериды. – Я здесь, – выдыхаю в трубку. – Да где ж тебя носило! – звенит в ответ с таким страшным шотландским акцентом, что я хохочу. – Иди в мою гримёрку, хорошо? Срочно, очень срочно! Мерида появляется через пару минут. Я сижу на стуле, глядя в зеркало прямо перед собой. – Боже, ты правда здесь, – облегчённо вздыхает она, опираясь на дверь. – Я так боялась, я звонила тебе домой, но твоя мама… – Ничего не говори, – тихо произношу я. – Всё потом. И снимаю капюшон куртки с головы. Мерида вскрикивает. – Что… Что случилось!? Твои волосы… они… – Нет времени объяснять, нет! – я поворачиваюсь к ней и крепко обхватываю за талию. – Я не знаю… парики у нас есть? Дверь открывается, и в неё заглядывает чей-то нос. - Рапунцель пришла? Мне сказать Козимо, что она зде… о, чёрт! - Хэй, где тебя носит, ты опять забыл у меня в гримёрке свою фле… твою мать… - Да что ж вы все, - не выдержав, смеюсь я. – Настолько всё плохо? Хэген, ошеломлённый, стоит на пороге, держась за косяк. Джек держится за Хэгена. Мерида потрясённо гладит меня по выкрашенным в шоколадный цвет стриженым волосам. - Нет, - тихо произносит она, - теперь они как пёрышки. - Ты красивая очень, - негромко говорит Хэген. Джек входит в гримёрку и, опустившись на пол рядом с моим стулом, берёт мои ладони в свои. - Что будем делать? Мерида задумчиво смотрит на меня несколько секунд. А потом медленно проводит ладонью по своим кудряшкам… – Ты учила мою роль, да? – произносит она. – Да, но что… – Я учила твою. Так этот чёрт захотел. Для полного понимания ролей друг друга, чтоб его. – Ты шутишь. – Мы меняемся. И пусть только попробует нас грохнуть за это. Я молчу пару мгновений. А потом поднимаюсь и целую её. - Вы ненормальные, - с восхищением смотрит на нас Джек. - На всю голову, - подтверждает Хэген. - Я сейчас принесу сюда свои вещи, - Мерида гладит меня по щеке и выбегает. – Джек, поможешь? Они уходят. Хэген ещё стоит в дверях. - Удачи, что ещё могу вам пожелать, - он качает головой. – Вы правда ненормальные. Но обе. Поэтому… это здорово. Что вы вот так. – он смущённо улыбается. - Спасибо, - улыбаюсь в ответ я. - И… Рапунцель… - М? - Папа передаёт привет. Вы очаровали всю его общину в пабе Старого Фингалла… А потом – только свет. День хмурый и прохладный, но представление запоминается нам всем невероятным, сияющим, нереальным калейдоскопом и волнами абсолютного счастья. Счастья быть частью чего-то целого. Такого потрясающего целого!.. Счастья находиться рядом с близкими, каждый из которых смотрит на танцы твоими глазами, и горит так же, как ты. Счастья танцевать. Глаза Козимо, когда на Celtic Dream выходит Мерида, а номером позже на Gypsy – я, описать невозможно. Но зрелище незабываемое. Она целует меня после своего танца, прижав к стене, за которой гремит музыка воинов и чёткая дробь степа. Я сплетаю наши руки на финале. И когда стадион перед сценой взрывается криками и аплодисментами… тучи расходятся. И туман поднимается к небу. И ослепительные солнечные лучи, вырвавшись из плена, падают на сцену, озаряя каждый её уголок, и я вскидываю голову, глядя прямо на солнце… и вслед за мной это делает каждый, кто стоит на сцене, один за другим. И в этот момент, я клянусь, мы бесконечны. И бесконечным будет танец. Всегда. Пока мы видим свет.