Соль, солод и надежда

Донхёк повалился на кровать, даже не сняв куртки. Вода вперемешку с грязью и кровью мгновенно впиталась в покрывало. На куртке — чёрной, как и прочая его одежда — заметить их было сложно, а вот на руках и лице — очень даже. Донхёк бы умылся, если бы ему не было насрать. Кровать и всё, что на ней и вокруг неё, принадлежали Джено, а тот рискнул бы сунуться к Донхёку с упрёками, лишь если бы решил навестить праотцов. Этого ему уж точно не хотелось, иначе вместо дохлой сирены Донхёк бы пускал на дно призрачных болот дохлого селекта. Хотя насчёт конкретно этого селекта у Донхёка были сомнения. Остаётся ли после полукровного труп или тело его обращается звёздной пылью? небесной амброзией? ангельской благодатью? Как это вообще работает? Донхёк не знал, а спросить у Джено прямо не позволял служебный этикет. Не очень это круто — интересоваться у собственного ментора, во что превратятся его кишки, если какая-нибудь тварь таки до них доберётся. — Ангел, где там моё пиво? — вместо этого бросил Донхёк и повернул голову к дверному проёму. За ним клубилась коридорная — с лёгкой зеленцой, передавшейся ей от обоев, — пропахшая всевозможной всячиной тьма. Где-то в глубине её копошился Джено. — Эй, всё в порядке? — Просто отлично. — Джено возник на пороге бесшумно, будто не он всего секунду назад расставлял грязную обувь по полкам. У Донхёка по спине, пощипывая онемевшую от холода кожу, рассыпались мурашки. — Пиво кончилось. Донхёк застонал. — На нижней полке оставалась початая бутылка. — Ты прикончил её за завтраком. — Взгляд Джено давил сильнее, чем отсыревшая куртка и пыльный сумрак, опускавшийся на комнату из трещин на потолке. — Не помнишь уже, да? Мы затаривались в понедельник. Два пака за четыре дня. И это. — Джено поднял руку; длинные тонкие пальцы небрежно оплели горлышко пустой бутылки из-под старины Джима*. — Неделю назад она была полная. — Будешь читать мне нотации? — Донхёк сел на кровати. — Не ты ли не спишь ночами, спасаясь от долбанных кошмаров? Я, по крайней мере, могу поспать пару часов. Благодаря этому. — Он кивнул на бутылку. — Может, стоит попробовать? Джено коротко хохотнул и отвернулся к окну. Да, конечно, вздохнул про себя Донхёк, как он мог запамятовать: алкоголь, наркотики и прочая химия на нефилимов не действовали. Как хорошо, что он обычный лакмус: пара глотков виски — и мир уже не кажется таким дерьмовым. — Ладно, — Донхёк стащил себя с кровати, — сгоняю за пивом. — Нет. — Джено редко перечил, но уж если делал это, то так, что у Донхёка кишки сплетались в узел. — Я сам. Нужно снять деньги с карты. Банковские карты Центр открывал на имя ментора, и только ментор знал от них пароль. Джено как-то порывался сказать его Донхёку — на всякий случай, — но тот отказался. Знал, что доверять ему нельзя. На шапке его личного дела красовалась пометка «Нестабильный», и этого было достаточно, чтобы в полной мере охарактеризовать его личность. Он дичок, страдающий от ПТСР и алкогольной зависимости, и лишь работа и наличие под боком собственного ангела-хранителя не давали ему опуститься на дно. Джено вновь поглотила тьма, а Донхёк скинул куртку и пропотевшую худи. За окном шумел дождём февраль, но Донхёка морозило от жара, что шёл от его кожи. Это была обычная реакция лакмуса на нечисть, но он никак не мог к этому приспособиться и не был уверен, что когда-либо сможет. Ренджун говорил, так думают все, но со временем привыкаешь и не к такому. Донхёк работал в поле пять месяцев, повидал многое, и если желудок научился не выворачиваться изнанкой наружу при виде отсечённых голов и распоротых брюх, то к собственному генетическому уродству приспособиться было не так просто. — Думай об этом, как о хроническом насморке или аллергии, — посоветовал наставник Чон, когда Донхёк ещё ходил в рекрутах. — Да, это неприятно, но жить с этим можно. Донхёк не мог не согласиться. Щёлкнул, закрываясь, замок на входной двери, но удаляющихся шагов Джено он так и не услышал. К этому он тоже не мог привыкнуть. Да, он был сверхъестественным уродцем, но до селектов со всеми их странностями ему далеко. Донхёк выудил из шкафа более-менее свежую майку и двинул в ванную. Лампочка перегорела, но он так отчётливо ощущал взявшуюся коркой кровь на щеках и ладонях, что мог обойтись и без освещения. Умывшись, он переоделся, и тут накатило. Он подавился вдохом и вцепился в край раковины похолодевшими пальцами. Пол и потолок поменялись местами, но Донхёк устоял на ногах. Зажмурился, так крепко сцепив зубы, что за ушами затрещало, а когда открыл глаза — углядел во тьме своё мерцающее, бледное, как смерть, отражение в зеркале, которого в этой комнате никогда не было. На площадку он вылетел, толком не обувшись. Втиснул дрожащие руки в рукава Дженовой толстовки и метнулся к лестнице, минуя лифт. Джено не мог отойти далеко: до круглосуточного магазинчика было рукой подать. Двор встретил его мигающим сквозь дождь фонарём и лужами, в которых так беспечно отражалось вечернее небо. В отдалении шумела река; ветер доносил до Донхёка её густой, обволакивающий смрад. Он потянул носом, на миг поверив, что может различить в нём древесный оттенок Дженового запаха, и бросился на звук гудящей магистрали. Троицу ублюдков с криволапой собакой без поводка он заметил прежде, чем зажатого между ними и домом, за углом которого располагался банкомат, Джено. В лицо ударили запахи бензина, мочи и мокрой кожи. Донхёк перешёл на шаг и громко, чтобы его точно услышали, сказал: — Отвалили от него. Один из парней — бритоголовый и широкий, как четырёхполосное шоссе — обернулся на звук его голоса. Окинул долгим изучающим взглядом и, шепнув что-то стоящему рядом дружку, шагнул навстречу. — Парень, у меня к тебе предложение, — сказал он, — иди нахуй. — В руках его блеснула сталь. Нож, выкидной, с широким, закруглённым, как коготь, клинком. Таким ничего не стоит вскрыть глотку или выпустить кишки. Донхёк сунул руки в карманы. Шагу он не сбавил. — Ты, наверное, плохо понимаешь по-английски, поэтому повторю: отвалил от него. Дружок, с которым говорил бритоголовый, взглянул на Донхёка с усмешкой. Донхёк не выглядел угрожающе; это было его тайное оружие. Бритый склонил голову к плечу. Донхёк его явно забавлял. — Я бы мог вырвать тебе язык и скормить его своему бульдогу, но у меня хорошее настроение, — сказал он. — Поэтому иди куда шёл. — Я шёл к нему, — Донхёк кивнул на Джено, — а вы стоите у меня на пути. — Ну тогда у нас конфликт интересов. Донхёк поймал взгляд Джено. Тот не казался ни испуганным, ни взволнованным, да и с чего бы вдруг? Час назад они отправили в Чистилище тварь, которая могла всего парой слов расправиться с этими придурками, так что опасаться их было смешно и глупо. — Это проблема. — Донхёк не стал пояснять, как именно его обучили с ними справляться. Решил, что продемонстрировать будет наглядней. Бритоголовый успел лишь поднять руку, когда локоть Донхёка врезался ему в бок. Под слоем одежды ожидаемо хрустнуло, и парень, охнув скорее от неожиданности, нежели от боли, выронил нож и упал на колени. Донхёк, не останавливаясь, подхватил нож и всадил его в руку с кастетом, что уже намеревалась сломать ему нос. Дружок бритого завопил и схватился за предплечье. Донхёк, ломая кость и разрывая сухожилия, провернул нож на девяносто градусов, выдернул его и шагнул к пареньку, который всё это время удерживал Джено. Мальчишка — на вид не старше шестнадцати — позеленел и бросился наутёк. — У второго пистолет, — отходя от стены, предупредил Джено. Донхёк обернулся вовремя, чтобы увидеть, как парень с изувеченной рукой нажимает на курок. Грохнул, отражаясь от мокрых стен, выстрел. Донхёк моргнул; парень с искажённым от боли и ужаса лицом уставился на Джено. Тот разжал кулак, и пуля, которая должна была пробить Донхёку череп, смятая и чуть расплавленная по краям, с тихим звоном упала к его ногам. Парень завизжал так, словно ему продырявили и вторую руку, и умчался за мальчишкой. Их главарь, держась за сломанные рёбра, отполз в тень мусорных баков и заскулил побитой собакой. Бульдог, прижав уши, последовал за хозяином. Джено поправил капюшон Донхёковой толстовки, и они двинули к магазину. — Что им от тебя понадобилось? — спросил Донхёк, когда они уже бродили меж полок, заставленных пивом. — Деньги, что же ещё? — Джено опустил в тележку пак любимого Донхёком нефильтрованного и огляделся в поисках тёмного. — Я бы отдал, чтобы не связываться, но на счету ничего не осталось, а ты бы меня прикончил, если бы вернулся без пива. — Что-то ты не спешил от них отделаться. — Донхёк сгрёб с соседней полки пачку чипсов, обтёр запачканную кровью ладонь о джинсы и отправил в рот сразу пригоршню хрустящей картошки. — У меня свои методы. Закрывай рот, когда жуёшь, пожалуйста. Тебе не пять лет. — Внушил бы им, что хотят отдать всё награбленное добро в благотворительный фонд и уйти в монастырь? — Донхёк дёрнул бровью и, пропустив последние слова Джено мимо ушей, зачавкал ещё громче. На лице Джено заходили желваки, но он промолчал. Выудил с нижней полки на углу пару жестянок каких-то консервов и потолкал тележку на кассу. — Эй, а где твоё спасибо? — Я не просил мне помогать. — Что бы сказал наставник Чон, если бы узнал, как ты со мной разговариваешь? — Что я слабоумный и хреново выполняю обязанности ментора? Донхёк поморщился. Джено был прав: в отличие от других менторов, он относился к его проступкам с поистине ангельской снисходительностью и слишком часто потакал его прихотям. Это было чревато — и они, и Центр это понимали, — но пока Джено оставался единственным, кто мог контролировать Донхёка, не давая спящему внутри него вулкану взорваться. Такое уже случалось с дичками, которые попали в Центр слишком поздно, и последствия приходилось разгребать едва ли не всем кавалерским составом. На кассе Донхёк стрельнул «Сникерс», Джено оплатил покупки, и они заспешили домой. Дождь усилился, проносящиеся мимо машины так и норовили окатить смердящей водой с головы до пят, а в кедах уже отчётливо хлюпало. За мусорными баками больше никто не стенал, и лишь блестящий в свете фонаря кусочек металла, ещё четверть часа назад бывший пулей, указывал на то, что произошедшее Донхёку не привиделось в одном из его пьяных, сюрреалистических снов. Когда они вошли в холл, на этаже, грохоча так, словно в нём заперли взбесившегося вендиго, остановился лифт. Джено с Донхёком, дабы не светить лишний раз физиономиями, шмыгнули к почтовым ящикам. Письма им никто не слал, подписки прежнего съёмщика Центр отменил, но в ящике всегда находились всевозможные листовки и бесплатная газета. Донхёк выгреб из него всю макулатуру и, краем глаза следя за вышедшей из лифта пожилой парой, проглядел брошюру новомодной религиозной организации. Между её глянцевых страниц затерялся конверт, подписанный вручную. Донхёк, хмурясь, посмотрел на Джено. — Это тебе, — сказал он. Брови Джено чудно́ изогнулись. Он принял конверт; взгляд его пробежал по строке отправителя. — Кто она? — спросил Донхёк и вздрогнул от того, как издевательски прозвучал собственный голос. — Селект. Мы вместе занимались у наставника Цяня, когда ходили в рекрутах; потом меня перекинули в отряд наставника Чона, а она получила назначение в распределительный отдел. — Как она узнала этот адрес? — Донхёк сунул почту обратно в ящик и выхватил у Джено конверт. — Что ей от тебя нужно? — Она распорядитель, имеет доступ к базе данных. Об остальном, думаю, мы узнаем из письма. — Джено подхватил пакеты и направился к лифту. Донхёк, на ходу разрывая конверт, поспешил за ним. Письма в конверте не было. Вместо него нашлась открытка с какой-то цветочной лабудой, и Донхёк едва живот не надорвал, когда понял, что это. Джено глядел на него с укоризной до тех пор, пока он, отсмеявшись, не вручил ему открытку. — Что это? — Джено покрутил её в пальцах. В Центре подобной ерундой не страдали, Донхёк знал это наверняка, но девчонка, видать, зависала в Сети, занимаясь отнюдь не работой, потому и пронюхала, чем обычные люди забивают себе голову в свободное время. — Это валентинка. Их дарят на день всех влюблённых в качестве признания в нежных чувствах. — Он продолжал язвить, хоть даже себе не мог объяснить, почему. — Ты ведь в курсе, что сегодня День святого Валентина? Джено наградил его обиженным взглядом. — Издеваешься? Мы полдня выслеживали сирену, которая охотилась на паренька с разбитым сердцем, а теперь спрашиваешь, знаю ли я, что сегодня за день? — Выражаешься прям как наставник Ли. — Донхёк стянул толстовку и, бросив её на кровать, направился в ванную. Джено шёл следом, теребя в руках валентинку. Перегоревшую лампочку никто не заменил — было нечем, — потому дверь в ванную оставили открытой. Донхёк скинул остатки одежды на пол и забрался в душевую кабинку. Джено уселся на бельевую корзину; валентинка шлёпнулась на дно раковины. — Как ты узнал? — Он облокотился на её край и, подперев голову кулаком, уставился на Донхёка. Выжидал. Донхёк пустил горячую воду. — Не меняй тему. Мне хочется узнать о твоей влюблённой дурочке побольше. Она тоже полукровка? — Она не дурочка. И нет, она не нефилим. Обычный селект. — Значит, дурочка. — Уровень интеллекта среднестатистического селекта находится в пределах ста тридцати-ста сорока единиц. Человека — девяноста-ста десяти. Донхёк взялся с остервенением намыливать голову. — Как ты узнал? Донхёк, ответь. Это уже третий раз за последний месяц, когда ты предчувствуешь… неприятности. Мои неприятности. Донхёк уронил руки. Пена широкими потоками заструилась по спине и груди, забила сливное отверстие. — Я уже говорил, что не знаю. — Донхёк сунул голову под падающую с потолка воду. — Просто предчувствие. Холод, будто сквозь тебя прошёл призрак, а потом… — Он не говорил об этом прежде, ибо дал себе зарок, но сейчас слова рвались наружу, будто дыхание, которое задерживали слишком долго, и он не мог остановить их, не навредив себе. — Потом я вижу себя. Но не теперешнего, а того, кем был, когда ты… пришёл за мной. Даже одет так же. И я понимаю: что-то случится. Плохое. Ты спас меня, а я должен спасти тебя. Взгляд Джено скользил по его коже вслед за ручейками мыльной воды, и Донхёк вздрогнул, когда услышал его вкрадчивый голос. — Спас ли? — спросил он, и Донхёк посмотрел на него из-под чёлки. С неё тоже капала вода, и Донхёк каждой клеткой тела ощущал, как она разбивается о мокрый кафель у его ног. — Думаешь, хочу подохнуть? Думаешь, предпочёл бы, чтобы ругару сожрал меня, а не дядю? Нет, ангел у нас ты, а я хочу жить и, желательно, подольше. Донхёк выключил воду; Джено сдёрнул с сушилки полотенце и протянул ему. Донхёк набросил его на голову и взлохматил волосы. Джено всё так же стоял перед ним, высокий и молчаливый, и Донхёк весь подобрался. От пальцев на ногах, вдоль напрягшихся икр и крепких бёдер будто искорки пробежали, коротким импульсом отозвались в паху и погасли в глубине живота. Джено отобрал у Донхёка полотенце и взялся сам сушить его волосы. Иногда такое случалось, и если поначалу Донхёка это пугало, то теперь он принимал подобное внимание с благодарностью. Джено умел быть ласковым, и оставалось лишь гадать, где он этого нахватался. В Центре подобному не обучали, уж точно не боевых селектов, а других из полукровок и не делали. Для этой цели их и выводили. Как бойцовских собак. Дабы противостоять тому, чему обычный селект и его лакмус не могли дать отпор. Демоны, чином выше пятого; архангелы, при виде которых у Донхёка поджимались яйца и хотелось вернуться обратно в материнскую утробу. Последние, благо, в дела Центра не вмешивались, и Донхёк надеялся, что они не передумают. По крайней мере, не в его смену. Он прикрыл глаза и лбом ткнулся Джено в плечо. Тот провёл полотенцем между его лопаток; свободная ладонь легла на шею. Донхёк выдохнул сквозь зубы и прикрыл глаза. Успокоился. Иначе с Джено и не бывало. — Мне жаль дядю, правда, — прошептал Донхёк, — и первое время я думал, что, может, было бы лучше, если бы тварь прикончила меня. Но потом понял, что ругару сожрал бы его в любом случае. Это ведь долбанный ругару! И… — Донхёк невесело улыбнулся. — От меня живого больше пользы, чем от дохлого. Благодаря мне какой-то другой дядя останется жив, и его племянника не будет мучить совесть до конца его дней. Который может наступить намного раньше, ибо не найдётся лакмуса, способного определить, что вот тот мило улыбающийся парень, что подстригает газон у его дома, на самом деле мерзость, мечтающая высосать его глаза. Джено бросил полотенце в раковину и обнял Донхёка за плечи. Дыхание его защекотало висок. Донхёк повернул голову, встретился с тихим и глубоким, будто угасающий день, взглядом. Порой на Джено находило, и он смотрел на Донхёка так, словно они — обычные парни, которых если что и заботит в жизни, то только заваленная сессия, и в груди у него становилось так тесно, что он не мог вдохнуть; реальный, полный кошмаров мир куда-то уплывал, и он готов был поверить, что они с Джено в самом деле нормальные. И немного друг в друга влюблённые. Пальцы Джено запутались в его волосах, помассировали кожу головы. Донхёк прикрыл глаза. Джено притянул его к груди. Губы, шершавые, твёрдые, прижались к скуле, там, где тёмным созвездием рассыпались родинки. Донхёк обнял Джено в ответ и носом уткнулся в изгиб его шеи. От Джено пахло Новым Орлеаном: рекой — землисто и сыро — и бурбоном: дымом и дубовой корой. Этим запахом — чуть горьковатым и тленным — пропитался весь Донхёков мир. Им пахли стены его дома, его одежда и волосы. Джено с первых дней их знакомства стал неотъемлемой частью его самого, и каждый раз, захлёбываясь ужасом очередного предчувствия, он с отчаянием понимал: если не станет Джено — не станет и его. Губы сами нашли путь к солоноватой коже. Донхёк поцеловал на пробу и замер, выжидая. Дыхание Джено сбилось лишь на миг, а ладонь, лежащая на спине, едва ощутимо вздрогнула, но этого было достаточно, и Донхёк продолжил. Целовать Джено ему было не впервой. Месяца два назад, выпив лишнего (будто он когда-то пил в меру) после вылазки на стригоя, Донхёк оказался в постели Джено. Обычно они спали по очереди: Джено дремал, страшась своих ангельских кошмаров, а Донхёк ужирался в хлам в их затхлой кухоньке, — но в ту ночь он едва одолел два стакана дешёвого кентуккийского пойла и, добредя до кровати, без задней мысли нырнул под пропахшее плесенью одеяло. Как его губы оказались на губах Джено, он не помнил, но в памяти отложился тот миг, когда рот Джено приоткрылся, и его медленное, чуть сладковатое дыхание смешалось с бурбонным дыханием Донхёка. На утро Донхёк сделал вид, что ничего не помнит, да и Джено вопрос не поднимал, но теперь всё было иначе. Донхёк не пил, а Джено не витал в муторном полусне, но их тяжёлое дыхание всё равно смешивалось, их губы сталкивались с жёстким, яростным напором, а слюна соединялась, приобретая вкус друг друга. Донхёк напирал, а Джено уступал, и в конечном итоге они свалились на испачканную кровью и грязью кровать, сплетясь в один горячий, задыхающийся комок. Одежда Джено скоро оказалась на полу; под ладонями Донхёка взбугрились, перекатываясь, литые мышцы спины. Пальцы отыскали два широких, уродливых шрама под лопатками — единственное свидетельство того, что некогда у его Ангела были крылья. Джено вздрогнул — Донхёк знал, что он так и не избавился от их фантомного присутствия, хоть прошло без малого десять лет с тех пор, как его лишили единственного наследия отца. — Они были чёрными, — пояснил как-то Джено. — Скорее вороньими, нежели ангельскими. Наставники решили, что другие селекты не поймут и не примут этого. Ты ведь знаешь, какими суеверными бывают существа, которых готовят к войне с демонической мерзостью. Проблему решили по старинке. Донхёк очень об этом сожалел. Крылья были бы Джено к лицу. Джено застонал, когда Донхёк запустил руку между их телами и взял его член в ладонь. Тяжесть, твёрдость и жар нежной плоти в кольце его пальцев ощущались на удивление правильно, и Донхёк неторопливо, смакуя реакцией Джено, задвигал рукой. Он знал от самого Джено, что никто ничего подобного с ним прежде не делал: боевые селекты, тем более полукровные, права размножаться не имели, и в шестнадцать лет всех поголовно стерилизовали. Секс был под негласным запретом, хоть открыто об этом никто не говорил. Потому и пары «ментор-лакмус» за редким исключением были однополыми. Донхёка это забавляло. Центр, судя по всему, жил по законам глубокого Средневековья, раз считал, что это может кого-то остановить. Джено застонал громче, когда Донхёк огладил влажную от смазки головку, и от стона этого внутри будто жидкое пламя расплескалось. Донхёк перехватил руку Джено и направил её между своих ног. Джено всё понял: огладил жадно промежность, сжал мошонку и взялся за член. Донхёк зажмурился, высоко запрокинул голову и дышал, надрывно и хрипло, в такт движениям чужой ладони. Позабытое наслаждение хлестало наотмашь, заставляя поджимать пальцы на ногах, к лицу прилила кровь — Донхёк чувствовал жар румянца на своих щеках, — а на шее и под коленями проступил пот. Взгляд Джено, мечущийся по его телу, ощущался кожей так остро, будто был раскалённой иглой, которой некто незримый и жестокий решил выжечь на ней неведомые прежде ритуальные знаки. Донхёк задрожал от предвкушения, но замер, стоило Джено отпрянуть. — Что такое? — Донхёк уставился на него в панике. Джено облизнул губы и, улыбнувшись виновато, покачал головой. — Ничего. Всё хорошо. Просто хотел, — он тронул головку своего члена, снимая с него блестящие капельки предсемени, и провёл пальцами меж Донхёковых ягодиц, — попробовать. Донхёк приподнялся на локтях и с нетерпением уставился на Джено. Тот поймал его взгляд и продолжил. Донхёк закусил губу, когда палец Джено оказался в нём, и вскинул бёдра, чтобы было удобней. Джено на досуге однозначно интересовался вопросом, ибо знал, что и как делать. Донхёк расслабился, насколько мог, и сосредоточился на ощущениях. Давненько — ещё в школе — он баловался подобными вещами, но осознание того, что это делает с ним Джено, добавляло процессу особой, запретно-тягучей прелести. С каждым движением внутри тело Донхёка делалось всё податливей, и притихшее было желание вспыхнуло с новой силой. Донхёк завозился и сел прямо, заставил Джено остановиться. — Ляг, — скомандовал он, и Джено, не спуская с него глаз, сделал, что приказали. Донхёк, плюнув на остатки невесть как сохранившегося в нём стыда, повернулся к Джено задом и, перекинув через него ногу, опустился на локти. — Продолжай, — выдохнул он, бросив беглый взгляд через плечо, и взял член Джено в рот. Неглубоко, на пробу, дабы убедиться, что на вкус он такой же потрясающий, как и на вид. Бёдра и живот Джено напряглись; горячие и шершавые, как нагретый солнцем песчаник, ладони накрыли ягодицы Донхёка, смяли их до жгучей, отдающей в пах боли. Донхёк шумно вдохнул через нос и взял глубже. Терпкая солоноватость плоти наполнила рот, смешалась со слюной. Донхёк не знал своего лимита, потому заглотил больше и тут же отпрянул, закашлявшись. — Эй? — позвал Джено; ладони его переместились на бёдра, огладили их успокаивающе. — Порядок. Просто перестарался чутка. — Донхёк утёр с подбородка слюну и обхватил головку губами. Сердце его билось неторопливо, но будто прихрамывая, отчего нет-нет — и сбивалось дыхание, но когда вместо ожидаемых пальцев чувствительного входа коснулись губы и горячий, влажный язык, Донхёк сломался. Сердце будто с катушек слетело, загрохотало в грудину яростно, причиняя боль, а ноги свело судорогой. Донхёк застонал, выпустив член изо рта, и лбом уткнулся в бедро Джено. Джено не остановился. Притянул его зад поближе и так зафиксировал, не давая высвободиться. Донхёк заскулил тонко, надломлено, ртом к ноге Джено прижался и с такой силой смял в кулаках покрывало, что под ногтями скопилась боль. Он хотел, чтобы Джено перестал — это было мучительно, безбожно хорошо, — но найти в себе силы и сказать об этом не мог. Потому лишь стонал — громко, развязно — и плавно, затвердевшими сосками потираясь о живот Джено, раскачивался. Член Джено маячил у него перед лицом — большой и, на взгляд Донхёка, очень красивый, — и он время от времени водил по нему губами или языком, но взять в рот не пытался. Знал, что подавится к херам первым же стоном, а подыхать, так и не кончив, ему не хотелось. Джено не настаивал. Гладил его зад и поясницу, прихватывал, заставляя крупно вздрагивать, воспалившиеся края входа губами и толкался в него языком. Тугой и настойчивый, он проникал всё глубже и глубже, приносил всё больше и больше удовольствия. Когда терпеть стало невмоготу, и Донхёк начал толкаться бёдрами навстречу, Джено сменил его пальцами — сразу двумя, до упора, — и Донхёк, продержавшись ещё пару бесконечных секунд, кончил, содрогаясь всем телом. Стон его, больше похожий на всхлип тонущего, ещё долго стоял в ушах. Донхёк скатился на свободную часть постели и свернулся клубком. Джено, должно быть, догнал его своими силами. Донхёку было за это стыдно, но в тот миг он лишь и мог, что содрогаться от оргазменных афтершоков и ловить звёзды. Он, пожалуй, так бы и уснул, но пять месяцев сверхъестественной мясорубки научили его ложиться в постель при полной боевой готовности. Он нехотя расправил гудящие от приятной усталости конечности и сел на кровати. Джено смотрел на него с ленивым интересом и улыбался. Губы его раскраснелись и припухли, и Донхёку сделалось сладко и стыдно от одной лишь мысли о том, где они только что побывали. Донхёк потянулся к ним и неторопливо, получая от этого какое-то извращённое удовольствие, поцеловал. Джено на вкус оказался как его шампунь — цитрусовый и немножко мыльный, — и Донхёк мысленно похвалил себя за предусмотрительность. На груди у Джено брызгами подсыхала сперма, и Донхёк стёр её ладонью прежде, чем удалиться в ванную. Там он выудил из раковины ещё влажное полотенце и вытер руки и член. Бросил полотенце в корзину и взглянул на валентинку. Угол её намок и окрасился в ржавый бежевый. Должно быть, он плохо смыл за собой, и на керамике осталась кровь сирены. Донхёк подцепил открытку за край и собрался было отправить в мусорный пакет под раковиной, когда заметил кое-что ещё. Он нахмурился и открыл валентинку. Так и есть: на отсыревшем уголке проступило окончание какой-то фразы. Симпатические чернила. — Эй, Ангел, иди-ка сюда. Джено, бесшумный, как призрак, возник на пороге. Уже одетый и причёсанный. Донхёк протянул ему открытку. — В раковине была кровь, — пояснил он, когда Джено вопросительно указал на побуревший участок валентинки. — Вода с полотенца промочила бумагу, и соли железа проявили чернила. Джено хлопнул себя по лбу. — Дурак. Мог бы сразу догадаться, что это шифрованное послание. Она ведь даже не подписала открытку. — Он повертел её в руках, рассматривая со всех сторон. — Мы с Еын все лабораторные по химии делали вместе, и она как-то заметила, что аспирин в качестве невидимых чернил очень удобен — реагент всегда под рукой. — Конец фразы донёсся уже со стороны кухни. Донхёк сделал крюк к шкафу, чтобы нацепить трусы и футболку, и когда присоединился к Джено, тот уже проявлял послание. — Что за тарабарщина? — Донхёк прижался к Джено со спины и, устроив подбородок у него на плече, смотрел, как на бумаге проступают тусклые, но всё же читаемые строки на незнакомом ему языке. — Гибрид енохианского и глоссолалия. Личное изобретение наставника Цяня. Мало кто в Центре, да и за его пределами, относится к нему серьёзно. Так, баловство одного немного повёрнутого наставника, не более. Но мы с Еын на втором курсе взяли у него пару уроков. Надеюсь, хоть что-нибудь вспомню. — Джено принялся читать, а Донхёк нырнул в холодильник за пивом. Ему не пришлось спрашивать, о чём послание. Лицо Джено, вмиг потемневшее, заострившееся, как у мертвеца, было красноречивей любых слов. Значит, приятностей не жди. Донхёк без особого желания хлебнул пива и отставил бутылку на край тумбочки. Джено дочитал, выудил из корзины для хлеба, где они держали легковоспламеняющееся сырье, святую воду в бутылочках из-под микстур и кладбищенскую землю, зажигалку, поджёг валентинку и посмотрел на Донхёка. В чёрных его глазах отражались языки пламени, но ярость пылала ярче. — Они решили от тебя избавиться, — сказал он тихо, как говорил, когда Донхёк страдал от похмелья. Донхёк похолодел. — Кто? — спросил он и не узнал собственный голос. — Центр. — Но почему? Разве я плохо справляюсь? — Он вцепился в столешницу, но побороть накатившую слабость не получилось. Колени подогнулись, и он бы упал, если бы не холодильник за спиной. — Ты нестабильный. — Джено швырнул догорающую валентинку в раковину. — Они отправили за тобой гончую. — Но я такой не один! — Других лучше контролируют менторы. Вот в чём проблема, — вдруг понял Донхёк. Джено не справился, провалил экзамен, и теперь его наказывают, убирая лакмуса, с которым он уже установил связь. И Джено тоже это понимал, потому и злился. Не на Центр, что поступал по уставу, а на себя, который дал слабину, и это стоило Донхёку жизни. — Джено... — Это был первый раз, когда Донхёк назвал его по имени, и Джено вздрогнул, будто его хлестнули по лицу. — Это… — Он хотел бы сказать, что это не его вина, но дело в том, что это была именно его вина. — Ты старался. Другие и этого не смогли. — Донхёк усмехнулся, вспоминая, сколько крови попил у наставников, прежде чем они сообразили, что Джено единственный, кто может хоть как-то с ним совладать. — Плохо старался. Ну ничего, я знаю, как с этим быть. Донхёк хохотнул. Дрожь прошла; страх сменился аномальной весёлостью. — Это адская гончая. Ты ничего не поделаешь. — Неужели? А чем мы по-твоему здесь занимаемся? — Трахаемся, напиваемся, — Донхёк отсалютовал ему бутылкой, которая вновь оказалась в его руках, — и время от времени кромсаем нечисть. — Именно. Адские псы — нежить. Нас учили убивать таких, как они. — Угомонись. Допустим, ты убьёшь одну-две, а потом? — А потом я убью третью и четвёртую. И буду убивать, пока парочка задниц в Центре не начнёт гореть, ибо адским боссам не понравится, что их лучших исполнителей одного за другим отправляют в Чистилище. Донхёка невольно пробрало. Таким он видел Джено впервые. Тот всегда отличался мягким, поистине ангельским характером, никогда не вредил людям, даже если они были мудаками, как та троица, что трясла из него деньги пару часов назад, и не мог уснуть из-за мучавшей его совести, когда они вынуждены были расправляться с тварями, что творили зло по чужой воле. Адские гончие подпадали под эту категорию. Они не желали Донхёку смерти; смыслом их существования было выполнять волю хозяина. А хозяин хотел, чтобы Донхёк умер. — Твоя подружка не сказала, кто выписал мне путёвку на тот свет? — спросил он. Джено покачал головой. — Кто-то из кавалеров, но кто конкретно, она не знает. — Почему не наёмник? — Потому что наёмник не продержится против меня и минуты. — Даже ангельский? — Они стоят дорого. Боссы предлагают свои услуги за меньшую цену. На выгодных для них условиях. — Я оскорблён. — Донхёк сделал пару глотков и сунул бутылку обратно в холодильник. Пожалуй, было не время напиваться. Джено вымученно улыбнулся. — Хорошо, что тебя это забавляет. — Это нервное. На самом деле мне страшно до усирачки. — Донхёк больше не ёрничал. — Я не хочу умирать. Серьёзно. Меня кишками наружу выворачивает от одной мысли об этом. — Возможно, виной было пиво на голодный желудок, но Донхёк не стал уточнять. — Никто не умрёт. Не мы уж точно. — Джено протянул ему руку; Донхёк принял её и за миг оказался в его объятиях. — Когда она будет здесь? — Двадцать девятого февраля. У нас достаточно времени, чтобы подготовиться. Завтра прямо с утра заскочим к Чону. Он лучше других разбирается в нежити. — Доверишь мою жизнь кукольнику? — Донхёк, он бокор. — Одно и то же: он может превратить человека в марионетку. — Ты в самом деле собрался со мной спорить? Сейчас? — Всегда. Джено лбом прислонился ко лбу Донхёка и огладил его затылок. — Ты должен мне доверять, хорошо? — сказал Джено. — Ты единственный, кому я доверяю. В принципе. Ты, как-никак, мой ангел-хранитель. А ещё ты умело владеешь языком и… — Донхёк. Донхёк прыснул. С плеч его словно незримый груз свалился. Он вдохнул полной грудью и сказал: — Хреновая у нас получилась романтика. На календаре Валентин, а у нас кровь-кишки и моя вполне вероятная смерть. А ещё твой язык побывал в моей заднице раньше, чем мы сгоняли на первое свидание, что тоже на романтику не тянет. — Зато тебе понравилось, — без обиняков ответил Джено. — А ещё мне понравится, если ты спасёшь эту самую задницу от корпоративных ублюдков, и мы будем жить долго и счастливо. И временами крошить в оливье монстров. — Без этого никак? — Так уж и быть: будем делать это только по выходным. Не хочу, чтобы наш кот рос в плохом районе. Джено заржал, а Донхёк ткнулся в его шею носом и с наслаждением вдохнул крепкий, элитный аромат. Аромат, к которому теперь примешивался его собственный, едва уловимый, но всё же узнаваемый запах. Запах соли, солода и надежды. Февраль, 2020 ___________________________ *«Jim Beam» — марка бурбона.