Заклинатель змей

В мальчишке Дорна — ни на грош. Весь беленький, лощеный, с серебряными волосами в узкой, как змеиный хвост, косе. Вылитый Рейегар Таргариен в молодые годы, бренчит разве только не на арфе, а на асшайской флейте. И все же что-то в нем было… Что-то такое, за что выбирают один алмаз из горстки других таких же и делают из него бриллиант. Оберин помнил, как еще Рейегар, полный загадок и красивых подарков, прибыл в Солнечное Копье. Элия глядела на него, как на божество, хоть и прятала восхищенные улыбки за крошечным веером. Даже юная Эшара, первая гордячка и кокетка, окидывала принца тягучим взором, способным поспорить с жаром дорнийского солнца. Красный Змей тоже смотрел. Пока Дракон обменивался с братом любезностями, Оберин прожег его таким взглядом, что тот более не смог оторвать глаз. А уводя под прохладные своды замка его сестру, Таргариен усмехнулся так, что сразу становилось ясно, почему у старого Эйериса на него зуб. Оберин насквозь его видел, несмотря на чрезвычайно вежливое обхождение и душещипательные песенки. И не сомневался, что сын таков же. Элия велела ему оставить мальчика в покое, но то же она говорила и о своем будущем муженьке, а с тем они неплохо развлеклись. На самом деле, когда Красный Змей приехал в Королевскую Гавань, компанию ему уже составляли Эллария и смазливый Деймон Сэнд. Он был наслышан о местных пресных борделях и не собирался скучать. Но скуки, по всей видимости, не предвиделось. В последний раз Оберин видел племянников около трех лет назад, когда Элия привозила их в Дорн. Чернокудрая Рейенис, с радостью сменившая парчовые столичные одежды на легкие дорнийские шелка, уже тогда будоражила мужское воображение. Над нескладным Эйегоном же принялись украдкой хихикать не только ехидные песчаные змейки, но и принцесса Арианна и ее маленькая крапчатая подружка. Высокий для своих лет, но по-детски тощий и угловатый, бледный, как смертоносный гриб, и с глазами на пол лица, тот выглядел еще более нелепо среди смуглых крепких дорнийцев. Стоило ли говорить, что флейта не прибавляла ему ни друзей, ни авторитета. Даже несмотря на то что принц-лягушонок все время держался при сестре, в первый же день окружившей себя поклонниками. Оберин смеялся, что Рейенис взяла себе и Дорн, и все рейегарово притяжение, а Эйегон — только его постную мину. На что Элия ему отвечала: — В тринадцать и Красный Змей Дорна был чумазым мальчишкой. Оберин тогда лишь продолжил смеяться. А теперь понял, что зря. Мальчик и впрямь переменился. Из пугливого воробья сделался настоящим украшением, ни в чем не уступающим красавице-сестре. Статью он еще уступал отцу, но раздался в плечах. На дне темных, густо-лиловых глаз притаилась дьявольщинка, а красные губы, казалось, постоянно изгибала неподобающая усмешка. Оберину нравились такие, и Бастард из Дара Богов, бесстыжий похититель королевской невинности, тому подтверждение. Пусть и не было в нем ни капли дорнийской крови. Разве что глаза, эти змеиные глаза, которыми он пожирал Оберина будто бы вскользь, как ему самодовольно мнилось. — Принц Оберин, — говорил он вслух, ни на йоту не отходя от вышколенного тона, но во взоре его бесновалось черное пламя. — Приходите вечером в беседку, я буду играть. И Красный Змей пришел. Пришел для того, чтобы, кроме шуток, посмотреть, как парень владеет ртом. Ничего удивительного, что, помимо него, сюда набилась еще около дюжины дам. Похожее творилось и во времена Рейегара. Из мужчин сюда занесло лишь склочного принца Визериса, причем откровенно скучавшего, да еще Белый Бык мужественно стерег снаружи это развеселое общество. Элия, сидевшая подле сына, Оберину не больно обрадовалась. А вот Рейенис была довольна, как кошка, завидевшая сливки, и хитро улыбнулась, когда он приветственно кивнул им. Хорошо, короля с ними не оказалось, не то вышла бы история. Эйегон заиграл. Искусный, словно заклинатель змей, он извлекал из инструмента звуки, которые мужчины хотели бы слышать в постели с любимой женщиной. Флейта пела, стонала, хохотала, будто умалишенная, под прикосновениями его губ. Казалось, она хотела и могла заговорить, но принц был тверд с нею, позволяя лишь угодное его воле. У него быстрые пальцы и самый умелый рот, что он видел, ненароком подмечал Оберин, глядя мальчишке в глаза. Он, видно, того и добивался. Взгляд его, как прикованный, держался на Красном Змее, не уходя ни на дюйм, и того не пуская. Эйегон знал, где закончится этот вечер, и думал, конечно, только об этом. Оберин широко усмехнулся — как многое меняет лишняя пара-тройка лет. И, легким движением головы стряхнув наваждение, вышел вон, будучи абсолютного уверенным, что через четверть часа обнаружит принца в своих покоях. Музыка за его спиной на мгновение прекратилась, но после вновь заиграла, с еще большим напором и некоторой даже злостью. Прежде, чем вернуться в замок, Оберин прошел через сад, возвращая воспоминания. Да, он был возбужден, но это не причиняло ему никаких неудобств. Красному Змею нравилось растягивать напряжение, как струну до предела, а свое тело в таком состоянии он любил и того больше. Кроме того, чего греха таить, ему хотелось выдержать наглого мальчишку, вздумавшего с ним поиграть. Дорнийский принц всегда брал то, что хотел, и делал это тогда, когда сам считал нужным. Однако какого же было его удивление, когда, вернувшись к себе с полным заходом солнца, он обнаружил покои совершенно пустыми. Ничто не свидетельствовало о присутствии гостя, даже если тот был и ушел. Оберин ощутил тень ярости. Крайне редко кто-либо набирался наглости оставить его в дураках. А у этого сосунка еще молоко на губах не обсохло, отважиться на такое ему не по зубам. Если, конечно… Ему вспомнилась недавняя гримаска племянницы, и сразу стало ясно, кто настолько его не боится. Что ж, пусть, еще будет время обломать змеенышам зубки, раз уж драконьему королю недосуг заниматься их воспитанием. Перед глазами вдруг четко предстала картина: Эйегон, лежащий поперек кровати; стек… или же тонкая плеть размеренно прохаживается по розовеющим с каждым ударом ягодицам; кожа горит под ладонями, когда он раздвигает половинки в разные стороны, и мальчишка тоненько хнычет от смеси боли и возбуждения… В паху ощутимо кольнуло, и Оберин, не устояв, обхватил восставший член сквозь одежду. Нужно было что-то с этим делать, негоже ему, как безусому юнцу, удовлетворять себя в одиночестве. Он вызвал слугу, велев привести Деймона Сэнда. И видят Семеро, промедление дорого ему обойдется. Но бастард Аллириона не заставил ждать. Буйство и покорность, которую тот умел к месту употребить, привлекали в нем в одинаковой мере. Он походил на норовистого скакуна, позволявшего объезжать себя только одному всаднику. — Вы застали меня врасплох, Ваше Высочество, — Деймон тонко улыбнулся; судя по этой улыбке и наспех наброшенной одежде приказ выдернул его из не одинокой постели. Оберин провел ногтем косую линию по его гладкой щеке. — Я тебя надолго не задержу. Деймон опустил ресницы, явно следя за ласкающей рукой. Губы призывно приоткрылись, когда Оберин потянул его на себя. Целовались они недолго, хотя он знал, что Сэнду, как и многим хорошеньким юношам его возраста, нравилось заниматься этим, и иногда уступал сентиментальному порыва. Но сегодня был не подходящий день для долгих прелюдий. Вытряхнув парня из одежды, коей, к счастью, оказалось немного, Оберин повалил его на кровать. Тот наскоро подготовил себя маслом, всегда бывшим под рукой, и широким движением смазал член Оберина. Он брал его быстро и несколько жестко для первого захода, удерживая колени юноши у самой головы. Деймон дышал прерывисто и иногда негромко вскрикивал, но охотно подавался навстречу. Рука его, подчиняясь заданному ритму, прохаживалась по напряженному стволу, зажатому меж их тел. Вскоре семя брызнуло ему на живот, Оберин почувствовал, как сладко он сжался на его члене перед тем, как излиться. Это подстегнуло к концу его самого. Особенно крепко толкнувшись в размякшего Деймона, так, что яйца мягко шлепнули по его заду, Оберин вышел и с глухим рыком излился ему на живот, смешивая их соки. Бастард застонал, твердые синие глаза его сделались бархатными, блеск их чуть притупился, будто лезвие убрали в ножны. На мгновение, обманувшись игрой тьмы и беспокойного свечного света, Оберин увидел вместо него другого. Интересно, какие огни зажгла бы страсть в тех глазах, столь же темных, но совсем иных, диковинных, бесовских?.. Из-за этой мысли, так некстати пришедшей ему теперь, Оберин отпустил любовника с некоторым раздражением. Благо, Деймон был не из обидчивых. Он ловко поднялся с постели и под пристальным взглядом принца стал одеваться. Движения его пронизывала ленивая грация, как у дикого зверя, Красный Змей невольно залюбовался им. — Доброй ночи, мой принц, — он непринужденно поклонился и выскользнул было за дверь, но вдруг замер. — В чем дело? — Оберин нахмурился. Деймон обернулся к нему с вязкой, как пастила, улыбкой. — К вам очередь, мой принц, — проговорил Бастард из Дара Богов и посторонился, пропуская полночного гостя. Поняв, кто явился незваным в такой час, Оберин не слишком удивился, хотя, признаться, уже никого не ждал. Он шикнул на Деймона, болтавшегося в дверях с самым хитрым видом, и того тут же след простыл. Затем взгляд его снова оборотился к вошедшему. — Какое неподобающее время для прогулки, Ваше Высочество, — хмыкнул Красный Змей. Юноша стоял перед ним, как провинившийся ученик, явно смущенный наготой собеседника, не прикрытой даже простыней. Впрочем, он довольно быстро совладал с собой и свел свой отчаянный взор с обериновым. — Тяжело быть отвергнутым, — резко бросил Эйегон, очевидно, имея в виду вовсе не себя. Это позабавило Оберина даже больше его внезапного визита. — Особенно когда ждешь своей очереди под дверью, — с мнимым сочувствием закончил Мартелл. Мальчишка вдруг совершенно очаровательным образом покраснел. Ох уж это хрупкое драконье эго, одной крохотной иголочки достаточно, чтобы оно лопнуло, подобно воздушному шару. Он приглашающе похлопал по смятым простыням рядом с собой: — Ложись, так и быть попробую тебя, раз уж набрался храбрости прийти. На второй раз ее может и не хватить. Вдобавок к краске у Эйегона гневно задрожали губы. Ну, а как же! Ему, кронпринцу, будущему королю, предлагали, будто перинной девке, еще и на попользованных простынях, и все это без единого комплимента его блистательной персоне! — Думаете, я захочу вас? На этом… Этой гадости, где вы только что драли какого-то слугу?! — заверещал он, задыхаясь от бессильной злости. Оберин расхохотался. В одно слитное движение он оказался на ногах, прямо перед остолбеневшим от подобного напора принцем. Тот даже дышать перестал, закусив красивую пухлую губу. Нельзя было удержаться, и он подцепил ее двумя пальцами, небрежно оттягивая. — Ну, конечно, ты хочешь, иначе бы ты не пришел… Оберин вложил ему палец в рот, и мальчик, не долго думая, плотно обхватил его губами и стал осторожно посасывать. — Хороший мальчик, — похвалил Красный Змей, поглаживая его по голове, и протолкнул ему в рот второй палец. — Знаешь… — протянул он. — Я хотел попробовать твой рот задолго до того, как ты решил показать, насколько хорошо умеешь работать им. Вот так… — Эйегон вскинул на него свои огромные глаза, продолжая, впрочем, увлеченно сосать. — Ты все правильно понял, — Оберин указал взглядом вниз. Эйегон имел до смешного растерянный вид, выпуская изо рта чужие пальцы и медленно опускаясь на колени. Если прежде можно было подумать, будто он вполне освоился со своим телом и достаточно искушен, чтобы не краснеть от каждого слова, то теперь сделалось ясно, что три года решали не так уж много. Значит, придется учить его самому. — Ты когда-нибудь видел член, мальчик? — спросил он, разглядывая этот безупречный рот, что, наконец, оказался от его плоти в непосредственной близости. — Да, — голос прозвучал неожиданно твердо. Уже неплохо. — Тогда ты, должно быть, знаешь, как с ним обращаться? Эйегон горячо выдохнул: — Да, — и сомкнул пальцы вокруг качнувшегося перед его лицом ствола. Он несколько раз аккуратно мазнул по головке языком, собирая выступившую смазку. Потом перехватил член у самого основания и принялся вылизывать его по всей длине. Язык у него был длинный, красный и скользил по члену с видимым удовольствием. Выходит, что-то он все же умел. Оберин запустил руку ему в волосы, окончательно растрепав тонкую косу, и потянул чуть назад. Эйегон широко облизнулся, взирая на него снизу вверх со взявшимся не понять откуда достоинством. — Открой рот, — велел Оберин. — Шире… Вот так. Надавив ему на затылок, он разом вошел во влажную тесноту его рта. Несколько мгновений Эйегон осваивался с длиной, а после, удобнее охватив губами ствол, заработал головой. В отличие от многих его любовников, принц почти сразу пустил член в глотку. Сосал он хорошо, с оттяжкой, выпускал едва ли не полностью, чтобы потом снова взять до упора, так, что Оберин чувствовал, как мелко вздрагивало его горло. Слюна стекала ему по подбородку, и ниточки ее ползли за губами, пока Эйегон рьяно двигался на члене. Оберин крепко держал его за волосы, помогая держать ритм. Когда вторая за ночь разрядка стала приближаться, он дернул голову принца слегка вниз, а сам приподнялся на мыски, теперь вбиваясь ему в рот сверху. Эйегон глухо застонал, цепляясь Оберину за бедра. От этой резкой вспышки боли он остановился и, наконец, излился в тугую, сжимающуюся вокруг ствола, глотку. Мальчишка крупно сглотнул, не потеряв ни капли семени. Глаза у него все никак не могли сфокусироваться, но на лице выступало абсолютное, почти пьяное довольство собой. Оберин потянул его наверх и поцеловал, ощущая на губах терпкую горечь семени, смешавшуюся с собственным вкусом принца — пряным, чуть хмельным, словно от вина. Он был таким красивым, с распухшим ртом и всколоченными волосами, с глазами черными и блестящими от голода и жадности. Трогая и щупая его в безумном, алчном запале, Оберин ощутил мокрое пятно у него на штанах. Сын Рейегара Таргариена кончил без рук с его членом во рту. Ему стало вдруг ужасно весело, и чувство это примешивалось к желанию загнуть мальчишку по-удобнее и взять все, что у него есть, здесь и сейчас. Вот он уже сидел перед ним на кровати, дублет расстегнут до половины, над маленьким соском наливался алым след от укуса. Такой доступный, даже ноги не в силах свести. Оберин провел рукой по его пылающей щеке, и краска словно потекла вслед за прикосновением. Эйегон перехватил его пальцы, сжимая в своей нежной ладони. — Нет… — прошептал он и поцеловал у него запястье. — Я не буду вторым за ночь, не буду молиться на ваш член и уж точно не буду вашей очередной шлюхой. Произнося это, Эйегон продолжал покрывать мелкими влажными поцелуями его ладонь, и Оберин, признаться, часто отвлекался от того, что он говорил. — Тогда зачем ты пришел? — усмехнулся Красный Змей и попытался повалить его на подушки. Снова проснувшееся возбуждение кронпринца, что весьма недвусмысленно упиралось дорнийцу в бедро, отметало мысль о принуждении. Но мальчишка вывернулся из-под него, будто проворная ящерица. Мгновение, и он был уже на ногах, застегнутый на все пуговицы. — Чтобы стать заклинателем самого Красного Змея, — вкрадчивым шепотом проговорил Эйегон, губы его изогнула мечтательная улыбка, которая, впрочем, могла и примерещиться, потому что Его Высочество тут же метнулся к двери и выскочил вон. Оберин проводил его со смесью предвкушения и веселого изумления, долгое время не посещавшего горячее сердце Красного Змея. Что ж, рассудил он, наливая в кубок вина — красного дорнийского, а не ту кислую воду, из Бора, что пили в столице, — если мальчику хочется, можно и поиграть. Пока заклинатель поет свои песни, Змей уже обовьется вокруг его шеи. Тем временем за окном медленно поднималось ленивое солнце, отбрасывая золотые лучи на наготу Дорнийского Принца и раскрасневшееся лицо Эйегона Таргариена, за запертой дверью своих покоев прижимавшегося горящим лбом к стеклу, пока в мокром кулаке остывало семя.