Лютик, блять!

      Аккуратная надпись «Лютик» выведена ровными буквами у него на запястье. Лютик разглядывает её и немного удивляется собственному имени, красующемуся на его коже. Интересно, какое слово у его соулмейта и какую фразу можно составить с его именем? Юлиан думает о романтичном «Милый Лютик» или о чём-то в этом духе. Юлиан думает о прекрасной длинноволосой девушке, которая будет восхищаться его балладами и готовить ему вкусную еду. Юлиан почти уверен, кто его соулмейт, кто его истинная. У него в голове ещё очень долго продержался бы образ очаровательной дамы, если бы другой, совершенно грубый образ, не вытеснил его, надолго застряв где-то в уголочке его любвеобильного сердца и упорно отвоёвывал всё оставшееся. И, надо сказать, у него это отлично получалось. Просто превосходно.       Лютик сплюнул, грязно выругавшись. Запястье снова было тёплым. Даже горячим, по сравнению с остальной кожей. Буквы неприятно кололи кожу на руке, но не так сильно, чтобы уделять этому внимание. Пока что несильно. Лютик бесился и злился. Да, на него, на этого бесстрастного и непреступного мудака, с холодным прожигающим взглядом. Бесило абсолютно всё: от грубых «заткнись, Лютик», до болезненных пинков в живот. Поэт сгибался пополам, корчась от боли, но упрямо продолжал следовать за ним. И уже через пять минут беззаботно напевал свои тут же сочинённые баллады. Лютик знал, что они его бесят. Он знал и пользовался этим. Потому что устал, что он льет всю грязь и проблемы ему в лицо. И Лютик не желал с этим мириться.       Но больше всего Лютика выводило из себя то, что этот мутант с каменным сердцем был ему небезразличен. Поэтому когда он узнал, что они с ним соулмейты, то одновременно обрадовался и огорчился. Потому что знал, что ведьмаки не могут чувствовать, тем более любить. Лютик ненавидел и любил это недоразумение одновременно. И имя этому недоразумению — Геральт.       Буквы снова обожгли кожу, когда Лютик поймал на себе уставший и раздражённый взгляд золотых глаз. Теперь ему приходилось носить костюмы с длинными рукавами, потому что он не хотел, чтобы Геральт знал. Он боялся собственных чувств, а где-то в сердце, словно в клетке, маленькой птицей билась мысль, что ведьмаки не могут быть соулмейтами, и что он, Юлиан, напрасно его любит. Да и какой смысл любить, если взаимности всё равно никогда не будет. Никогда… Слова давили на разум не меньше взгляда напротив, и Лютик, подавленный всем, отворачивается, пряча глаза. Сердце зачем-то начинает стучать сильнее, а бард не понимает зачем. Всё кажется таким безнадёжным, что трубадур всерьёз задумывается, а зачем он вообще здесь сидит? Зачем ему этот костер, зачем ему беззвёздная ветреная ночь, зачем баллады и музыка, зачем ему лютня, если писать баллады всё равно некому. Зачем ему это всё, если он не нужен Геральту, сидящему напротив. Зачем, если буквы продолжают жечь запястье, а Белый Волк продолжает ничего не чувствовать. — Зачем?.. — срывается тихое с губ, и ведьмак поднимает взгляд. — Что «зачем»? — голос низкий, с хрипотцой, и Юлиан закрывает глаза, невольно вслушиваясь. Но не отвечает. А зачем отвечать, когда и так ясно, что в этом нет смысла.       Солнце лижет водную гладь, задевает лучами фигуру у пруда, запутывается в волосах. Лютик стоит по колено в воде и пытается смыть, ставшую ненавистной, надпись, состоящую из уже противного собственного прозвища. Или, кажется, уже имени. Потому что в последний раз его так называли только родители. Надпись не оттирается, несмотря на все старания трубадура: буквы въелись в кожу, и теперь поэт только раздирает её до кровавых царапин. Но он не обращает на это внимания, желая лишь одного: смыть, содрать, забыть, выкинуть, как это сделали с ним. Ничего не происходит, и Лютик смахивает появившиеся слёзы безысходности. И понимает, что это неотвратимо. Он обязан страдать из-за своей любви всю оставшуюся жизнь. И от этого становится ещё больнее.

***

      Он понятия не имеет, зачем пошёл в поход на дракона. Хотя, конечно, всё из-за Геральта, Лютик и сам это знает, вот только Геральт идёт из-за Йеннифер. Лютик, задумавшись, налетает на камень, спотыкается и падает. Ведьмак, идущий спереди, не оборачивается. Запястье горит, но Лютик давит слёзы в горле и поднимается, и продолжает идти, не зная, что ждёт его дальше. Ревность ядовитой колючкой, проросшей внутри него, колет в самое сердце, а её жгучий сок разливается по венам смертельным ядом, от которого умереть, к сожалению, не получится, и Лютик об этом жалеет. На самоубийство просто не хватает решительности.       Юлиан смотрит вдаль и не сразу замечает, что к нему подсаживается Геральт. В другой раз Лютик обязательно начал бы о чём-то болтать, но теперь он молчит. И Геральт тоже молчит. Молчанье вовсе не тяжёлое и не висит в воздухе густым напряжением. Оно обычное, но ничего не значащее. В нём нет ни радости, ни страха, ни печали, ни неловкости. В нём только безразличие. Лютик осторожно смотрит в сторону ведьмака: его грубые черты лица не тронула тень улыбки при взгляде ясных голубых глаз. Густые белые волосы спадают на сильные плечи и немного развеваются от дуновения ветерка. Геральт, вот он, совсем близко, стоит только немного пододвинуться, положить голову на плечо, и складки на лбу тут же разгладятся, и безразличие уйдёт с лица ведьмака, сменится грустной улыбкой. Стоит только пододвинуться. Но Лютик не пододвигается, а встаёт и уходит. Метка на запястье снова обжигает кожу.       Ярость и злоба плещутся в глазах ведьмака, и они пылают холодным золотым пламенем. Лютик весь сжимается под потоком оскорблений, которые продолжают вылетать из уст Геральта. Лютик чувствует себя ничтожно жалким и никому не нужным. Он еле-еле удерживается на ногах, выслушивая последние слова, разворачивается и уходит. Через десять шагов непрошенные слёзы, давно закипевшие на сердце, подбираются к горлу, больно царапая стенки. Лютик сжимает губы в тонкую полоску, пытаясь сдержаться, но слёзы капают из его глаз, и бард не вытирает их рукой. Поэтому завернув за поворот, он позволяет себе разрыдаться в голос.       Пальцы, крепко сжимавшие гриф лютни, ослабли. Юлиан продолжает сотрясаться от тихого плача, но все слёзы уже высохли, и теперь он просто беззвучно открывает рот. Он просто обуза для него, заноза в заднице, надоедливый щенок. Его выкинули, пожелали забыть. А бард так и не смог. Его продолжали обливать грязью. А бард продолжал терпеть и улыбаться. Но терпение и силы кончились и хотелось просто лежать на земле, глотая собственные слёзы. Лютик встал. Немного закачался, потеряв равновесие, выровнялся и побрёл вперёд. К мосту.       Закат багровой полоской догорал на горизонте, и поэт, горько усмехнувшись, подумал, что это может последний закат, который он увидит. Он точно решил, что уйдёт. Если Геральт так пожелал, то он уйдёт. И не пожалеет. Лютик смахнул очередную слезу и посмотрел вниз. Там, на дне горного ущелья шумела и пенилась река Браа, неся свои воды меж валунов и скал. Трубадур ступил на мост. Хлипкие доски заскрипели и закачались под ним, но Лютик продолжал упрямо идти вперед, хватаясь руками за цепь. Лютня неудобно висела за спиной тяжким грузом, но Юлиан не желал расставаться с единственным сокровищем в своей жизни. В конце концов именно она спасала его от постоянной грусти. Один неосторожный шаг, и Лютик не заметил, как доска под ним треснула и с грохотом провалилась. Пальцы соскользнули с ржавой цепи, и трубадур, теряя опору, беспомощно ухватился за воздух. Бездна раскрыла свою пасть, обнажая острые зубья камней, и Лютик зажмурился, готовясь расстаться с жизнью. — Лютик, блять! — чужая рука крепко схватила его за запястье, и он оказался притянутым к сильному телу, а следующую секунду вжатым в острую стену скалы. — Какого хрена ты творишь, Лютик?! Жить надоело?! —  прорычал Геральт, зло и осуждающе смотря на барда, больно сжимая тонкую руку. Лютик взглянул на него и отыскал в жёлтых глазах напротив гнев, ярость и… Страх? Страх за чужую жизнь. Поэт молчал. Гнев в глазах Геральта постепенно сменялся неподдельным удивлением, и он ошарашенно уставился на свое запястье. Лютик тоже смотрел. На бледной коже, усеянной узором шрамов, вырисовывались черные буквы, складываясь в простое и понятное слово. «Блять» — теперь было выжжено на руке Геральта, и Юлиан неверяще смотрел, завороженный таким странным зрелищем. Метка Лютика обожгла руку Геральта сквозь ткань, и он отпустил запястье барда, удивляясь ещё больше. Потом снова схватил и приложил руку Лютика к своей. «Лютик, блять». Лютик рассмеялся. Всё-таки ведьмаки могут быть соулмейтами. — Лютик, блять, — промычал Геральт сквозь жаркий поцелуй, вжимая хрупкое тело в холодный камень. Он продолжал неистово целовать поэта прямо здесь, на краю моста, не заботясь об их жизнях. Лютик отвечал на грубые влажные поцелуи с большим энтузиазмом, зарываясь пальцами в густые белые пряди, чувствуя как пустота в сердце заполняется любовью. Он впервые в жизни наконец-то чувствовал вместо обжигающей боли настоящее тепло.