Просто сны

Саваж Опресс родился в храме Сестёр Ночи на Датомире, в зелёном тумане, и первым, что увидел, были холодные глаза Матери Талзин, а первым, что почувствовал — как сминается под пальцами чужая тонкая шея. Мальчишка молил и плакал, но без толку — Саваж презирал слабость, а его брат, он знал, выглядел иначе. У его брата были жёлтые глаза, и он не был слабым, в отличие от этого червяка-самозванца. Мать Талзин одобрительно улыбалась. Он знал, что до храма, до тумана, до глаз Матери — не было ничего. Его самого не было. Но иногда ему снилось иное: светлые, смеющиеся глаза, ветер в ушах от быстрого бега, весёлая улыбка. "Опять ты обогнал меня, брат!" Сам он, Саваж, тоже смеялся, запрокинув голову к подёрнутому дымкой безоблачному небу. В этих снах небо всегда было безоблачным, и кто-то очень знакомый толкал его плечом в плечо и говорил: — Давай ещё! На этот раз я точно выиграю! А он отвечал: — Ага, поспорим. У тебя скоро синяк на лбу будет от моих щелбанов! — Ой-ой-ой, смотри не лопни от важности. И они смеялись. Весело, беззаботно. Саваж не умел так смеяться, а у его брата не было таких светлых глаз, о нет, они жёлтые, и в них горит тёмный огонь: не обогреет — сожжёт. Это был не Саваж. И, конечно, не Мол. Тогда кто? Нужно было рассказать Матери Талзин об этих снах, спросить об их значении… но Саваж молчал. Он не знал, почему, да и некогда было думать: он должен был найти Мола, своего настоящего брата, как можно скорее. А сны… это просто сны. * — Нет, нет, прошу, не надо! Саваж, это же я, твой брат! Нет… Всхлип. Хруст позвонков под пальцами. Светлые глаза, полные слёз, закатываются и гаснут, как свеча под порывом ветра. Весь мир гаснет, тонет в зелёном тумане, и он… кто он? Саваж рывком сел в откинутом кресле второго пилота, схватил световой меч, но активировать не успел. На него сверху вниз пристально, не мигая, смотрели жёлтые глаза Мола, в которых горел тёмный злой огонь. Верно. Они летят прочь от Датомира, и Мол — его брат Мол — снова с ним. — Что с тобой… брат? — спросил Мол, наклонившись над ним и тронув за плечо. С лёгким удивлением. С беспокойством? Хотя нет, это точно почудилось — Мол не мог беспокоиться из-за снов. Саваж прицепил меч обратно к поясу, провёл рукой по лицу, стирая липкую испарину. — Ничего. Просто сон. — Тебя это беспокоит? Благодарность, острая, как бритва, шевельнулась под рёбрами. Мать Талзин лишь недавно вернула Молу рассудок и самую суть, а он находил силы беспокоиться о Саваже. От этого было и сладко, и стыдно разом. Там, на Датомире, среди зелёного тумана, в котором однажды родился он сам и в котором заново рождался Мол, Саваж, слушая почти невыносимо раздирающие уши крики боли, впервые осознал и почти — но только почти — ужаснулся осознанию: а ведь он убил бы Мать Талзин, навреди она Молу ещё больше, и не важно, случайно или намеренно. Сейчас, когда они летели искать джедая по имени Оби-Ван Кеноби, чтобы отомстить за то, что тот сделал с Молом, Саваж окончательно понял: эти сны — простой дурман, а мальчик со светлыми, полными слёз глазами — самозванец, заслуживший смерти за свою мерзкую ложь. У Саважа Опресса только один брат, и он никогда не стал бы рыдать и молить о пощаде. Он покачал головой: — Нет, брат. Не беспокоит. Просто сон. Мол, криво усмехнувшись, хлопнул его по плечу и вернулся в кресло первого пилота. * Саважу всё ещё снились сны — но теперь в них были жёлтые глаза Мола, и его хриплый смех, и его глубокий шершавый голос, и властные прикосновения, за каждое из которых не жалко было умереть. Те же глаза смотрели на него, когда он просыпался, и тот же голос вёл за собой, и за теми же прикосновениями он тянулся, как за высшей наградой. В мире не было никого, кроме Мола, и никто, кроме Мола, не был нужен Саважу. Его единственный брат. Настоящий брат. В космосе не было безоблачного неба, только бескрайняя ледяная чернота. А на тех планетах, где они с Молом оказывались в поисках Кеноби, Саваж на небо не смотрел — только на Мола. Его глаза заменяли собой небо. Он заменял собой всё. Он был всем. Ничего не было до него, и после — ничего не будет. А сны — это просто сны.