Пёс возвращается к хозяину.

      Моррисон помнит его ещё щенком — совсем юным, лохматым, едва обрётшего триггер, но уже повидавшего многое. Тогда глаза Данте уже тускнели, и вместо ярко-голубого неба в них отражалось светлое, какое бывает перед рассветом или сразу после заката.              Щенок вырос — это давно уже здоровенный, но всё такой же лохматый пёс. Данте давно уже выше Моррисона, и чтобы потрепать его за холку, мужчине приходится хорошенько потянуться. Но щенок даётся в руки так же легко, как и прежде — склоняет чуть голову, чтобы тёмным пальцам было проще зарыться в белые пряди, и едва заметно улыбается, когда человеческая рука вроде и журит за безответственность, а вроде и ласкает.              Данте смотрит преданно своими большими, серо-голубыми глазами. Щенок искренне рад видеть своего хозяина. Будь у этого лентяя хвост, наверняка тот бы неистово им вилял, — думает брокер.              — Хорошо, что ты вернулся. Знаешь, какая куча работы тебя ждёт? — Моррисон треплет здорового пса по спутанным и грязным волосам, вытаскивает из прядей засохшие куски крови — демонической и его собственной, дантовой. Она немного отличается по цвету. — Почесать тебя за ушком, щенок?              Данте в ответ только фыркает. В принципе, все слишком хорошо, чтобы заставлять себя что-то там отвечать этому старику. Вергилий в комнате на втором этаже, израненный, вымотавшийся до предела, но живой и мирно спящий, раскинув руки по пыльным перьевым подушкам.              — Спасибо, что присмотрел за моим агентством, — Данте ластится к чужой руке, безмолвно просит почесать ближе к линии роста волос, и Моррисон покорно опускает грубую ладонь на сильную шею.              Контора насквозь провоняла дымом крепких кубинских сигар, и, несмотря на то, что Данте на дух не переносит курево в любом виде, ему приятно возвращаться не в сырость и тлен, а домой.              — Всегда пожалуйста, — Моррисон вдруг напрягает руку и сильно давит на шею, опуская ещё ниже, подтягивая щенка-переростка к себе. Брокер целует горько, его губы со вкусом того, что почти неуловимо пропитало каждую вещь и стены агентства. И Данте не отстаёт, разделяя с ним запах гнилой демонической плоти, которую приходилось жрать, чтобы выжить. От такого мизерного количества токсинов человеку ничего не будет, а Моррисон очень непривередливый и стойкий.              Данте кажется старше после трёх лет в аду. Гораздо, гораздо старше — морщины глубокими бороздами испещрили лицо. Может, после должного отдыха часть из них разгладится, а сбритая щетина убавит десяток лет, но пёс однозначно постарел, заматерел.              — Я отосплюсь и возьмусь за любую работу. Мне и придурку наверху нужны деньги. Его, кстати, тоже можешь запрячь, — весело шепчет Данте, и Моррисон вновь треплет уткнувшуюся ему в плечо лбом голову по волосам.              Нерадивый охотник на демонов засыпает прямо на нём. Энергии хватило только на то, чтобы дождаться партнёра по бизнесу и показаться, что вот он здесь — живой, хоть и грязный, вымазанный в крови, но он, чёрт возьми, выжил! Хотелось похвастаться этим перед спокойным другом с гусиными лапками у глаз, увидеть, как тот снимает с мягкой улыбкой шляпу и проходит в холл — невероятно счастливый, но сдерживающийся. На то, как Моррисон затягивается очередной кубинской сигарой, он посмотрит уже после, мужчина никуда не уйдёт.              Моррисон тихо смеётся, выпуская остатки напряжения, осторожно отрывает от себя тяжёлое тело и бережно роняет его на ближайший диван. Агентство пахнет демоническим смрадом и дымом. Брокер снова смеётся, смахивая грязные белые пряди с высокого лба и укладывая полудемона более-менее удобно на слишком коротком для его габаритов дивана, а затем отступает, выуживая из пиджака сигару.              — Отдыхай, Данте.