Нам было по шестнадцать

      Ебаная жара. Самый разгар летних поездок, а кто-то нехороший решил устроить празднование окончания очередного учебного года на грязной хате своих родаков, уехавших в Сиэтл. Мы, в принципе, никогда не против халявного бухла и презервативов, но то, что тринадцатилетки присылают фото своей пизды в чат, сидя напротив нас, немного вымораживает хер в штанах, неприятно упершийся в джинсу. То ли мы перебрали водки или та шестая бутылка пива, выпитая залпом, была лишней? Риторический вопрос. Одно радует, мы без крендельков: только пара шнырей с телефонами и купюрами в туалете крошат Молли.       Потряхивая ворот хлопкового худака, блондин слегка заторможенно смотрит за тем, как девчонка с торчащими из шорт карманами, ягодицами устраивает флинт жопой перед его хлеборезкой и опускается на колени, изгибая тощую спину в порыве экстаза и детских стонов. Порно для Диснея. Он не верит в то, что эта доска, прокатившись промежностью от его массивных коленей, до не менее массивной залупы, не сквиртанет фонтаном да замарает его Монтану. Поэтому, эту соску он под подмышки скидывает парню напротив, что озорно прокричал, в стиле:"Пидор!" и с жестянкой стал целовать брюнетку, собирая волосы в грубый хвост на затылке.       Ему вправду не хватает Трапа. Особенно щас, когда яйца гудели и в башке была каша. Он еле-еле двигался по домику, всматриваясь в рожи, надеясь встретить хоть Фредди, чтобы сказать ему:"Братиш, не звони только папе: Это сегодня, завтра я в стекло буду". Но даже на подрочить его не хватало в сортире: больно ныло самолюбие, монотонно двигать руками и лишь представлять тощую жопу Спринга, да надрачивать хуй до боли в сводящих бедрах; не хотелось, нет. Пинает одну из десятка незапертых комнат, ловит лулзы с визжащей девчонки и смущенного мальчика и спешно достает телефон, чтобы кинуть единственное:"Я хочу поцеловать тебя, животное".       Он не помнит, когда началась его влюбленность в старшего брата неформального обортыша, но он точно знал: мое. Мое, блять. Никому и никогда не дам считать кости и перебирать волосы на ногах с синяками и с ссадинами, сам все зацелую и залижу, как псина. С тапками в пасти, анальными свечами и сигаретами. Лишь бы первый не терял интерес.       Он чувствует на поясе грубые пальцы, завернутые в бинты и с рыком животным назад поддается, трется макушкой о нагое плечо и взглядом лазурным жрет швы на шеи и потресканных от шотов губах: Трап всегда выглядел изношенно, так, словно его с кукана не снимали, по мере, пару сотен лет или кормили только молочным коктейлем; переломанные конечности, кровоподтеки и гнилые повязки: в этом весь старший лопоух, хотя, оба мерзостные: тянут их, Фазберов, на дно ебаное, через ложку с дыркой и не жалко: целуются через призму гадких улыбок.       Он не знает, насколько пиздец было рвать на Спринге кардиган, так ему, блять, не идущий или на глазах у всех совать ему руки в штаны, но это его не ебало: они не трахались около месяца и от этого так и рвало белье и крышу, все сносило и горело. В отцовской тачке все также душно от нагретого металла и сидений из кожзама, от которых жопа липнет и потеет. Это не мешает протирать крашенным мальчиком задние сиденья, пока они беспорядочно целуются, толкаясь языками и эрекций навстречу раздвинутых ног. Сероглазый даже смеет за его спиной отвечать на сообщения на Фейсбуке, за что Голд сокрушается на болезненный укус прямо в центр грудины, по незажившему шраму и сует пальцы в капри, цвета апельсина, чтобы давить промеж ягодиц зайца, ребром ладони раздраконивая вход. Трап шипит, бодается коленями и неистово ноет, что-то по типу:"Вставь мне уже, романтичное ты чмо", сам лезет пальцами, расстегивая молнию и за резинку белья тянет за пейджер Голда, словно за рычаг, членом вертит, предэякулят пальцами растирая по головке и уже почти визжит:"Выеби, выеби меня!" с сатирой. От вида истерящей суки, с застывшими слезами и улыбчивыми губами, наполненных слюной, стекающей вниз по щеке, сразу захотелось трахнуть не одну дырку, но он шумно сглатывает, сдирая штаны с мальчика и не до конца стянув белье, чем вызвал боль в мышцах, развел его ноги шире, потерся о красный анус и вставив, вошел до предела. Среди мужчин гомосексуалистов чаще распространены различные заболевания Венеры, но блондин уверен: эта сука самая спидозная, самая грязная и отвратительная и она не только его; пока член драконит кишку, он понимает, что за время их перерыва кто-то еще драл это худое, неправильно сложенное тело, кто-то, как и он сейчас, прокусывал ему кожу на спине и оставлял рваные царапины на ягодицах, словно плетью и словно стеком по лопаткам, с разъяренного кулака от досады и тупой боли. Трап истерично сипит и бьется в судороге, когда Голд наваливается сверху, по самую мошонку загоняя член и оставляя его так по меньшей мере на пару минут, а потом отпускал от этой судороги и вставлял пальцы, раздирая изнутри ногтями калеку, до криков о помощи и словах о будущей смерти старшего Фазбера. Ему нравилось как жалкое и униженное лицо Трапа ударялось о стекло машины, как слюни и кровь из носа забивали обзор и как сухие кулаки зайца дергали за ручку авто. Голд не давал прикоснуться тому к члену, только раскаленный кожзам мог поддевать тонкую бледную кожу и заставлять жмуриться от новой порции боли Трапа, который, кажись, был на грани того, чтобы его вырвало. С каждый погружением, Голд рычал, как животное, как самая настоящая приземленная тварь, вставшая на автопилот инстинктивного размножения и осеменения каждой самки. Поэтому, когда приходит конец, он с раскатистым баритоном изливается на сломанное лицо Трапа, с забитым взглядом и прогрызанной нижней губой, заливая некогда милое, не тронутое щетиной лицо. Плюнув тому меж уст, он целует, трясет, призывая жить и не сметь умереть: как же ты меня бросишь, весенний?        Ну если это любовь, хоть и достаточно извращенная, пусть она будет длиться вечно.