Сталь из Цинхэ

      У сабель Цинхэ Не сложный характер. У каждой — душа, каждая связана со своим владельцем от начала и до последнего вздоха. Точно так же, как и любое другое оружие заклинателей. Это ведь не просто обработанные куски металла, дерева и кожи — это сила и чары, влитые по капле, впитавшиеся в узор на клинке, резную рукоять или переплетение струн. Это то, что призвано помогать в бою и оберегать в пути, развеивать мороки и быть единым целым с волей того, в чьих руках находится… Но сабли Цинхэ Не отличаются от мечей прочих кланов. Они — воплощение ярости, вечная едва сдерживаемая мощь, вечное желание боя и чужой крови. Они своенравны и непредсказуемы, и горе тому, кто коснется их, не имея на то права.       Бася знает об этом лучше многих. Ее не трогают даже кузнецы — с тех пор, как последний удар молота выгладил ее лезвие, с тех пор, как последнее заклинание было прочитано над ней и рукоять украсилась печатью, пробудившей душу, она принадлежит лишь одним рукам. Тем, которым безоговорочно доверяет.       Бася свысока смотрит на других. Она — сильнейшая, и потому досталась самому достойному. А в том, что он воистину достоин, она убеждается каждый раз, когда они выходят на поле боя. Благо в боях у них недостатка нет.       Наверное, она могла бы сказать, что любит своего хозяина.       Да, пожалуй. Любит. Духам оружия не запрещено любить, и она искренне отдает всю себя одному человеку. Своему человеку. Наверное, будь она конем — подставляла бы морду под ласку и охраняла сон в походе, она видела подобное много раз. Но она выражает свои чувства иначе, так, как умеет только оружие — неся смерть его врагам.       Ее человек — молодой глава ордена Цинхэ Не. Бася видела, как умирал прежний, тяжело и страшно. В сражении, но не таком, к каким она привыкла. Не в таком, где способна помочь сталь. Обломки его сабли лежали на столике возле постели и умирали вместе с ним, а он пытался дотянуться до них ослабевшими пальцами — и не мог. Бася помнит, как хмурилось небо в день, когда его хоронили в древнем фамильном некрополе, полном темной энергии и неспокойных мертвецов. Она тогда даже затрепетала невольно, предвкушая славную битву и горькую кровь на своем острие, но эта кровь предназначалась не ей, она ждала другого. Других… Бася помнит неясный шепот братьев и сестер, донесшийся до нее из темноты каменных коридоров. Они запечатаны, но живы и полны гнева. Однажды и она присоединится к ним. Нескоро.       …Когда они возвращаются в Нечистую Юдоль, люди вокруг приветствуют нового главу ордена. Он останавливается, гордо вскинув темноволосую голову, и осенний ветер треплет белый траурный плащ на его плечах. В его сердце больше нет горя, терзавшего его последние несколько месяцев, в нем песней звучат уверенность и обещание отомстить. Бася упивается этой песней.       Ее человек. Не Минцзюэ.       Они называют это Свержением Солнца. В общем-то, не так важно, как называть, главное — они действуют. Они не сдаются и побеждают. Всего лишь люди, но люди, готовые рискнуть и броситься в кажущийся безнадежным бой. Они вызывают уважение и временами даже почти восхищение.       Бася счастлива. Вокруг — постоянный бой, круговерть из врагов и друзей, чужие знамена, отблески пламени на клинках, запах крови, металла и смерти. Ощущение единения со своим человеком пьянит почище хмельных напитков. Она умывается горячей кровью от кончика лезвия до сжатой сильной ладонью рукояти и снова рвется в атаку.       Что остановит их? Что сумеет их остановить?       …Вечером в шатре Бася косо поглядывает на лекаря, перевязывающего рану на плече Не Минцзюэ. Ее вина — отвлеклась на другого, сильного и ловкого, не заметила подобравшегося со спины мерзавца. Прожил он потом недолго, секунду между ударами сердца, но Бася, будь на то ее воля, оживила бы его, чтобы разрезать на мелкие кусочки. Никто не смеет причинять боль ее хозяину.       Лекарь заканчивает перевязку, просит главу ордена выпить травяной отвар для спокойного сна. Главе ордена необходимо восстановить силы, уверяет он, но Минцзюэ хмурится и жестом отсылает его. Бася мельком отмечает тревогу лекаря, недовольство упрямством господина и опаску: возражать в открытую осмеливаются немногие, и этот человечек не из их числа. Хотя, надо думать, будь Минцзюэ ранен более серьезно, лекарь бы так просто не сдался. Он кланяется и быстро выходит из шатра, что-то говорит стоящим рядом стражам. Бася не прислушивается. Она смотрит на Минцзюэ, а тот, небрежно накинув на плечи ханьфу, что-то отмечает на карте, пишет короткое письмо, тянется за вином — и, фыркнув, отставляет чашу в сторону. Бася улавливает запах целебных трав и ухмыляется про себя: лекарь не был бы собой, если б не попытался хоть так напоить господина тем, что считает нужным… А Минцзюэ вправду надо отдохнуть — рана, может, и неглубокая, но крови он потерял достаточно, и от взгляда Бася не укрываются и слишком бледное лицо, и более тяжелое, чем всегда, дыхание, и испарина на висках.       Умела бы — подошла бы неслышно, обняла за плечи, прохладными пальцами вытерла влажный лоб. Сама бы поднесла чашу с этим отваром и проследила, чтобы все выпил и уснул…       Минцзюэ встает из-за стола и гасит свечу. И, проходя к постели, легонько проводит рукой по ножнам Бася. Будто успокаивает.       — Завтра встретимся с войском Вэнь Сюя, — обещает он.       Минцзюэ неспешно поднимает вверх отрубленную голову Вэнь Сюя и улыбается. Бася в его правой руке красна от крови. Они вместе смотрят на поле битвы, где словно по волшебству стало тихо.       — Это будет нашим посланием Вэнь Жоханю, — говорит Минцзюэ, и его голос рокочет громом в раскаленном летнем воздухе. — Его ждет та же участь.       Бася любуется им.       Глава ордена Гусу Лань сидит рядом с Минцзюэ в его шатре. Над лагерем давно сгустился вечер, и костры один за другим загораются как звезды в темнеющем небе.       — Согласно донесениям, там был замечен Вэнь Чжао, — говорит Лань Сичэнь. — Глава ордена Цзян выразил желание отправиться туда самолично.       Минцзюэ задумчиво хмурит брови. Пожимает плечами:       — Он мальчишка, но показал себя достаточно умелым вождем. Должен справиться. Пусть идет.       Он идет к Вэнь Чжао не просто так, он хочет мести. Минцзюэ и Лань Сичэнь не скажут этого вслух, но Бася чувствует. Ее не обманешь молчанием.       Она улыбается. Она лежит на коленях Минцзюэ, и он в сотый, наверное, раз ведет по поверхности клинка мягкой тканью, стирая последние следы крови. Вообще-то их уже нет, так что Бася предпочитает считать, что ему просто нравится к ней прикасаться. Не то чтобы она против. Совсем нет.       Была бы кошкой — замурлыкала бы от удовольствия.       Лань Сичэнь держит чашу с терпким чаем кончиками пальцев, глядит на Минцзюэ из-под длинных ресниц. Лань Сичэнь не вызывает у Бася раздражения — Минцзюэ доверяет ему, он друг. Возможно, единственный, кому можно верить полностью.       И предупреждает он искренне:       — Будь осторожен. Меня настораживает это затишье.       Бася в глубине души согласна. Настораживает. Но чем ярче светит солнце, тем страшнее налетающая затем буря. А еще она знает, что не в характере Минцзюэ отсиживаться в безопасности и отступать от намеченных планов.       — На рассвете мы выступаем к Безночному городу, — теплая рука Минцзюэ проходится вдоль лезвия Бася, и она отзывается легкой, неуловимой дрожью.       Развязка этой войны уже близко.       Чужая ладонь крепко держит рукоять, обжигает словно огнем. Чужая, жестокая, неприятная, давящая…       Чу-жа-я.       Бася в ярости. Она изо всех сил рвется прочь, мечется в ножнах, запертая оковами своей же печати. Она не может сделать то, чего желает сейчас больше всего, не может вырваться, развернуться и снести с плеч голову врага. Она — всего лишь оружие и не вольна в своих действиях.       Кое-что она, конечно, может. Вэнь Жохань только на пару цуней выдвигает ее лезвие из ножен, чтобы рассмотреть, и она дергается обратно. Запечатывается наглухо, не позволяя прикасаться к себе: не твоя, не смей, даже не думай!..       Вэнь Жохань смеется.       — Строптивая, как и твой хозяин? — от его голоса веет могильным холодом. — Ничего, это ненадолго.       Не дождешься, мрачно думает Бася.       Хорошо, что она — оружие. Иначе бы сошла с ума.       Она давится беззвучным криком, глядя, как чужая неумолимая сила тащит к трону израненного Минцзюэ. Чувствует, как внутри разгорается бешенство, сплавленное с болью — не понимает, его или ее… да и надо ли понимать? Смотрит в непримиримо сощуренные желтые глаза и тянется навстречу — забери мою силу, забери мой гнев, не умирай, не сдавайся, слышишь?..       Он и не сдается. Сопротивляется до последнего, отчаянно и зло. Вэнь Жохань наблюдает за ним с холодным интересом, и Бася вздрагивает, поймав отголосок чужих эмоций. Предвкушение. Торжество. Мстительное удовольствие. Их столько, что тяжело дышать и взгляд застилает мутной темной пеленой.       Желание убивать растекается по граням лезвия сладчайшим ядом.       Нет-нет-нет. Надо держаться. Пока Минцзюэ держится, она тоже должна. А после… Бася заливисто хохочет, сама почти на грани беспамятства. Вэнь Жохань и не представляет, что он выпустит на волю…       Но он не успевает. Бася вдруг становится легче, взгляд проясняется, и она видит прямо перед собой Мэн Яо с мечом в руках.       Кровь Вэнь Жоханя капает на ее ножны.       Тихо. Слишком тихо.       Дыши. Пожалуйста…       Бася смотрит со своей подставки на походную постель — в пылающем Безночном городе удобств для лечения раненых еще меньше.       Пусть он сгорит дотла, думает она. Пусть, если это плата за жизнь одного человека.       Минцзюэ не приходит в себя с момента, как Мэн Яо вытащил его из дворца и передал оказавшимся поблизости заклинателям Гусу Лань. Сичэнь статуей замер возле него, и Бася затруднилась бы сказать, кто из них сейчас бледнее. Запах крови смешивается с запахами трав, мазей и крепкого вина, которым промывают раны.       Бася не слышит Минцзюэ. И это хуже всего.       Ей страшно.       Умела бы — все бы отдала, чтобы он открыл глаза…       Лань Сичэнь, кажется, думает так же и упорно не уходит, хотя своего командира уже искали многие. Он сидит рядом, держа Минцзюэ за руку, передает ему ци — светлую, чистую, совсем не похожую на бешеную энергию Бася.       Бася не может вылечить. Даже своего человека не может. Но если это способен сделать другой — она будет вечно благодарна ему.       Потому что она не торопится на встречу с братьями и сестрами в каменном некрополе. Она не хочет смерти Минцзюэ.       Сознание возвращается к нему наутро.       После Свержения Солнца жизнь становится до смешного мирной. Бася скучает. Но Минцзюэ с головой погружен в дела ордена, восстановление пострадавших от нападений Цишань Вэнь земель, и ему не до ночных охот. Изредка он выбирается на них, и тогда Бася жмурится от восторга и упивается боевым танцем, а наутро они возвращаются домой — и какое-то время можно скучать дальше.       …А потом что-то начинает меняться.       Звон стали слышен издалека, еще со ступеней. Во дворе тренируются юные адепты, смеются, отбивая удары друг друга. Они не сразу замечают появление главы ордена, а заметив — склоняются в почтительном поклоне.       Минцзюэ кивает:       — Продолжайте, — и, обернувшись, мрачнеет: — Хуайсан!       Младший брат подходит крадущейся лисой. Бася недовольно кривится в ножнах: она не любит Хуайсана, но вынуждена мириться с его присутствием. Его любит Минцзюэ, и за это можно простить тот факт, что непутевый младший Не по недосмотру Небес живет на свете.       — Почему не тренируешься со всеми? — строго спрашивает Минцзюэ. Хуайсан мнется, переступает с ноги на ногу, бормочет что-то про больную руку, больную голову, недоделанный веер и что-то еще. Бася ловит вспышку раздражения и привычно отзывается готовностью драться.       Что-то не так…       — Уйди с глаз моих, — сквозь зубы цедит Минцзюэ. Вот это Хуайсану дважды говорить не надо — мигом скрывается за дверью. К вееру понесся, надо полагать, больную голову лечить.       Минцзюэ скидывает верхнюю одежду, ладони греют рукоять Бася:       — Трое в стойку. Нападайте.       Тренировочный бой — совсем не то же, что настоящий. Ни криков, ни крови, ни ощущения опасности… Бася зло огрызается, встретившись с чужим клинком, оставляет на лезвии зарубину. Ударь она сейчас чуть посильнее — мальчишка бы остался без руки. Но нет, Минцзюэ не станет сражаться с сопляками в полную силу.       Жаль, мельком думает Бася и на миг удивляется этой мысли.       Мелодия гуциня еще несколько секунд плывет в воздухе и постепенно замолкает. Минцзюэ открывает глаза.       Мэн Яо... нет, теперь уже Цзинь Гуанъяо вежливо кланяется, придерживая ладонью струны.       — Младший брат надеется, что Чифэн-цзюню стало лучше, — произносит он с мягкой искренней улыбкой.       Бася стоит на подставке и ей тошно. Потому что эта искренность пропитана ядом, эта улыбка полна недоброй радости, эта предупредительность — маска, за которой скрывается враг, не похожий на тех, с кем они привыкли иметь дело. И даже музыка… когда ее играет Лань Сичэнь, Бася чувствует спокойствие.       Когда Гуанъяо — душащую, тяжелую ненависть.       — Я благодарю тебя, — отвечает Минцзюэ, и в его янтарных глазах Бася видит отблеск той же ненависти. И ни секунды не сомневается, что Гуанъяо тоже это видит.       А еще — что именно этого он и добивается.       — Завтра я скажу Гуанъяо, чтобы он больше не приезжал, — успокаивает Минцзюэ младшего брата.       — Может… — Хуайсан запинается, но не отступает. — Может, лучше я поговорю с ним?       Бася мысленно хохочет. И как ты с ним поговоришь, ребенок? Да еще так, чтобы он послушал? Где смелости наберешься?       Минцзюэ придерживается того же мнения.       — Я пока еще не готов прятаться за младшего брата, — с усмешкой отвечает он. — Иди спать, А-Сан, — и, не слушая дальнейших возражений, выставляет того за дверь. Проходит по комнате, останавливается возле подставки Бася и гладит теплеющую под пальцами рукоять. Хмыкает:       — А если этот скользкий ублюдок попытается хитрить, мы нарежем его на мясной салат.       Точно, соглашается она.       Бася может выразить свою любовь только одним способом — как умеет оружие. Принести смерть врагу своего человека.       …Боль. Темнота. Оглушающая тишина.       Жгучий опустошающий гнев уходит неправдоподобно быстро, и Бася приходит в себя ровно настолько, чтобы понять, что случилось.       Нет! Светлые Небеса, не надо! Нет!..       Знакомая ладонь на рукояти медленно холодеет. Бася в ужасе поднимает взгляд.       Они же… они же хотели убить Цзинь Гуанъяо! Они же видели его, он был… везде. И смеялся, смеялся мягко и фальшиво. Бася помнит захватившее ее ликование, свободу и песню боя.       Бой?.. Кровь на лезвии, крики ужаса, почти никакого сопротивления. Кто может достойно противостоять Не Минцзюэ, тем более когда в его руках Бася?       Минцзюэ…       Бася смотрит на закрытые глаза, разгладившуюся морщинку между бровей, кошкой льнет к руке, пытаясь уловить хоть какой-то жизненный ток.       Холодно. Никогда не было так холодно.       — Брат… — тихо всхлипывает рядом Хуайсан. И вдруг накрывает руку Минцзюэ своей, скользит пальцами по окровавленной рукояти Бася. — Я отомщу за твою смерть. Слышишь? Я отомщу, клянусь.       И впервые на своей памяти Бася верит ему.