Размен

С Ванькой было хорошо трахаться. К Ваньке можно было забежать, и Ванька никогда не отказывал, только предупреди, когда и как. Мирон предупреждал — и получал карт-бланш. К Ваньке можно было завалиться хоть глубокой ночью, да и Славка к Ваньке никогда не ревновал: это ж друг, столько лет знакомы, какая там ревность, Слава? С Ванькой было очень удобно, очень, и Мирон бегал к нему, когда особо приспичивало и не хватало — или когда Славки не было в городе. Ванька открывал ему дверь, и Мирон сразу с порога лез его лапать. Целоваться с Ванькой Мирон не любил, не хотел и всегда уворачивался. Ванька привык и после пары уворотов не лез. А Славка любил целоваться, обожал просто, и Мирон его целовал очень часто. Во время секса — тем более. Ваньку во время секса Мирон утыкал лицом в подушку или клал на бок, а когда Ванька ему отсасывал — зажмуривался или смотрел в потолок. Славка тоже стоял задом кверху, но лицом к лицу поворачивался и разводил Мирона на секс в миссионерской позе. Мирон за эти разводы, на которые он каждый раз вёлся, целовал Славкину шею и плечи. И кусал — под настроение. С Ванькой Мирон так не разменивался. Ваньке было достаточно пару раз прикусить загривок или быстро прикоснуться губами к спине или к плечам, а потом просто двигаться — и Ванька стонал, цепляясь пальцами за простынь. Стонал гортанно, на одной ноте, со всхлипами, и Мирон почти всегда кончал раньше Ваньки. Слава стонал музыкально и тихо — всхлипов там и в помине не было, только шумное дыхание, но у Мирона и от тех, и от тех стонов аж яйца поджимались. Ваньке Мирон отсасывал редко, больше дрочил, а Славу мог зажать в любом углу квартиры и сделать минет просто так. Ванька всё время старался прикоснуться губами к коже Мирона. Мирон даже иногда позволял, но чаще всего отстранялся. Не сдалась ему от Ваньки эта его нежность. Вот Славке можно было, Славке много чего можно было, хоть в задницу Мирону залезть: и руками, и членом, и языком. Языку Мирон удивился больше всего: от Славки не ожидал, но Славка тогда только хитро блеснул глазами и опустил голову. Славке и целовать Мирона куда угодно можно было и после секса, и до секса, и с утра, когда Мирон только разлеплял глаза. После секса Ванька валялся в кровати молча и закрыв глаза. Иногда закуривал и пялился в потолок. Мирон с ним никогда долго не оставался, и Ванька говорил: «Дверь захлопни». Славка после секса сидел в телефоне, ехидно комментировал и задевал Мирона. Или просто засыпал, переворачиваясь на живот и подгребая к себе Мирона одной рукой. Славка болел редко, какими-то банальными простудами, тогда Мирон ехал к нему, не боясь заразиться. И не заражался ни разу, зато Славка довольно грел о него ноги и трескал апельсины. Ванька тоже болел редко, но к нему Мирон, когда это всё-таки случалось, не ездил. Желал выздоровления — и всё на этом. Ванька и не просил ни разу, и выздоравливал быстро. Славку Мирон ревновал, а когда у Ваньки кто-то появлялся — злился. Впрочем, эти «кто-то» у Ваньки не задерживались, и Ванька снова был свободен. У Ваньки Мирон не ночевал, иногда только, когда нажирался в хлам, а вот у Славки любил оставаться. И Славка у него тоже любил, была б его воля — остался бы насовсем. Ваньку Мирон привёл в свою квартиру трахаться только один раз: после бара. До кровати они так и не дошли, устроились на диване, а потом Ваня уехал. Больше его Мирон не звал: лучше было в квартире Ваньки, нежели тут, где ещё и прописался Славка. Ванька, конечно, об этом не знал: Мирон ему не рассказывал. Так, может, ходили слухи, но кто слухам верит, ты, Вань, что ли? Славка над этими слухами ржал, а Мирон от них отмахивался. Славка ржал, а потом лез целоваться, опуская телефон на пол. Мирон гладил его по спине и облапывал гораздо бережнее, чем Ваньку. Ванька, наверное, думал, что Мирон всегда и со всеми такой. Славка точно знал, что не со всеми и не всегда. Мирон Славку любил. А Ванька был так: на поебаться. И Мирон в это свято верил.