Они не найдут.

Капли дождя, медленно стекающие по лицу, скрывающие позорные слезы, смывающие чужую кровь с ладоней, охлаждающие разгоряченную кожу. Намокшая одежда тянет вниз, к земле, не позволяя двигаться нормально. Сбитые костяшки пальцев саднят, голова кружится, мокрые пряди падают на лоб, мешая нормально видеть, колени отчего-то слишком сильно дрожат. Замутненное зрение и сплошной дождь вокруг. Чужой дом, в котором всё еще горит свет. В котором остались его следы — ярко-красные отпечатки подошв, повсюду отпечатки ладоней — капли слёз, высохшие и наполненные его ДНК. В котором хозяин никогда больше не откроет глаз -его тело красиво расположилось на полу, запачкав кровью ковер. Вряд ли химчистка возьмется это очищать. Нервный смешок — кому какое дело до того, можно ли восстановить вещь. Уже к утру кто-то заметит распахнутую настежь дверь. Чьи-то собаки учуют запах крови. Собаки. Новый смешок. Вместо пробежки с утра кто-то станет свидетелем убийства. Вместо кофе будет протокол. Вместо милых улыбок — ощущение незащищенности. Чёрт возьми, какой же он неосмотрительный, должно быть. Эмпатия не помогает, когда своими руками превращаешь труп в картину. Эмпатия не помогает, когда дрожащие пальцы никак не хотят действовать. Эмпатия не помогает убедить себя, что позвонить сейчас — это так просто. К чёрту машину. К чёрту любой вид транспорта. Он идёт пешком — не так уж и далеко, к утру определенно доберется. Со сбитыми пальцами и разбитыми коленками. С порванной где-то одеждой, с окровавленным лицом — там, где дождевые капли и слезы не достали. Со следами разводов. С желанием, чтобы поймали. И одновременно с тем с необъятным страхом. Разве не было бы логичным не сбегать с места преступления? Ботинки промокают. Дождь не заканчивается, лишь становится сильнее, заставляя поежиться. Холодно. В обуви хлюпает, рубашка и ветровка давно похожи на жертву потопа. Скоро, должно быть, зубы начнут стучать от холода. Он идёт вперед, не смотря, двигаясь по ощущениям. Он давно понял. Давно выяснил, кто на самом деле является незримым художником. Понял, за кем гоняется Джек со своей командой. От этого на душе разгорался самый настоящий пожар, сжигающий все остальные мысли. Кто может понравиться сумасшедшему убийце? Только такой же псих, как и он сам. Подходит ли он на эту роль? Дорога петляет, но в конечном итоге упирается в нужный дом. Приходится поднять глаза и замереть на месте. Скоро начнет светать. Скоро люди выйдут на улицы, понимая, что случилось. Руки дрожат — даже слишком, при убийстве они дрожали куда менее сильно. Пальцы давят на дверной звонок — слишком рано для посещений. Или слишком поздно. Голова кружится, но он ждёт, едва не покачиваясь на месте от нахлынувших ощущений. Он не сможет бежать, если дверь не откроют. Он не сможет спрятаться, не сможет рассказать, что двигало им. Объяснить всю иронию ситуации. Он не сможет смотреть в разочарованные глаза. Он не сможет… — Уилл? — Крупная дрожь проходит по всему телу, и он едва удерживает себя на месте. Такой знакомый, успевший стать родным… Голос. Он громко сглатывает. Поднимает взгляд и встречается с чужим. Немного напряженным, но где-то в глубине все ещё до безумия тёплым. Мысли в голове слишком путаются. Ему хочется сказать так много, но наружу не вырывается ни звука. Ему хочется забиться в истерике, но на лице пустое выражение. Колени дрожат ещё сильнее, когда он чувствует, как его слегка притягивают к себе. Прячут от дождя, убирают с лица упавшие мокрые пряди, осторожно поглаживая вдоль щеки, рассматривая следы, не задетые ничем, — Ты хочешь войти? Да. Да, он хочет. Он кивает и позволяет увести себя внутрь дома. Не переставая дрожать и не поднимая взгляда. Слышит, как закрываются замки. Чувствует, как согревают чужие руки. Такие сухие и теплые. Ладони оказываются на ветровке, осторожно снимая ее. Под ней у Уилла спрятана бордовая рубашка. Когда-то она была зеленой. Ганнибал медленно касается пуговиц, расстегивая одну за одной — слишком медленно, чтобы снова научиться дышать правильно. Уилл слишком громко сглатывает, не позволяя себе смотреть на мужчину. Поймёт ли он? Не сдаст? Слова, которые нужно сказать, проносятся в голове слишком быстро. Изображение перед глазами мутнеет, но он стоит неподвижно, позволяя снять с себя рубашку. Ганнибал тянется к джинсам. Расстегивает пуговицу и спускает их до колен. Уилл поднимает ноги — одну, затем другую, чтобы избавиться от элемента гардероба. Тело тут же покрывается мурашками и впору бы начать дрожать от холода. Вот только он и не прекращал дрожать. На плечах появляется что-то до безумия тёплое. Большое — в него можно закутаться и успокоиться. Ганнибал отводит его к креслу, позволяя забраться с ногами, вопреки всем правилам этикета. Помогает закутаться в плед — кажется, это именно он. Проводит пальцами по виску. — Я принесу тебе чай, хорошо? Уилл снова кивает — без слов, потому что не может подобрать их. Кутается сильнее, жмурится от слишком яркого света ламп. Его будут искать здесь — это неоспоримо. Этот дом станет первым местом, куда сунется Джек. Он подставил их обоих. Уилл прикусывает губы — слишком слабо, чтобы прокусить, но достаточно, чтобы ощутить боль. Прислушивается к шагам. Берёт чашку дрожащими пальцами, надеясь, что не разольет всё её содержимое на дорогую обивку. Не открывает глаз, действуя по ощущениям. Чувствует чужое дыхание на своих ладонях и прикусывает губы сильнее. Всё же приоткрывает глаза, наблюдая, как Ганнибал устроился напротив. Эти немыслимо — он сидит на полу, вопреки всем правилам, уложив голову на спрятанные под пледом колени. Словно так и нужно. Словно это не он — бог этого дома, а Уилл. Слёзы собираются где-то в уголках глаз. Слишком много всего. Его трясёт, но уже не от холода. От самого себя. — Расскажи мне, Уилл. Воздуха в лёгких не хватает. Он пьет чай, ощущая, как горячая жидкость течёт по горлу. Мышцы не желают расслабляться, он снова жмурится и проводит ладонью по чужим волосам. Мягкие на ощупь, кажется, Ганнибал совсем не возражает. Уилл молчит. Слишком долго — это становится невежливым, но он продолжает молчать до тех пор, пока не допьёт свой чай. Пока пальцы не перестанут дрожать, задевая чужие пряди. Пока голос не вернётся в достаточном объеме, чтобы он мог сказать. Мог рассказать всё, что так давно пряталось в душе. Мог поделиться сокровенным, не боясь быть осужденным. Он набирает в лёгкие побольше воздуха, боясь задохнуться во время разговора. Он опускает взгляд, боясь смотреть собеседнику в глаза. Чашка балансирует на грани подлокотника, готовая упасть на пол в любой момент. Разбиться. Разбитая чашка не способна склеиться обратно. Но кто-то разве пытался? — Кажется… — Уилл замолкает, пытаясь самостоятельно осмыслить то, что собирается сказать, — Кажется, я убил самого себя. Я больше не понимаю, кто я на самом деле. Я пытался делать то, что они говорят, правда. Пытался соответствовать, но я… — Ладонь проходится по лицу, пытаясь скрыть усталость. Это слишком сложно для понимания. Это слишком сложно для того, чтобы осознать до конца. — Прости меня, Ганнибал. Я привёл их в твой дом. Завтра моё лицо будет светиться во всех новостных лентах. Джек будет в бешенстве, он обвинит тебя, скажет, что твоя психологическая практика не имеет смысла. Ты говорил им, я знаю, ты говорил, но они… Не слушали. Не слышали. Не хотели понимать. Дай мне объясниться, хорошо? Пожалуйста, Ганнибал, мне так жаль. Ты художник — потрясающий и такой недоступный для чужого понимания. Ты мастер, не оставляющий следов. И я подумал, всего лишь на мгновение, но его хватило — может быть, ты сможешь полюбить меня, если я убью кого-то ради тебя? Сможешь ли ты держать за руку непрофессионального убийцу, у которого от собственных мыслей пальцы дрожат? Я оставил следы. Так много следов — подошвы по всему дому. Отпечатки пальцев, слезы, кровь. Они найдут меня слишком быстро. Найдут и упекут в тюрьму, так ведь? Я так хотел бы остаться подольше. Увидеть рассвет в твоей компании. Посмотреть рисунки, обсудить психологические термины, в которых ни черта не понимаю. Съесть один из твоих прекрасных завтраков, хоть и знаю, из чего они состоят. Поговорить, коснуться тебя, я так хотел бы, но… Они найдут меня уже через несколько часов. Уилл горько улыбается, задевая пальцами чашку. Ожидает грохота разбитого стекла, но вместо этого тишина. Уилл наблюдает, как Ганнибал осторожно подхватывает его чашку — ставит её рядом, не позволяя разбиться. Сгребает дрожащие ладони в свои. И улыбается. Так тепло, что уголки губ немедленно начинают подрагивать в ответ. Тёплые губы касаются всё еще холодной кожи. Уилл молча смотрит вниз и замирает, забывая, как дышать. — Они не найдут, Уилл. Никто и никогда.