Весь мир без любви погибнет! Знай! Вяч. Шишков
На одной из улиц Йокогамы заработала новая кондитерская. Название для неё владелец избрал весьма странное — «Сладкая каторга», — но потенциальных посетителей ничуть не смущала красующаяся над входом вывеска. Некоторые шли, привлечённые названием, посмотреть, что да как устроил хозяин и чем он решил потчевать народ. Его самого можно было каждодневно наблюдать в зале — он покупал у себя же пачку печенья, доставал из личных закромов банку сгущёнки, заваривал чай и садился за ближайший к окну столик. Сам далеко не японец, он старался и ассортимент свой разнообразить, предлагая посетителям сладости из разных стран, которые наловчился готовить сам и наловчил готовить кондитеров. Ещё и старался справляться у каждого, всем ли он доволен. Однажды, когда хозяин уже занял своё место у окна, — сегодня он пришёл несколько позже, и в зале уже были люди, — он вдруг перевёл взгляд на самый отдалённый столик, у стены с картиной. За ним сидела светловолосая девушка в чёрном костюме, опустившая голову на сложенные вместе руки и периодически вздрагивавшая. Перед ней стояла чашка кофе и румяная булка, но, как оказалось, — владелец узнал это гораздо позже, — заказав всё это, девушка сразу грохнула голову на руки и продолжала сидеть даже тогда, когда ей поднесли заказ. Хозяин знал эту девушку. По выходным, когда сам мужчина облачался в свою парадную косоворотку, настолько необычную для этих мест, что некоторые с удивлением во взгляде косились на него, и стоя приветствовал каждого посетителя, эта девушка, правда, в более яркой одежде, приходила в кондитерскую вместе с младшей сестрой и покупала ей одни и те же конфеты, которые делал и выкладывал на прилавке в красивую башенку лично хозяин. Тогда девочка прыгала от радости, хватала пакет с конфетами, мчалась к столику, усаживалась и практически моментально уничтожала всё содержимое пакета. На выходе хозяин всегда дарил ей ещё восемь конфет, но ставил условие, что две она съест сама, две отдаст сестре, а оставшиеся четыре — родителям. Потом закладывал руки за спину и взглядом провожал удаляющихся сестёр. Мужчина встал и подошёл к девушке. — У вас что-то… — Он меня не любит!.. — Что? Девушка подняла голову. Глаза её были красные и мокрые. Несколько раз моргнув, она сфокусировала взгляд на стоявшем около неё мужчине. Он весь сверкал и излучал радость — в белом костюме, с аккуратно причёсанной белой бородкой клином и такими же белыми короткими волосами на голове. А она — сплошная грусть, вся в чёрном, бледная, растрёпанная (насмарку все старания сестры, решившей помочь девушке красиво уложить волосы). От резко вставшего в глазах контраста её губы задрожали, а из глаз, казалось, сейчас выльется река слёз — хоть умывайся. Очередной отказ. Очередной. Сколько их уже было — не сосчитать, да и не хотела девушка вести такой позорный для себя счёт. Каждый раз вспоминать собственные провалы, вспоминать собственное унижение — этого она не хотела, но отчего-то каждый раз, снова и снова, будто бегая по кругу и зная, где вырыты ямы, проваливалась с головой в эти ямы. Летела, падала, беспомощно барахталась — и приземлялась к старту нового забега. Вчера её подруга достала билеты на концерт какой-то группы. Меломаном девушка не была, поэтому даже не удосужилась узнать, что за билеты ей всучила подруга. Зато в голове сразу созрел план. План, подобия которого уже столько раз рушились и врезались острыми лезвиями в её душу. Сегодня она, дождавшись свободной минуты, протянула эти билеты своему начальнику — и пригласила его сходить вместе с ней на концерт. Ответ не заставил себя ждать. Тяжёлый взгляд и тихое, но больно отозвавшееся во всём теле девушки «нет». — Кто вас не любит? — хозяин говорил очень странно, тихо и с шипением, что ещё больше разгорячило девушку, хотя прежде она совершенно спокойно относилась к говорку не местного хозяина. Стоило ей ещё раз заикнуться о билетах, как молодой человек вырвал из её руки несчастные бумажки, разорвал и швырнул ей в лицо, прикрикнув, чтобы не отвлекалась от работы. Она уже тогда сидела и тихо, беззвучно, стыдясь того, что всё это может стать известно всем «коллегам», плакала. Обычно она старалась спрятаться где-то, хотя бы и в туалете, лишь бы не видели, а сейчас заливала слезами спущенные боссом документы. А ведь так весело, так радостно мчалась на работу, надеясь, что хотя бы этот план сработает. Пока ехала, прокрутила тысячу возможных сценариев в голове, — все, правда, заканчивались ночью и домом молодого человека, — и специально выбросила сценарий с плохим концом. И, как это обычно бывало, то, о чём стараешься не думать, во что стараешься не верить, — било нещадно, сильнее всего и больнее всего. — Кто вас не любит? — Он… — А вы его? — Люблю-у-у-у… Девушка закрыла лицо руками и задрожала. Наверное, за всю свою жизнь она не знала ничего омерзительней неразделённых чувств. Она бегала за своим начальником, готова была жизнь за него отдать, видела, что ему совершенно безразлична, что-то планировала, плакала от провалов, но стоило тучам разойтись, как тут же начинала думать, что вот сейчас, вот сейчас-то он её точно полюбит! Полюбит так сильно, что не будет больше этих вечерне-ночных посиделок с сестрой, понимающей в отношениях, казалось, больше, чем понимала девушка. Именно она каждые выходные тащила её в эту кондитерскую, заставляя старшую заедать и запивать набравшиеся за неделю неприятности. Сегодня девушка пришла сама. Вернее, прибежала, пулей примчалась с работы. Хозяина не было. Зато есть сейчас. Нахмурившись, он подошёл к прилавку и что-то шепнул продавцу. Продавец кивнул и нагнулся к нижним полкам. Девушка этого не видела — она всё так же зажимала лицо руками, вздрагивая и всхлипывая, зато мужчина не сводил с неё глаз. Он хотел ей помочь, помочь хотя бы тем способом, который знал лучше всего, — конфетами. Да, он понимал, быть может, это вовсе глупая затея — кормить страдальческое сердце сладостями, — но верил, что лучше уж сделать что-то, чем не делать ничего. — Это вам, — сказал хозяин и протянул девушке коробку конфет. Сладости имели форму сердечка. — Бесплатно. Девушка убрала руки от лица, разлепила глаза и ахнула. Если судить по ценам на витринах, такие конфеты — одни из самых дорогих в кондитерской, а владелец отдаёт их ей бесплатно. И что на него нашло? Впрочем, разбираться девушка не захотела — и приняла подарок. Зачем ломаться и отнекиваться, когда и так знаешь, что без подарка тебя не оставят? — Сп-пасибо… Надолго после этого девушка в кондитерской не задержалась. Наскоро вытерев лицо, она, сверкая уже радостными глазами, оставила деньги за заказ, к которому так и не притронулась, и выбежала прочь. Хозяин остался у окна смотреть за бегущей вдаль девушкой.***
Акутагава уже несколько минут настороженно смотрел на свою подчинённую. Девушка, сидя за обложенным бумагами столом у двери, болтала ногами и чему-то долго улыбалась. Всего несколько часов назад Ичиё глотала слёзы и горбилась над бумажками, а теперь уже сияет. Молодой человек никак не мог понять её — за день настроение девушки менялось по десять раз, но основа основ — неумение останавливаться в нужный момент — оставалась неколебимой. Рюноскэ уже начинало подташнивать от бесконечных попыток Хигучи навязаться. Ичиё пыталась затащить его куда угодно — лишь бы они были вдвоём. Однако молодой человек никакого близкого контакта с этой девчушкой, которая совершенно мистическим способом — с её-то характером и воззрениями! — оказалась в мафии, не желал. Она абсолютно не знала меры… — Г-господин Акутагава, будете? — вдруг спросила Хигучи и в мгновение ока оказалась около начальника. В руках она держала коробку конфет, которую положила на стол прямо перед Рюноскэ. — Нет, — привычно ответил молодой человек и отодвинул коробку подальше. «Это уже даже не смешно. Второй раз за день! Когда же она успокоится?!» — думал Акутагава и исподлобья поглядывал на девушку, с лица которой разом слетела вся её радостная маска. Буквально рассыпалась по кусочкам. Уже в который раз. Взгляд потускнел, а сама она как-то сгорбилась. Но попыток не оставила. — Ну… попробуйте, пожалуйста… — произнесла Ичиё и улыбнулась, прикрыв глаза. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Прошу…» — Ты дура? Хигучи распахнула глаза, а улыбка, в одну секунду натянутая, в одну секунду же и исчезла. Молодой человек встал и, протянув руку вперёд, схватил Ичиё за лацкан пиджака, заставил припасть к поверхности стола. Ещё бы чуть-чуть — и она бы больно стукнулась челюстью. Взгляд Рюноскэ приковал её собственный взгляд к столешнице, поднять глаза она катастрофически боялась. — Пошла. Вон. Юноша с силой отшвырнул девушку прочь, а после кинул просунутую ему коробку ей прямо в лицо. Остаток дня Ичиё страшилась даже появляться около рабочего кабинета. Прибилась в неиспользуемое служебное помещение, куда, казалось, уже несколько лет не ступала нога человека, присела в углу и всё так же беззвучно заплакала.***
Солнце зацвело полноцветом. «Сладкая каторга» распахнула свои двери. Хозяин уже с самого утра был тут и всё так же, следуя привычному обычаю, им же и заведённому, сидел за ближайшим к окну столиком, поедал покрытые сгущёнкой печенья и запивал их чаем. Посетители заходили и выходили, наполняя пакеты вкусностями кондитерской. Заботливый взгляд владельца ловил каждого у дверей, а сам мужчина учтиво кланялся всем входившим и уходившим. Детям он привычно дарил конфеты, а молодым парочкам заворачивал такую же парочку пирожных. Работа кипела. Никто из штата не сидел на месте. Но когда светловолосая девушка ввалилась в кондитерскую и, бухнувшись в ноги хозяину, снова начала вопить: «Он меня не любит!» — все разом высыпали к прилавку и принялись наблюдать за этой картиной. Хозяин в недоумении открывал и закрывал рот, а руками поглаживал девушку по голове. Она ревела, а он даже не понимал, почему для того чтобы излить душу она пришла именно к нему и именно у его ног решила поплакать. Что-то подсказывало владельцу, что вчера дело, которое должна была разыграть девушка при помощи его конфет, — он искренне надеялся, что она поняла, для каких целей ей была выдана та коробка, а не слопала все сладости сама, — пошло не совсем так, как хотелось бы. Ичиё и сама не знала, зачем она пришла сюда перед работой. Когда она проснулась, её сестра ещё спала — в школу девочка не пошла из-за каких-то там работ, и хотя Хигучи-старшая подозревала, что сестра могла просто-напросто наврать, чтобы остаться дома, но, как невероятно «ответственный» родственник, поднимать её не решилась. Сама тихо собралась и вышмыгнула из дома. Со вчерашнего дня в ней бурлил водоворот мыслей и идей. Как она хотела бы завершить эти хождения по мукам, хотела, чтобы каждый день ей не было мучительно больно, хотела, чтобы на смену дням прошедшим пришли дни запомнившиеся, но совершенно не знала, как это сделать — и по своей собственной глупости, кидающей её каждый раз под пули, сбившей ей все тормоза и раскладывающей ей грабли под ноги, — по этой самой глупости вся её жизнь стала прошедшими днями, наполненными сплошными муками, после которых было… мучительно больно. И всё равно билась в голове мысль: «Он меня любит», — а из уст лилось: «Он меня не любит». Оставалось неизменным лишь: «Я люблю его». — Ну всё, всё, успокойтесь, — ласково шипел хозяин, гладя девушку по голове. Мужчина абсолютно не знал, где работает эта плакальщица, и кого она любит, и кто не любит её, но был уверен, что случилось что-то серьёзное — просто так бы она вряд ли кидалась в ноги практически незнакомому человеку. — Попробуйте пригласить его сюда. Будем брать измором. Хозяин добродушно улыбнулся, и глаза Ичиё вдруг снова радостно засверкали. Вмиг стали прекрасными и прежде раздражающее шипение, и тихий говорок, и белый костюм. Образом спасителя встал перед девушкой этот нездешний человек, который волей-неволей вынужден решать здешние проблемы. Всё плохое разом отлетело, и море красок выплеснулось в действительность, залив даже самые чёрные страницы яркими цветами. Казалось, не было ничего прежде — и всё будет в первый раз. И хозяина это порядком напугало. Он лишь взглядом проводил раскланявшуюся девушку и покачал головой.***
Вечерело. Улицы зажглись тысячами огней. Народу в кондитерской не убавилось — напротив, стало только больше. Но владелец глазами выискивал лишь светловолосую девушку. Ждал и гадал: придёт или нет? Наверное, в первый раз он пустился на столь открытую помощь, помощь, казалось бы, глупую и ничтожную — подумаешь, накормить конфетами! — но всё-таки помощь, и потому так хотелось ему узнать, что выйдет из всего этого. Впрочем, особых иллюзий он тоже не питал и постепенно приходил к мысли, что душу девушки заняла совсем не любовь, а что-то, что умело под неё замаскировалось. Наконец — девушка явилась. И хозяина сразу передёрнуло. Ярким светом светил у неё фингал под глазом и алели разбитые губы. Мужчина встал и подошёл к ней, однако тут же был оттолкнут к стене. — Вы! Это из-за вас! Это вы… вы виноваты! Голос её ревел и дрожал одновременно. Девушка тряслась и безумно, — никакой радости уже не было, — сверкала глазами. Её разбитое лицо вместило в себе огромную кучу эмоций, и они резвой чехардой сменяли друг друга. Ичиё то морщилась, то скалилась, то бешено моргала. Посетители, увидев столь нелицеприятную картину, поспешили покинуть кондитерскую, а персонал — вновь высыпал к прилавку, чтобы, если что-то пойдёт не так, защитить владельца. — В чём же?.. — А вы не видите?! Он… он… он… — А я? — Что?! Мужчина вздохнул и осторожно, не делая резких движений, подошёл к прилавку. Стоило ему шепнуть что-то одному из продавцов, как перед ним тут же появился какой-то горшочек с торчащей в нём ложкой. Владелец взял этот горшочек и вернулся к девушке, которая тяжело дышала и светила на весь зал своим заплывшим глазом. — Вы говорили, что любите его? — Люблю! Люблю! А он… он… вот… — Хигучи всхлипнула и рукой обвела своё разбитое лицо. — Смотрите. — Владелец поставил горшочек на свой столик у окна. Ичиё заглянула в него. — Это патока. — В зачерпнутой ложке оказалась тёмно-коричневая густая жидкость, медленно стекающая обратно в горшок. — Простите за банальность сравнений, но я действительно не знаю, как можно лучше показать вам то… что я хочу вам показать. Многие, очень многие думают, что любовь, о которой вы говорите, схожа вот с этой самой патокой. Она сладкая, она тягучая, она густая. Казалось бы — чего ещё желать? Однако… Я готов биться об заклад, что вы не сможете съесть весь этот горшок в один присест. — Я… н-нет, не смогу… — И это только маленький горшочек. А ведь когда-то этой патокой затопило целый город… Погибли люди… Вы видите в этом любовь? Много тут любви — захлебнуться в сахарной жидкости? Мне кажется… то, что вы пытаетесь звать любовью, — это вот эта патока, которой вас затопило. Вы себя отдаёте во власть фантазиям и страдаете от них же. Вы не любите, вы… вымазали патокой губы и думаете, что всё хорошо и прекрасно, хотя вряд ли не видите и не осознаёте того, что всё не очень хорошо, — и, тем не менее, продолжаете верить и думать, что раз на губах сладко, то и жизнь великолепна. Я не психолог, не философ, я всего-лишь кондитер, однако мне с моих высот и то видно, что… нельзя любить того, кто так на вашу «любовь» отвечает. И уж тем более — нельзя заставить его любить вас. Да, я помог вам, но сейчас понимаю, что ошибся — нужно было сразу всё разузнать. Тогда бы, возможно, вы бы не стояли тут с таким фингалом. Ичиё гневно тряслась, правый глаз её бешено дёргался, а рот судорожно глотал воздух. Шипение хозяина вновь стало ужасно отвратительным, а его фигура — ничтожной. Ещё чего удумал — поучать её! Она и сама всё знает, без советов какого-то кондитера! — Запомните, прошу вас, любовь — это не патока, прекратите, пожалуйста, вымазывать губы и бросаться целоваться с тем, кто вас украшает такими фонарями. Найдите более подходящего! Найдите того, с кем сладость будет не на губах, а в жизни. И… — Нет! Нет! Нет! Вы ничего не понимаете! Ничего! Он… он любит меня! Любит! Любит! И я его! Да! Ха-ха! Да-да, любит! Любит! Любит! — девушка истерически захохотала и выбежала прочь из помещения, оставив владельца и персонал всё так же — молча — провожать её взглядом.***
— Сестрёнка… ты… ты пьяная?! — закричала Хигучи-младшая, увидев ввалившуюся домой старшую сестру. Ичиё еле держалась на ногах, глаза заволокло пьяным туманом, а с рук капала кровь. Разбитое лицо и безумная улыбка лишь дополняли образ. Девочка от страха зажала рот руками и молча смотрела на то, как старшая пыталась снять обувь и пальто. Получалось это очень плохо, и в конце-концов Ичиё осталась в одном ботинке и с застрявшей в рукаве пальто рукой. Мотнув головой и рассыпав распущенные волосы по лицу, девушка ещё сильнее улыбнулась и пошла вперёд. — Ну… ты чего, а?.. Н-не видишь, сестрёнка устала после работы, ей нужно было отдохнуть, — заплетающимся языком произнесла Ичиё и свободной рукой погладила девочку по голове, оставив на её светлой макушке кровавый след. — Зачем? Зачем? Ты же никогда не… — Пфф, всё бывает в первый раз! И ты когда-нибудь попробуешь. — Нет! Не буду!.. Сестрёнка, не надо, пожалуйста… — Глаза девочки налились слезами. Ей было очень страшно. — Иначе… Я… я всё расскажу родителям! — Что?! Ах ты ж дрянь! — крикнула Ичиё и со всей силы дала сестре пощёчину, едва не свалив её с ног. — Пошла вон! Иди! Проваливай! Хигучи-старшая продолжала бессвязно кричать, а младшая лишь потирала горящую щёку. Налетевший на неё страх ввёл девочку в ступор — она не могла ни закричать, ни заплакать, ни сдвинуться с места. Зато потом, уткнувшись в подушку, тихонько выла. А ведь день прошёл так хорошо… — Он любит меня! Любит! Любит! А-ха-ха-ха! — кричала Ичиё, развалившись на кровати и раскинув руки в стороны. — Любит! Любит! Любит! Любит… Любит… Любит?.. Молчание. — Лю-у-у-у-у-у-убит! Смех и слёзы. — Лю-у-у-у-у-у-убит! Мерцающая луна. На улице — разгромленная в пух и прах кондитерская. Полицейский подошёл к владельцу, который стоял тут же, смотря на загубленное детище, и спросил: — У вас есть подозрения, кто мог это сделать? Хозяин вздохнул и прикрыл глаза. — Совершенно никаких подозрений. У его ног валялся горшочек из-под сладкой, тягучей патоки. — Лю-у-у-у-у-у-убит! Люблю-у-у-у-у-у-у!