Об айсбергах и звездах

Жизнь Пак Чимина — расплата за грехи каких-то, по-видимому, топивших котят далеких предков и полное уныние. Такое же серое, как синяки под глазами Юнги, уснувшего в собственном компьютерном кресле. Чертов Юнги — компактное, но без меры неприятнейшее существо, скрючившись выключился в своей студии (правильнее было бы назвать это конурой, заваленной хламом, компьютером, колонками и кабелями) и сопел, запрокинув голову. Да кому вообще Чимин не угодил настолько, что судьба подкинула ему это недоразумение, которое надо волочить на себе до постели после тяжелого рабочего дня? Юнги довольно легкий, в смысле, весит мало, но в остальном он, как многотонный бронетранспортер — упертый, твердолобый и равнодушный. Чимин за годы их знакомства давно делил состояние своего — господи, прости — парня на два неравных по частоте вероятности варианта. Первый и девяностодевятипроцентный — Юнги обычный — то есть, Юнги никакой, сидящий с отсутствующим видом, сосредоточенным взглядом буравящий свои компы, грызущий ноготь большого пальца и в своей привычной отвратительной манере тотально и почти провокационно Чимина игнорирующий. Оставшаяся доля приходится на редкие — исключительные — случаи, когда Юнги вдруг становится весело, например, на их совместных посиделках в компании, и тогда он ведет себя как под спидами. Чимин даже не знает, что, сука, хуже. Чимин тащит волоком по коридору недовольно бурчащего сквозь сон Юнги до кровати и думает, что, пожалуй, все-таки проклят. За последние три недели стало совсем уж погано — Юнги абсолютно с ним не общается, сидит безвылазно со своими звуковыми дорожками и бросает короткие, как на назойливое насекомое, почти презрительные взгляды, когда Чимин пытается до него достучаться. Юнги — ебнутый и нелюдимый, Чимин это знал, чуть более, чем всегда, но он и представить не мог, что сам окажется достаточно чокнутым, чтобы так долго за милую душу терпеть весь этот мрак. Тонкое тело Юнги, бледное и, как обычно, холодное, ничком падает на постель. В Чимине борются два демона — один умоляет его оставить все как есть, потому что поделом этому придурку, он и не заслужил лучшего отношения; а второй нашептывает, что хорошо было бы укрыть Юнги пледом. Чимин цокает языком и сдается. Не только укрывает, и одеялом, а не пледом, так еще и подушку поправляет. Чимин же святой. Ну или конченый идиот. Скорее все-таки идиот, зло, но бесшумно захлопывая дверь, решает Чимин в итоге, потому что в голову лезет все дурацкое, что есть в Юнги. Все то, с чем Чимин за каким-то долбанным хреном мирится на ежедневной основе уже несколько лет. Помимо ублюдского характера, у Юнги куча отвратительных привычек, список которых неустанно пополняется. Он вечно недовольный. Вечно уставший. Вечно занят. Вечно «Чимин, отвали». Он не заправляет за собой постель. Устраивает у своего компьютера склад из грязных кружек из-под кофе. Пьет слишком много пива. Ест что попало. Все время сидит в наушниках и нихрена никогда из-за этого не слышит. Редко выходит из дома и вытащить его практически всегда невозможно. Собирает странные статуэтки и фигурки, которые превращаются в пылесборники на полках. Качается на стульях, ломая им ножки. Почти не посвящает Чимина, которому всегда это было интересно и важно, в результаты своих трудов. Умудряется засыпать сидя посреди дня, но исправно каждую ночь до пяти утра читает какую-то заумную книжку (херов интеллектуал), а потом, когда книжка заканчивается или ему становится скучно (да, это уважительная причина), начинает тыкать в ребра спящего Чимина своим длинным указательным пальцем и громко шепчет: «ты шпишь?». Боже, Чимин тайно терпеть не может людей с дефектами речи с детства. А проклятый Юнги шепелявит выразительным шуршащим «ш» как разбитый доисторический магнитофон. Чимин грустно смотрит на себя в зеркало. Он ведь молодой и симпатичный, послезавтра ему 25. Он подтянутый, хоть и невысокий, стройный, у него по-настоящему красивое лицо, приятный голос, неплохое чувство юмора, большое сердце, сплошные плюсы, как ни крути. И вот, куда занесла его нелегкая — в съемную двушку. С Мин Юнги — озлобленным тощим созданием с конкретным припиздоном и полной индифферентностью ко всему, что происходит вокруг, в том числе — к Чимину. Превратности судьбы. Чимин бы обижался, но обижаться на этого больного невозможно, а вот злиться — да, еще как. Пока Юнги там видит десятый сон — совсем к ночи он проснется и возьмется за книгу, как раз тогда, когда Чимин уляжется спать сам — Чимин заваривает себе чай с бергамотом и вспоминает, вдобавок ко всем горестям, о своем дне рождения. К выходным было бы здорово созвать гостей, друзей каких-нибудь, выпить чего-нибудь, приятно провести время. Но у Юнги сейчас обострение по всем самым неприятным параметрам — день и ночь он занимается в студии неведомо чем в компании тишины и четырех стен. Чимин очень сомневается, что этот истукан вообще помнит о каком-то там дне рождения. А ведь действительно — они ничего никогда не отмечают нормально. Любые годовщины и сопутствующие праздники Юнги упорно и успешно игнорирует напрочь, на собственные дни рождения от души (каждый раз как в последний) напивается с Хосоком в барах, а на дни рождения Чимина — скрипя зубами (так считает Чимин), соглашается заняться чем-то менее для него приемлемым. Но сам инициативы никакой и никогда не проявляет. Справедливости ради, Юнги хотя бы дарит подарки и, как ни парадоксально именно те, которые Чимин желает получить. Как это выходит у вечно пропускающего чужие слова мимо ушей Юнги — сплошная загадка. В этом же году маэстро будто бы превзошел сам себя: они почти не общаются, Юнги одичал и потихоньку теряет человеческий облик в джунглях из проводов, обвивающих его как лианы. Чимин места себе не находит, и готов головой биться о стену от ощущения полной никому ненужности. На следующий день ситуация усугубляется — до дня рождения остается всего несколько часов, когда Чимин вваливается вечером в квартиру с тяжелыми пакетами продуктов. Юнги, разумеется, сидит в студии (кто бы сомневался) в своих огромных накладных наушниках и грызет большой палец. Когда Чимин слегка грубовато трясет его за плечо, то тот даже не оборачивается и бросает: «я занят». Чимин почти лопается от злости, смотрит на провода от наушников на шее Юнги и уже подумывает задушить его ими, но, в итоге, выдыхает, разворачивается на пятках и уходит. Гребанные. Творческие. Личности. Ближе к ночи Юнги выползает из своей берлоги в подозрительно неплохом настроении и даже задает Чимину какие-то вопросы. Тот отвечает резко и односложно, не отнимая взгляд от экрана телевизора. Юнги заебал. Разговаривать с ним, а тем более, отвечать на дурацкие вопросы — последнее, чем Чимин хотел бы заняться. А Юнги и не настаивает, отправляется в спальню и, как Чимин безошибочно определяет, включает лампу на прикроватной тумбочке, надевает свои очки для чтения в тонкой оправе и берется за книгу. Чимин ощущает себя так, как будто живет с соседом по квартире. Через два часа у него день рождения, а этот придурок, с которым вроде как планировалось и в горе, и в радости и думать об этом не помнит. Хочется остаться спать на диване в гостиной, но в последний момент он решает, что не считает нужным из-за Юнги терпеть неудобства. И отправляется в их постель. Юнги и носом не ведет — шелестит книжными страничками, бегая по строчкам глазами. Чимин отодвигается на самый край своей половины кровати, развернувшись спиной, и, не произнеся ни звука, засыпает. Через какое-то время, незадолго до рассвета, что-то холодное несколько раз упирается Чимину между ребрами. Он готов лезть на Юнги с кулаками еще толком не проснувшись, когда свистящий голос шепчет в его ухо: — Ты шпишь? Чимин практически стонет, в негодовании разлепляя глаза, готовый послать этого кретина к чертям собачьим, но не успевает. Юнги практически залезает на него верхом, как коала обвивая руками и ногами. Это что-то очень странное, и сон как рукой снимает. Юнги продолжает шептать: — Ты не шпишь. Ш днем рождения, Чимин-и. Чимин стонет уже в буквально смысле, старается звучать и выглядеть раздраженно-мученически, переворачиваясь на другой бок, но холод на его сердце топится как на горящих углях. Он пытается удержать позиции хоть раз в жизни и не обнять Юнги в ответ, но все, на что его хватает в итоге — недовольно прошипеть «спасибо, придурок», а потом прильнуть к телу Юнги всем телом и уложить голову ему на грудь. Юнги переплетает их пальцы. Чимину кажется, что это какой-то сумасшедший счастливый сон. Утром звонит будильник и, о чудо, они все еще обнимаются. Зевающий Чимин аккуратно вылезает из объятий, чтобы не разбудить Юнги. Вечером после работы выясняется, что заебавшие до смерти три недели Юнги не просто так сидел в непробиваемой колючей скорлупе — он, оказывается, писал Чимину песню. То есть, действительно, Юнги день и ночь сидел в студии, потому что писал, а потом сводил песню для Чимина на день рождения. Грубоватую, с витиеватыми речевыми оборотами, целым куплетом мрачной рефлексии и, разумеется, речетативом, но Чимин так растроган, что почти до слез. Перед ним лежит мобильник с аудиозаписью, торт, его любимый, к слову, с манго и взбитыми сливками и кривоватой свечкой посередине. Напротив сидит бледный как мел Юнги, нервно кусает губы и ожидает вердикта с таким лицом, как будто настал Судный день, и заценить его творческий порыв явился господь Бог собственной персоной. Чимин отчаянно воюет с желанием кинуться на Юнги с поцелуями, протереть ему дыры на коже своими губами и как безумный шептать на ухо какой-нибудь бред о любви до самого утра. В то же время, Чимину хочется драться, потому что Юнги — мудак, потому что он истрепал все нервы, попил всю кровь, вынес весь мозг, испортил психику своими блядскими фокусами. Потому что у Чимина смешанные чувства. Потому что в песне Юнги есть строчка, которую можно интерпретировать как «пока у тебя есть силы меня терпеть, у меня есть силы просыпаться по утрам». И еще что-то про утонувшие в океане айсберги. Чимин смаргивает блестящими от чего-то глазами и думает, что вся эта шелуха, все претензии, все вредные привычки — даже не вершина того самого айсберга, скорее кислая вишенка сверху, которую, драматично вздохнув, можно проглотить даже не выплевывая косточку. Лишь бы этот метафорический (метафизический) придурок Юнги не утонул ни в каких ледяных океанах. Лишь бы еще раз улыбнулся вот так, как сейчас. Лишь бы каждую — каждую — ночь будил Чимина под утро тычком в ребра и уточнял «ты шпишь?» таким тоном, как будто без ответа на этот вопрос мир остановится, время исчезнет, погаснут все до единой звезды. Чимин тоже может в метафоры. Ну, иногда. Минувшие три недели растворяются в воздухе, утекают, как вода. Отчего-то легче дышится и вообще как-то отпускает. Он глядит на Юнги. Тот, конечно, замечает какой бурный отклик вызвал его подарок и заметно расслабляется. Чимин думает (какой же он все-таки сентиментальный всепрощающий баран), что это очень удачный день, просто необыкновенный, вместо ледяных океанов прямо по курсу весна, оттепель, а они так смотрят друг другу в глаза, что Юнги и сам сияет как маленькая звездочка. Изнутри.