Прятки

      «Уймись уже наконец» — постоянно отдавалось в ушах у Феликса эхом, а после со всей силы ударялось с болью о рёбра, больно садня сердце. Ему не больно. Нет. Просто его едкие слова там же, где и он сам у Чанбина. Они не смотрят друг на друга с ненавистью и отвращением во взгляде, но иногда всё просто выходит из под контроля. В частности Чанбин. У Феликса мысли итак все только о нём, что думать о другом невозможно. Да что уж там. Мыслить здраво не получалось вообще. Чанбин, Чанбин, Чанбин, Чанбин. Один только Чанбин. Противно уже от самого себя. Сколько раз он делал вид, будто пропускает мимо ушей все его слова, что были больней ножей, да только на душе у самого кошки скребли. И хотелось просто прижаться к нему. Только он боялся. Вдруг тот оттолкнёт, ударит или просто уйдёт. Феликс больше боялся его потерять, чем смерти. Ванная комната стала чуть ли не его лучшим другом. Особенно по ночам, когда Чанбин не возвращался после работы домой. Столько слёз было пролито. И лучше, чтоб Со об этом никогда не узнал. Ведь он будет в гневе тогда. Тогда будет худо не только Феликсу, но и Чанбину. Исцарапанные плечи Бина всегда говорили о присутствии Ликса в его жизни и постели. И иногда ночи были значащими и такими нужными Ли, только на следующую ночь почти всегда Чанбин выгонял из кровати, отправляя с грустным и ничего не понимающим всё понимающим лицом на диван. Но поцелуи, грубые и страстные, реже нежные, были такие ценные. Да что там поцелуи, каждая грёбанная секунда с Чанбином была ценна. Объятья, такие редкие, были такими аккуратными и преданными, что Феликс сходил с ума от одного осознания того, что он не спит, когда парень с силой, до боли стискивал в своих объятиях.       Они и не думали об отношениях когда начали встречаться. Чанбин просто поспорил. Поспорил, что сможет встречаться с тем, с кем ему скажут. Поспорил, что сможет жить с этим человеком в одной квартире и делить с ним одну кровать. И что? Он выиграл. А Джисон проспорил. И всё ещё жалеет, что загнал обоих в тупик. Жалеет, что у них теперь нет будущего. Жалеет, что поступил именно так. Что решил поспорить, в конце концов. Феликс не ненавидит Хана. Он вообще не может теперь кого-либо ненавидеть. Чанбин и так сыграл свою роль. И отразился своим отношением к нему на его характере. Потому что с недавних пор Феликс выглядит запуганным, взволнованным и вымотанным, вымотанным от жизни. Причина? Об этом он не хочет говорить. Ему страшно. Кто знает, чем поплатится он, если расскажет о поведении Чанбина. Лучше он будет молчать и улыбаться натянуто, стараться заставить себя улыбнуться глазами тоже. А в присутствии самого Чанбина не позволяет себе даже к другим приближаться — Бин тот ещё собственник.       И Чанбин ни разу не видел слёз своего парня. Он видел синяки под его глазами, видел опухшие глаза его и скромную улыбку на вопрос «Ты плакал?». Отчего-то не хотелось от Чанбина уходить. И ему Феликса бросать не хотелось. Время от времени Чанбин не являлся домой. В такие моменты Ли всего трясло от страха и боли где-то в груди. Обидно было то, что повлиять на это никак нельзя было. Бывало, Со не приходил и на следующий день. А только через день. Тогда Феликс выбегал на шум у входной двери и бежал сломя голову на встречу к парню. Но останавливался в двух метрах от него, не на шаг ближе, и опускал глаза в пол, потирая дрожащими руками замёрзшие локти свои. А Чанбин улыбался. Улыбался во все тридцать два и подходил к нему, обнимая и заставляя упираться в свою широкую грудь. Феликс, всё ещё трясясь от правоты и жестокости жизни, обнимал его, цепляясь руками за плечи, содрогаясь всем телом. Чанбин чувствовал. Всё чувствовал. От мурашек на теле Ли и до малейшей нотки печали в его глазах. Но не на чём не акцентировал внимание. Потому что то не хотелось давить на больное, то было как-то откровенно похрен.       Ссоры заканчивались, как считал Феликс, достаточно хорошо. Они мирились. Точнее, так думал Феликс, когда Чанбин брал его за руку просто так. Феликс никогда не повышал на Чанбина голос. Он не позволял себе такое. Он и руку на него никогда не поднимал. В отличии от... Джисон часто говорил, что им нужно завязывать, потому что видел эту боль в глазах, только Ликс поднимал глаза и переспрашивал, говоря неуверенное «Я ведь не в кроссовках». Джи не понимал, почему Ли всё это терпит, ведь так нельзя. Другой бы уже давно слинял, не оставив и души своей. А он? Зачем он терпит всё это? Чего он ждёт? На что надеется? Почему не договаривает?       У Чанбина странно работает спектр эмоций. Странно и резко меняется настроение, будто из подросткового возраста не вырос. Он может уйти в душ с улыбкой на лице, а выйти из него и бросить лишь небрежное «чай завари», что на глаза ему тогда лучше не попадаться. Феликс, проще говоря, уже привык к этому всему. Привык к его выходкам, к таким отношениям. И не жалеет ни о чём. Лучшее так, чем совсем никак. Любовь не обманешь, а это значит, что жизнь без Чанбина будет совсем не той, совсем другой.       Избитые колени в кровь, соприкасаясь с холодным кафелем, больно саднили. Истерика нахлынула совершенно внезапно. Волосы хотелось рвать на голове. Дрожащие руки пачкали пол кровью с колен. Слёзы горькие и солоноватые, именно такими они были на вкус. Было холодно и больно. В такие моменты Феликсу не оставалось ничего, кроме как принять ванну. Просто лечь в горячую воду и расслабиться. Забыть обо всём и успокоиться. Не думать о Чанбине, не думать ни о чём, а просто посидеть в тишине. Хоть она и давила, в это же время она и помогала. Иногда Чанбин заходил в ванную, проверить, ничего ли не произошло, и тогда Ли просто поднимал на него глаза и улыбался, будто всё так и должно быть. Чанбин улыбался в ответ, целовал в лоб и выходил. А Феликс ждал, пока шаги утихнут, и видел, как в глазах расплывается от слёз, появившихся вдруг на пустом месте. Просто потому что он любит его. Потому что не представляет жизнь без него. От этого становится тошно. Тошно и противно.       Чанбин стоял на балконе и смотрел куда-то вдаль, опустив уголки губ книзу. Феликс, осторожно подойдя сзади, пристроился рядом, не произнося ни слова. Чтоб не нарушать тишину. Почему-то с Чанбином было приятно находиться рядом. Что-то притягивало к нему и не позволяло отпустить. Феликс не знал, что это и как это назвать, поэтому просто радовался даже таким обыкновенным и простым моментам. — Давай мы с тобой сыграем в прятки? — вдруг загадочно произносит Бин. Кажется, он на полном серьёзе сейчас говорит, — И я тебя искать не буду, — а нет, показалось. Хотя, он серьёзен, как никогда. Он поворачивает голову в сторону Ликси и ухмыляется. Феликс смотрит в его глаза и молчит. Он не знает, как отвечать на такое. Он привык к таким фразочкам, но в глазах его всё ещё продолжает тонуть. — Хочешь сказать, что я тебе безразличен? — осмелев, спрашивает Ли, думая, что ночью получит за такое. Нет, не думая, а прекрасно зная, что извиняться будет долго и мучительно. Но молчать и держать в себе нет больше сил. Потому что Чанбин как родственная душа, которой можно и нужно выговориться, — Так иди влюбись в другого!       Чанбин молчал. Феликс дышал прерывисто и сдерживал слёзы. Его опять трясло. Болело под рёбрами жуткой жгучей болью. Он поджимал губы и качал головой. Ли медленно поднял руки и положил их на грудь Бину, притянул слегка к себе за шиворот. Чанбин смотрел так, как не смотрел ещё никогда. Феликс будто пробудил в нём того, кто так долго спал и не желал просыпаться. Чанбин смотрел напуганно. Он боялся? Боялся... За Феликса? Он переживает?.. Он не отводит взгляд и пытается что-то найти? Но что? Что он ищет? Чего он ещё не видел в таких уже изученных вдоль и поперёк глазах его? — Но как же я влюблюсь, если он — не ты? — Чанбин аккуратно взял лицо Феликса в руки и притянул к себе, заставляя вздрогнуть и распахнуть глаза.       Феликс смотрел и не мог поверить свои ушам. Он дрожал и пытался вернуться в реальность к Чанбину. Но всё бестолку. Бин не пьян — это то, что грело душу прямо сейчас. Феликс думал, что сегодня лучший день за всю его жизнь; что это — лучшее, что случалось с ним за всю жизнь. Хотелось рыдать от счастья. Хотелось прижаться и не отпускать никогда. Хотелось почувствовать чужое тепло, а самое главное — любовь, которая, как оказалось, всё это время была при Чанбине. Он всё это время любил Феликса больше жизни, а Феликс не понимал этого. И сейчас Ликс чувствует себя идиотом. Самовлюблённым идиотом, которые не думает о других, а лишь о себе об одном. Захотелось резко взвыть от более сильной и колющей боли. Извиниться хочется, только ни слова не получается выдавить. Феликс будто замер, молчал и смотрел в глаза Чанбина, наконец замечая, с какой любовью тот смотрит на него.       Чанбин целует невесомо, но не коротко, а долго. И поцелуй перерастает в страстный и жадный, что Феликса начинает трясти ещё больше. Чанбин крепко держит его в своих руках, обвивая руками теперь талию и прижимая как можно ближе. Феликсу хочется ближе, но ближе итак уже некуда. От Чанбина пахнет вкусно и любовь его так и льётся наружу, желая показать любимому парню всю свою любовь к нему, самую искреннюю на всём белом свете. — Прости, — чуть ли не плача, шептал Ли, крепко-крепко обнимая парня и боясь причинить ему хоть малейшую моральную боль. Он боялся сказать что-то не так или не то, потому что видел и чувствовал теперь, что Чанбин любит не меньше его самого.       Сколько слёз, пролитых ночами (и не только ночами), сколько истерик, сколько боли, и всё напрасно. Потому что Феликс просто недооценивал Чанбина. Просто напросто недооценивал. Недооценивал своего любимого человека и, в конце концов, парня. Как можно было быть настолько эгоистом...

Ну зачем же я в тебя влюбился? Ну зачем мне это надо было? Твоя вечная любовь так мало длилась. Твоя вечность о любви имеет срок.