Капрал

Гет
NC-17
Завершён
48
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
10 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
48 Нравится 5 Отзывы 16 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
I Полумеры Занзас презирал: всегда попадал в цель, брезговал эвфемизмами и чётко обозначал принадлежности – свои и чужие. – И? – он опустил неприязненный расфокусированный взгляд в стакан виски – туда, где меж подтаявших льдинок встрял вытянутый кусок пластика. Скуало злобно осклабилась, заметив, как по лицу Занзаса пробежала тень понимания. – Две полоски, – тяжело обронила она, скрещивая руки на груди. На маленькой своей, острой груди, сдавленной кителем. – Капрал? – невесело пошутил Занзас, холодея кишками. – Я залетела, – решила добить Супербиа. – Мудак. Спорить он не стал, продолжая пялиться на грёбаный тест – ещё немного, и тот задымился бы. Резинки Занзас терпеть не мог, но придерживался мнения, что хуй в бабу не суй, если за него не отвечаешь. А теперь неожиданно хотелось и полумер, и бухла, но Скуало лишила разом всего – как умела она одна. Он коротко облизнул пересохшие губы, чувствуя себя на мушке её внимания. Капитан была старше, капитан была неустрашимой боевой подругой, капитан просто была – безоговорочно и неотвратимо. Сильная, умная и совершенно беззащитная перед его решением. Он пытался прикинуть, где и когда так прокололся: на задании в Тунисе? по пути в Монако? в конференц-зале Савады тогда же, пару недель назад? – В сральне самолёта, – подсказала Скуало. Всё-таки Монако. Занзас внимательно и хмуро посмотрел на неё: сверкающие болезненным триумфом белые глаза, стиснутые челюсти, мундир застёгнут на все пуговицы. Даже вошла молча. Стало быть, перебесилась, осознала и ждала приказа. Последняя инстанция. Хорошо было распоряжаться тем, на что плевать: солдатнёй, имуществом Тимотео или собственной шкурой. Что делать с беременной от него женщиной, Занзас не знал. Они ведь элитные убийцы, босс и его царственная хищница, а быстрый горячий перепих не должен идти в расчёт. Во всяком случае, до сего дня не шёл, и прежний мир Занзаса полностью устраивал. – Избавься от этого, – равнодушно произнёс он, глядя в упор, – умел же быть чёрствым. Капитан кивнула, ощерилась шире, привычно самоуверенно, и скрылась за дверью. *** Пластмассовая пластинка отправилась в урну вместе с тумблером. Бередило непонятное желание отмыть рот: Занзас щедро хлебал с горла, обжигая пищевод. Он злился на Скуало. Бросила три фразы, но так, будто гвозди в череп ввинтила – глубоко, намертво. Она со всем и всегда справлялась сама: до Занзаса, без Занзаса и – он был уверен, что сгинет раньше – после тоже выкарабкается. Тягу к его Ярости Супербиа с потолка взяла: нормальных людей чужое Пламя столько лет рядом не держит. Руку себе отсекла во имя идеи, кинула гордость на алтарь обиженного жизнью пацана. А вот именно сейчас блажью накрыло. – Блядь, – сигарета полыхнула оранжевым и пеплом осыпалась с пальцев. Когда Занзас психовал, для него прикуривала Скуало. Если хочешь быть в мире мужиков с ними же на равных, держи ухо востро. Годы самоконтроля и кошки-мышки с Вонголой. Гендер – это бред, но стягивать сиськи тряпьём капитан так и не перестала. Даже если вся Вария под ней. В их первый раз от исступлённого чувства обладания крышу рвало так, словно Занзас вышел победителем в кровопролитном крестовом походе и освободил палестинскую святыню. А затем, забыв все заповеди, оскорбил её юношеским тщеславием, отметил и выжег под себя – как было нужно обоим, как хотелось до одури. Скуало. Была. Его. Плотью и кровью; телом, не знавшим чужой ласки; духом, алчущим огня. И смертельной раной. Хлеще, чем уродство, оставленное льдом и отцовской нелюбовью. Скуало ждала его для новых завоеваний – с тем мечом, который разрубает узы. Пока Занзас взрослел да играл в войнушки. Назревающее осознание ворочалось внутри змеем и билось в рёбра. Занзас всунул беретты в нагрудную кобуру, подхватил ключи от машины и набрал Луссурию. *** На полу, скрюченный агонией, вонюче догорал труп. Особняк был большой; со всех сторон напирали майолики, выкрашенные в белый и васильковый – как у делла Роббиа. Мадонны и пухлые младенцы. Это неуловимо бесило, и в голову лезла всякая дичь про Скуало с огромным пузом. – Босс, мы взяли Казати, – в ухе прогундосило голосом хранителя Грозы и оборвалось. Нос ему сломали, что ли? – Леви задело, – прорезался Луссурия. – Мы не поняли, что сдетонировало. В CEDEF морщили попки, называя Варию сбродом беспринципных головорезов, – никак не могли простить за ту заварушку с Колыбелью. – Дзанни сдетонировал, – ни с того, ни с сего захрипела Скуало, – и швейцар у дверей. Эти уроды бомбы в прислугу вшили! Просто в Варии были свои взгляды на вещи. Сюда приходили по доброй воле, опекать было некого и не за чем. Держали не салажат на корм бессмысленным войнам, а профи, которые знают, что люди умирают. – Мне тоже подорваться из солидарности? – едко отозвался Занзас, напряжённо считая её свистящие, неровные выдохи, одним прицельным выстрелом сбивая замок с сейфа. – Им начальство не велело. Ты Казати живым зачем-то понадобился, – медленно проговорил Луссурия, потеряв переливистые свои интонации: лихорадочно щёлкал мозгами. – Ну так выколоти из него дерьмо. Может, не Казати это вовсе, а наживка с гранатой в рукаве. Занзас споро перетряс папку с документами: хлам один. Было бы совсем по-идиотски хранить важные бумаги в таком доступном месте. Они битый месяц рыли, что за оружие у таинственного синьора, раз головная Вонгола переполошилась. Пока Занзасу не надоело околачиваться вокруг да около. Не штаб ведь даже – летняя резиденция, красные апельсины да лепнина во вкусе кватроченто. Охрана никакая, зато затейливая противопожарная система – это было. Ну и напичканные взрывчаткой отбросы. Хотели взять Казати за яйца, а по всему выходило, что их тут самих караулили и как будто на смех подымали со всеми необыкновенными способностями и боевыми стилями. Казати или умом тронулся, или у него было кое-что в загашнике. Нечто, наделявшее беспечной наглостью дразнить босса Варии. Прорыв Точки Нуля мало кому под силу: старому дураку Тимотео да его преемнику. Но и те не настолько оборзели, чтобы толкать Занзаса в третий раз на те же грабли. – Пламя Ярости, – свирепо проскрипел он, осенённый догадкой. Где-то в здании разгуливал выродок, способный всё тут по камешку разнести. Что с этой стычки хотел поиметь Казати – пёс его знает, как неизвестно, по каким каналам вообще отследил Занзаса. Всей варийской разведке во главе с Маммоном пора шары на глаза натянуть. И себе заодно. Расслабился, занёсся, сглупил. – Сваливаем, живо. Казати можете на сувениры растащить и что-нибудь оставить для Савады. – Обделался? – голос Скуало, пропитанный гадской ухмылкой, врезался в висок. Безразлично Занзасу не было. Отдавать приказы с того света умудрялся только хитровыебанный Примо, и то с переменным успехом. Хоронить бравого капитана тоже не входило в планы: Занзас надеялся натрахаться до паралича, прежде чем у Супербиа вывалится матка. – Захочешь быстрой смерти, обращайся. Толку от тебя всё равно. – Я брюхатая, а не инвалид! – в передатчиках прокатился оглушительный вопль. Гадина трепливая. – Пасть захлопни и выполняй! – Да пошёл ты! Она отключилась. Вырубила сраный трансмиттер! Шрамы зудели уже немыслимо, срочно требовалось замочить что-нибудь живое. Бегающее, белобрысое, крикливое. В затопленном бешенством мозгу муторно билась тревога. Супербиа в дурах не числилась, но сучий характер демонстрировала охотно. Моменты выбирала поопасней: не тогда, в кабинете, а во время штурма вражеской базы – при падающих под натиском стенах и угрозе быть стёртой в порошок. Или за день до погрома в Вонголе: вдруг выяснилось, что Скуало так себе мальчик и в битву прётся в разгар критических дней. Не думать об этом почему-то не получалось, на это – почему-то – железно стояло. Сейчас Занзас сатанел. Уцелеют – босс проставится, честно. Пусть потом хоть детсад учредят, лишь бы Скуало всё так же нервы мотала и скакала козликом, размахивая своей зубочисткой, – взвинченная, непокорная, шумная. Половина дома осталась позади, левое крыло обрабатывала капитан – под ботинками то и дело аппетитно хрустели чьи-то пальцы. На работу Супербиа любо было смотреть: убивала она ювелирно, рафинированно, оставляя тела практически нетронутыми. Настоящий бой длился считанные секунды, до первой ошибки противника – Занзас видел, знал. Густо несло пожарищем: тем, что пульсировало в крови и мятежно колотилось то в сердце, то в лёгкие, опаляя их, или посторонним – не разобрать. Беспощадное сияние сперва ослепило, а затем прожгло насквозь и позвало вперёд, за собой. В родное ненасытное адище. *** Помирать Скуало не собиралась, просто Занзас уже опоздал – с воплями, волеизъявлениями и в целом. В центре просторной залы, больше похожей на театральное фойе, расцветало Пламя: такое белое, что глазам больно, и не рассмотреть, кто его источает. Воздух вокруг вибрировал жаром, протез нагревался и жёг кожу на месте стыка – пришлось отсоединить металлическую кисть вместе с гладиусом. Скуало сбросила китель, хотела отпороть рукав и намотать его на кулак – драться практически невозможно, так хоть меч за основание подержать. Нарисовать себе воображаемую точку опоры. Притвориться, что всё под контролем. Сила, растущая фонтаном и вскидывающая огненные лепестки к куполу, казалась пронзительно знакомой. Скуало сглатывала раз за разом, жадно вглядываясь, цепенея от ужаса и восторга, пытаясь распознать непонятно откуда взявшееся сходство. Это была часть той стихии, что подавляла её волю: угрюмой, лютой, магнетической. В ней безошибочно угадывался Занзас. Но Занзаса здесь не могло быть. Права идти против Скуало не ощущала. В какой-то момент ей померещилось, будто субстанция исторгает сама себя, не принадлежа никому и ничему в частности. Но вдруг открылись невидимые шлюзы и впустили в мир звуки – там, в самом ядре пламенеющей бури, кричал человек. Ещё через мгновение до Супербиа дошло: он корчился от боли, заставляя Пламя повторять этот безумный танец, но надвигался на неё, обдавая горячим, оттесняя к колоннам. А она не могла пошевелиться, будто впаянная в грёбаный пол. Бежать от Занзаса было некуда. С той стороны, что улавливалась краем глаза, метнулось тёмное бесформенное чудовище. Искра, выбитая их столкновением, подобная взрыву, оглушила и поволокла вослед. В расширенных зрачках Скуало отразилось крошащееся стекло – оно плавилось в жидкость прямо в падении. Стены ломались, как гипсовые, и сквозь зияющую дыру Супербиа вытолкнуло наружу, в ночь. Удар о землю и резкий запах цитрусовых отрезвили. Скуало успела сгруппироваться, кубарем прокатилась по газону, чудом избежав переломов, больно приложилась всей спиной и затылком да так и осталась лежать. Над ней, метрах в тридцати, спутались, лобызаясь, два пятна: белоснежное, как крыло горлицы, и багровое, перерастающее в черноту. В неимоверном шуме ухо различило выстрелы – один, второй, третий. Белое беспорядочно швыряло то вправо, то влево. Скуало пялилась, впитывая фантасмагорическое видение, охваченная эхом узнавания и истерического кайфа. Китайский театр. Инсталляция глюков Макса Эрнста. Воспроизведение космогонического акта. Занзас горел: алым, карминным, мареновым. Ливнем, рваными всполохами, тяжёлыми монолитами. И ему определённо, точно не было дьявольски больно. Они снова сцепились, стремительным снарядом обрушиваясь вниз и раскурочивая почву. В брызгах травы капитан различила, как Занзас отшатнулся, с рёвом схватившись за обожжённое предплечье. Тот, другой, застыл в ломаной позе, а вокруг него пульсировала и сворачивалась молочная аура. К обоим возвращался человеческий облик. Скуало встала на четвереньки, затем поднялась на ноги, качнувшись. Враг, наконец, отмер и уставился на Супербиа немигающими углями глаз. Брюнет, должно быть, но с толку сбивали серые вихры, основательно выцветшие пряди, прилипшие к мокрым щекам. Молодость его казалась блёклой с этой сединой в волосах, неестественной. – Я тебя убью, – предупредил Занзас обманчиво спокойно, выставив перед собой руку с зажатым в ней пистолетом. Интересно, что чувствуют его противники, когда им улыбается дуло беретты. Когда им улыбается этот Занзас – обыкновенный и понятный. Занзас, у которого есть страхи, есть слабости, который зол как чёрт и то и дело теряет лицо. Занзас, которого хочется до помешательства, которого – да ну на хер – можно любить. Занзас, а не полыхающее божество, рождённое Хаосом на заре Вселенной. Мальчишка – худой и длинный как шпала – выпрямился, набычившись, и от проклятого дежавю защемило уже невыносимо. Раздался хлопок, Скуало отчего-то зажмурилась, а когда проморгалась, то увидела только голубую дымку, клубящуюся перед Занзасом. II Зачищали до глубокой ночи. В подвалах обнаружилась разбитая колба в человеческий рост, вроде тех, что служат Колыбелями в Вендикаре. Медики хлопотали над Леви – ему полрожи свезло. Маммон обменивался любезностями с Казати, но помутившийся рассудок ублюдка сводил на нет все усилия. Ярость Занзаса не унималась: он рыскал у обочины, хлебал свой долбаный виски, а когда вилла занялась с первого залпа – спустил всю обойму. Уселся за руль приметного Гелендвагена и кивнул Скуало на соседнее сидение. – Ты ужратый. Занзас то ли не услышал, то ли до того похер ему было. Гнал чёрт знает куда, заполняя салон своей душной злостью, запахом пота, одеколона, пепелища, вязкими мыслями. А мыслил он всегда масштабно. Зачем дарёная Вария, когда может быть вся Вонгола. На хрена ему преданность отброса, если требуется признание одного жалкого старика. И беременная баба-калека, ведь все суки Сицилии текут по нему. Что ему до этих делишек, до чужой одержимости. У Скуало было восемь лет затянувшегося пиздеца, чтобы всё обмозговать, и, в целом, она считала, что Занзас прав в своём тщеславии. Как и она – в своём. А потому утомлённо, философски молчала. – Почему ты попёрлась туда одна? – Потому что уже была там. – Тогда почему не ушла? – стиснув челюсти до перекатывающихся желваков, процедил Занзас. – И пропустила бы всё веселье? Слушай, ты и так уже выжег себя в вечности, дай другим попытать счастья. Завизжали покрышки, и от резкого торможения Скуало мотнуло вперёд. Увесистая горячая ладонь вползла в патлы на затылке, сгребая их в горсть. Удар о магнитолу пришёлся на бровь, хлюпнула и потекла кровь. – Ты что… – Скуало поперхнулась словами, дёрнув локтём – метила в рёбра, но Занзас навалился всем телом, сдавил в хватке. Всегда был сильнее. – Мне насрать, что ты себе надумала, но твоей жизнью распоряжаюсь я. И мне не нужно мёртвое убожество, – он влажно выдохнул перегаром. – С тобой сложно, Занзас, – насмешливо просипела Супербиа, тщась вывернуться, обмякая от его близости. – И не подведи, и не прогнись. Глядишь, до твоего уважения дорасту. – У тебя месячные или тупо выёбываешься? Занзас осёкся, будто его тоже по голове огрели. Выматерился и отвалился обратно на своё кресло. – Не возбуждайся, босс-яйценос, мне на хуй не требуется разрешение, чтобы оставить или угробить ребёнка. Пусть и твоего. – Ну и для чего тогда спрашивала? – На рожу твою офигевшую посмотреть. – Думаешь, я ссыкло? – Думаю, есть вещи важнее, – Скуало неприятно поморщилась, отирая ссадину. – И я не хочу, чтобы они менялись. Ты должен гореть, и если для этого надо оставить тебя в одиночестве на твоём пьедестале, то так и будет. – Ты стихов обчиталась, – Занзас заржал. – «Выжег в вечности», «на твоём пьедестале». Кто кого попирает? Я, может, не хочу гореть. А тебя хочу, – он удивительно ясно усмехнулся. – Не заливай про самоотверженную аскезу. Восемь лет тупила вместо того, чтобы жить. Легла под меня, потому что жалко стало или это входит в программу воспитания самурая? Скуало рассмеялась. – Я не самурай. И я хочу ссать, – сообщила она и вывалилась из машины. Занзас со странной нежностью наблюдал, как Супербиа размахивает культёй в высокой траве, топчется на месте, привычным жестом перебрасывая белые кудлы на плечо, и, с явным облегчением спустив штаны, отсвечивает голой задницей, прежде чем скрыться в зелёном колышущемся полотне. Кроны деревьев волновались, как волосы женщины. Море шумело внизу, ветер ласкал, слизывая боль с обожжённой руки. Блядство, конечно, но хорошо: привалиться к камню, ёжась от побежавшего по коже холодка, закурить – самостоятельно в кои-то веки, слушать убаюкивающую песню природы и чувствовать себя безмерно уставшим. – Спать я здесь не буду, – в поле зрения выросли две длинные ноги. – Говорить со мной будешь. Сядь. Скуало закатила глаза, но опустилась рядом, поёрзав и утащив у Занзаса сигарету изо рта. – О чём? Я твоя, всё твоё. Аборты много кто делает. Не парься, всё будет по-старому. И ебля, и чувства. Задрало доказывать, что мне нужен ты, а не какие-то там особые ништяки. – Блин, просто признайся, что хочешь замуж и семью, малявок сиськой кормить. Ты же тёлка, это нормально, – он осклабился на убийственный взгляд капитана. – Я воин, а не свиноматка. Хотелки в жопу себе засунь, – гаркнула Супербиа, сердито выпустив дым ему в лицо. – Сам как малолетка – сегодня хочу, завтра расхочу. – Охуеть ты наглый мусор. Подставилась во время операции, и это не ранит твои амбиции. Трахаешься со мной, подчиняешься мне, а потребовать своего не можешь. Меня достала эта самодостаточность недоделанная, – Занзас сплюнул. – Я на других баб смотреть не могу. Какие тебе ещё гарантии? Уголёк тлел, Скуало как воды в рот набрала. Досмолила, и фильтр прытко отскочил от её пальцев. – Мне показалось, что это ты, – выдавила она в конце концов. – Яркое Пламя, нереальное совсем. – И ты решила, что можно радостно сдохнуть, если это я? – Да нет же! Заебал, – взвилась капитан. – Он мне оружие спалил! – То есть как? У него самого меч болтался на спине, – оживился уже Занзас и заухмылялся вытянувшейся в изумлении физиономии Супербиа. – Бельфегор подобрал, потом заценишь. – Из чего твои иксы? – перебила она, невпопад потянув за ремешок кобуры, выхватила ещё тёплую пушку. От мимолётного прикосновения у Занзаса дёрнулись мышцы пресса. – Сталь? – Титан. Температура плавления выше. – Ни шиша не понимаю, – пробормотала Скуало, остервенело ощупывая пистолет. – Какой дебил будет из титана ковать… – Не факт, что из титана. Спорю, что в его времени и пространстве и не то можно сбацать, – без интереса прокомментировал Занзас. – И Пламя некислое. Левое какое-то. Гниды савадовские, поди, сами не знали, куда нас посылают. Но на всякий случай обосрались. Супербиа осторожно отложила беретту, словно сокровище какое. Огнестрел она в гробу видела, но к игрушкам Занзаса относилась с почтением. И вообще ухитрялась правильно расставлять акценты: когда оттеняла, когда умело сбивала спесь. Балансировала. Но в главном всегда промахивалась: Занзас давно прорубил, что его ведут, как слепого щенка. Скуало, с её-то ухватками спартанца и психологией римского легионера, им восхищалась. Его силой, его страстью, его непрошибаемым упрямством и жаждой жизни. Юностью. Млела и стерегла тигрицей, неясно для кого. – Ты же любимчик у мироздания. Будут те, кто захочет твою тушу на вертеле. Потерять тебя ещё раз было бы слишком охренительно даже для меня, – медленно произнесла она. – Мы каждый день рискуем, – помолчав, возразил Занзас, зацепившись взглядом за верхние позвонки, торчащие над оттянутым воротом её блузы. – И испытываем судьбу просто тем, что живы. Мусор, роди? – Ты хоть понял, о чём попросил? – Ни хера, – согласился Занзас. – Но пока я буду разбираться, что к чему, состарюсь, если не загнусь, и всё на свете проебу. И ты тоже. Тебе двадцать восемь, а за плечами одно побоище. – Ты такой мудрый, когда бухой, – Скуало криво желчно улыбнулась. – А ты пизда. Никто за язык не тянул, но теперь выламываешься, как целка. – Ладно, блядь, ладно! Прикрой уже варежку на эту тему, тошно. – Сама засохни, – ласково приказал Занзас и с утробным рычанием подмял её под себя – так нечеловечески оголодал. Она тут же полезла целоваться, отчаянно, беспокойно, захлёбываясь. Их руки дёргались и сталкивались, как в лихорадке, торопились расстегнуть, разорвать, содрать. Ёбаное притяжение, оголённые нервы; душа, вывернутая наизнанку. Зубы Занзаса, терзающие нежное мясо, сбивчивое дыхание, тяжёлые крупные ладони – мнущие, жадные, горячие. Если бы он был животным, то непременно хищником, величавым созданием, которому незнаком вкус падали. Он выл, как подстреленный, когда Скуало смыкала челюсти на его твёрдых шрамах, царапала их, любовно расчерчивала языком. Он жёг полным желания взглядом, вынимая из неё скользкие пальцы, а она неожиданно потянулась туда, вниз, огладила подрагивающий хер, приставила к истекающей дырке – и дала. Сразу и полно, подобравшись с первым проникновением. Раскрылась для него, стиснула внутри, вцепилась ногтями во взмыленные бёдра, вынуждая толкаться. Бурые рубцы росли, жёстким панцирем тянулись по коже, текли по буграм мышц. – Не так, – прошептал он, и Скуало увидела, как мерцают и искрят во тьме его раны, как вспыхивают кручённые жилы. Как бежит его кровь – жидкий металл, магма, оплавленное Солнце. Чувственные, неторопливые движения Занзаса втягивали в томительное удовольствие. Он выгибался над ней с блаженными стонами, пил с губ вскрики, смотрел ненормально и влюблённо. Выскальзывал, обнимая льнущую дрожащую Скуало, пока она просила, умоляла о большем. От его зашкаливающей нежности проломило до истерики, до мучительной истины: он не лгал. Нуждался в ней, как в самой жизни. Они перекатились клубком, и Занзас раскинулся на подсушенной дневным зноем траве. Супербиа оседлала его вмиг, раз за разом опускаясь на его член в норовистом, неровном ритме. Он улыбался ей шальными глазами, распалённый инстинктами и её варварской красотой валькирии. Вгрызался откровенными прикосновениями в мраморную кожу, как, наверное, Роден в свои скульптуры. Он дрочил ей, мокрой и честной, с жадностью пробовал её возбуждение со среднего и указательного. Бриз взметнул шквал белых волос, бросив их на плечи и грудь Скуало, когда она кричала, когда она кончала, сжимая в себе так сладко и прекрасно. Когда Занзас забился в оргазме раненым зверем, смешивая их кайф. Скуало повалилась вперёд и прижалась к широкому торсу. Сердце распирало от чего-то огромного и значительного. Руки Занзаса легли на острые лопатки, и в этот момент сработали невидимые рычаги, сдвинув континенты для нового дрейфа. Горло сдавило громким надсадным рыданием: она плакала в его объятиях, скрючившись, похожая на тринадцатилетку. На глупую, глупую девочку, из которой вырвали всё грёбаное то, о чём она сама никогда не смогла бы сказать. III Классные у Скуало волосы, рассеянно думал Занзас, придерживая их обеими руками – много ведь, хоть отрежь и спи на мягком. Её голову периодически качало вниз – капитан душевно блевала, успевая между приступами тошноты обложить пятиэтажным и горластого фрика с динамитом да зловонными сигаретами, и «Джудайме» с его тупорылым раутом, и Занзаса – за то, что принял приглашение от её имени. Заморочился и выбрал для неё рубиновое платье Cerruti, подолом которого она протирала пол в сортире. Всё потому, что Гокудера чадил ароматизированными, а Супербиа крыл токсикоз. – Давай, – она махнула кистью, затянутой в перчатку, и Занзас подхватил Скуало под мышки, поднял с колен. Зашумела вода в толчке, бухнула крышка унитаза. Пока Скуало фанатично полоскала рот, в дверь пару раз неуверенно постучались, Занзас дважды уверенно послал на хуй. Савада или Каваллоне – Небесные проныры весь вечер глазели. Одного подстёгивала гиперинтуиция, а второй, видимо, только что опомнился от обалдения. Занзас и сам тащился. От того, как ткань облепляла худые, но по-женски округлые бёдра. От того, как здорово сидели чашечки на аккуратном бюсте, и постоянно хотелось подержаться за него. Ещё от Скуало за километр разило новой жизнью, хотя живот даже не наметился. И это будоражило. – Достали каблуки, – заявила она, стирая одноразовым полотенцем остатки помады, и повернулась – бледная, с яркими пятнами румянца на челе. Они бессовестно и цинично рисовались. Скуало – с вызовом и пренебрежением, облачённая в цвет её мужчины: Мустанг знал Супербиа как облупленную, и красный не входил в спектр её предпочтений. Занзас – в расслабленной грации бурбона: когда пластал ладонь на её пояснице, когда пропускал гладкие пряди между двумя пальцами и отводил назад – интимно и без намёка на собственничество. Она была его знаменем, его победой, его вечно меняющимся и непредсказуемым Дождём. Скуало. Была. Его. – Ну так сними, – Занзас оттолкнулся от стены, которую подпирал, и смокинг едва натянулся на его плечах. Бабочка, камербанд и парабеллумы – по одному с каждой стороны под пиджаком. Баснословно дорогой костюм и новенькие блестящие люгеры. Он присел на корточки, стаскивая поочерёдно туфли, с беззвучным смехом глядя, как Скуало зашевелила затёкшими стопами. – Лишь бы поржать, – беззлобно буркнула она – тёплые руки Занзаса сбивали с панталыку, отодвигали текучую материю, скользили по голени, коленке, обрисовывали ажурные подвязки чулок. Чуткие пальцы погладили сквозь кружево белья, и вся Скуало встрепенулась, отозвалась. Она целовала его, согнувшись, обхватив за шею, смяв угольные перья. Втягивала в рот его язык, обхватывала губами и сосала – знала, как ему нравится, почти маниакально смаковала мгновения его безрассудного азарта и вибрирующей страсти. Пока Занзас драл на ней тонкую ткань; пока порывисто сбрасывал с себя всё, что мешало самому. Пока дрожащей ладонью касался её живота, светлых завитков на лобке. Ближе, кожей, живым. Он столкнулся с ней взглядом – дурным, жаждущим, вдохновенным – и скрылся под ворохом юбок, плавных складок. Потонул в её протяжном стоне на одной ноте. Самой чистой ноте на свете.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.