«Минхёк... Я мог бы быть Минхёком?» «Я слышу твои мысли. Да, ты мог бы быть им» «Я что, сплю? Почему мы общаемся уже мысленно?» «Не знаю» «Что такого мы сделали в прошлом? Что происходит?» «Не знаю. Не знаю. Не знаю» «Прекрати, пожалуйста! Ты шаришься в моих мозгах, знаешь, как это странно и неприлично?» «Знаю. Я ведь в твоей голове»
...Минхёк просыпается в какой-то странной комнате. Она будто сжимает его виски и отбирает воздух, создавая в груди тяжёлое ощущение паники. Из окошка на двери льётся приятный оранжевый свет, в то время как в его темнице горит холодный и устрашающий тёмно-фиолетовый. Вся комната увешана часами самых разных форм и размеров, и выглядит это совсем уж гротескно и жутко, особенно тяготит их оглушающая тишина и неподвижность. Он понятия не имеет, как оказался здесь, но точно знает, что ему надо выбираться отсюда. Где-то за этой металлической дверью его ждёт что-то — или кто-то — так ему подсказывает чутьё. Минхёк грузно поднимает своё усталое тело и медленно обходит комнату. Не обнаружив ничего интересного, кроме невероятного количества остановившихся часов, он опускается на пол у двери и прижимается к холодной поверхности, только сейчас замечая свой шикарный костюм. Цветастый пиджак, мягкая шуршащая рубашка под ним, классические чёрные брюки и лаковые туфли. Кому вообще понадобилось затаскивать его сюда? Он судорожно пытается вспомнить события до попадания в комнату, но с ужасом понимает, что абсолютно ничего не помнит. Мгновенно растущую панику подкрепляет тихий звук шагов за дверью. Цок-цок, шурх-шурх, будто кто-то прогуливается по коридору туда-обратно. Через малюсенькое окошко ни черта не видно, потоки света из ниоткуда ослепляют привыкшие к полутьме глаза Минхёка. Он отворачивается, но на той стороне его замечают. — Отойти от окон. Вы должны выбраться отсюда как можно раньше. Хорошенько подумайте, как это сделать. Второго шанса у вас не будет. Минхёк понимает, что его комната не единственная и он не один участник этой дурацкой игры. Он окидывает взглядом пространство вокруг себя и задумывается. Как он должен понять эту нелепую загадку? Перевести часы на нужное время? Минхёк снова обходит комнату. Ради интереса берёт один циферблат и пробует прокрутить стрелки, но ничего не происходит. Бросив эту затею, он принимается вышагивать вдоль развешанных конструкций и пытается понять, что ́ ему делать дальше. — Вижу, вам нужен стимул, — снова раздаётся за дверью. — От вашего решения зависит жизнь другого человека. Так что торопитесь. Минхёк замирает, словно услышав какой-то шелест. В голове тотчас стремительным вихрем проносятся воспоминания: вот они с Хёнвоном выходят из дома под ручку, улыбаются друг другу, и в то же мгновение на них налетают люди в масках. Их скручивают буквально за считанные секунды, выбивают телефоны из рук и швыряют их на землю, как паршивых щенят. В горле неприятно першит, когда Минхёк шепчет: — Хёнвон... Он снова оглядывается, на этот раз стараясь не пропустить ни одной детали. Отчётливый шелест доносится откуда-то издалека, будто снаружи. Но порыскав глазами по комнате, он находит источник звука. Маленькие, словно слитые со стеной, песочные часы, болтающиеся на тоненькой верёвке за часами побольше. Сыплющийся песок неумолимо отмеряет всего пять минут всё больше паникующему Минхёку. Ему страшно. Он понимает, что его действия сейчас решают всё, а в частности, вопрос жизни и смерти лучшего друга. Минхёк не знает, не уверен даже, жив ли вообще Хёнвон и где сейчас находится, а тихий шелест нервирует все обострившиеся чувства и делает ситуацию ещё хуже. «Время идёт, шевелись!», — вдруг почти отчётливо слышит он в своей голове недовольный голос. Часы забирают последнюю оставшуюся минуту, и Минхёк в панике хватает их, чтобы с грохотом ударить о стену. Всё затихает на какое-то время, но затем снаружи слышится поистине дьявольский хохот и лязг открывающихся дверей. Его комната тоже озаряется мягким светом и приглашает на выход. Минхёк шагает навстречу свету... — Это точно ты. — Я? — ему лестно слышать такое, хоть это и довольно странный комплимент. — А... я красивый? — Очень, — даже не задумываясь отвечает собеседник. — У тебя красивый голос, а значит, и ты тоже. Дверь снова скрипит, и на этот раз в палату входят двое. Они о чём-то шушукаются, периодически поглядывая на неподвижные фигуры на кровати, и даже, кажется, о чём-то спорят. Наконец, договорившись, один в белом халате приближается и ослабляет узел на спине сидящего больного, скептически поджимает губы при взгляде на лежащего и уходит. Освобождённый несказанно радуется: теперь он может постараться и полностью освободить свои руки, чтобы наконец неуклюже погладить своего товарища по голове. ...Хёнвон вспоминает их какой-то странный ритуал посвящения. Вся группа, полностью облачённая в чёрные балахоны, собирается где-то в заброшенном доме на краю поселения, притащив с собой странные банки, кружки, кастрюли и прочий реквизит непонятного назначения. Минхёк со свойственной ему детской беззаботностью тащит охапку каких-то специфично пахнущих цветов, периодически отвешивая ею же Хёнвону по спине. Тот чувствует, как от этого запаха начинает трещать голова и подкатывает тошнота. — Хёк, прекрати. Они же ядовитые, — укоризненно говорит Кихён, аккуратно забирая цветы и кладя их на приличное расстояние от парней. — Опьянеете раньше времени. Хёнвон не понимает, зачем они притащили эти цветы, а заодно и его самого. Он и так под домашним арестом уже вторую неделю, а за самовольный уход ему грозят всё новые и новые побои. Минхёк, будто чувствуя его смятение, успокаивающе сжимает ладонь и легонько поглаживает пальцы. Они садятся немного в отдалении от группы ребят, наблюдая, как те разжигают костёр. — Это обязательно? — с волнением в голосе спрашивает Хёнвон. — Да, — твёрдо звучит в ответ. — Это нечто вроде... таинства, что ли. Знаешь, всякие шаманы и ведьмы, посвящение в колдуны... — Тебя что, мой отец покусал? — Хёнвон невольно вспоминает заунывные и оттого слишком пустые молитвы, которые он слышит постоянно, по делу и нет. Минхёк широко улыбается, превращая свои глаза в искрящиеся щёлочки. — Нет, это отличается от религии. Это скорее некое... местное поверье, а не масштабное. — Не слушай его, мы просто долбанутые сатанисты, — вклинивается в разговор Чжухон, один из старожилов их группировки. — Идите к нам, уже почти всё готово. Последующие события походят на какой-то довольно устрашающий наркоманский сон и в дальнейшем с трудом всплывают в памяти Хёнвона. Яркие всполохи пламени, бренчание неизвестных науке инструментов под аккомпанемент звяканья кружек и кипячения воды в кастрюле смешиваются с запахом тех самых цветов, чей сок Чжухон варит уже часа два, не меньше. Пока в глубокой чаше булькает этот странный отвар, он зачитывает какие-то не то молитвы, не то заветы, не то заклинания, прерываясь только чтобы глотнуть воздуха. Монотонный бубнёж и стойкий тошнотворный запах клонит Хёнвона в сон, и он уже почти проваливается куда-то в пропасть, прислонившись к плечу сидящего рядом Минхёка, но тот легонько придерживает его в вертикальном положении и шепчет на ухо: — Потерпи, скоро привыкнешь, голова перестанет болеть. Голова и правда болит, кровь пульсирует уже не в висках, а где-то прямо под черепной коробкой в области лба, будто надеясь найти отверстие и вылиться наружу. Перед глазами встаёт невидимая пелена, размывающая силуэты друзей почти до состояния неровных пятен сине-чёрно-серого цвета. Хёнвон встряхивает головой, силясь прогнать наваждение, но напрасно. К визуальным галлюцинациям прибавляются и слуховые. Заученные мотивы Чжухона трансформируются в протяжную песню, а треск горящих сучьев — в красивую мелодичную скрипку. Хёнвон не замечает, как все передают по кругу чашу с вытяжкой из ядовитого цветка, но в него всё же аккуратно вливают пару капель синего напитка. Глотку обжигает сначала кипятком, а потом неприятной горечью растения. Хёнвон долго смотрит в одну точку на своём пальце и пьяно спрашивает: — Я теперь умру? Смех Минхёка напоминает ему перезвон колокольчиков, хотя в реальности это похоже на звуки поперхнувшегося дельфина. — Нет, не умрёшь, — он гладит парня по голове и прижимается своим лбом к его. — Вытяжка не опасна для жизни. Хёнвон почему-то верит, хоть голова и кружится всё сильнее, в горле сохнет так, что хочется выпить целый океан пускай и солёной воды, а глаза отказываются видеть всё чётко и без иллюзий. Даже осязание обостряется настолько, что любое прикосновение отзывается лёгкой покалывающей болью. Теперь ему кажется, что сидят они не среди развалин, а в застеклённой оранжерее или теплице, где обычно выращивают цветы или овощи. К свету костра прибавляется люминесцентное освещение появившихся из ниоткуда ламп. Ребята разукрашивают друг друга белой, синей и жёлтой краской, даже Хёнвону прилетает пару раз по щеке. Нельзя сказать, что он сильно счастлив или расстроен, но приятное тепло внутри щекочет грудную клетку и хочется раздеться, что он и делает. Минхёк следует его примеру, и вот уже через пару минут оба сидят в пиджаках на голое тело, за что тут же получают порцию краски на оголённый торс. Хёнвон хихикает, тыча пальцем в разрисованную грудь друга, размазывает заботливо нанесённый кем-то узор по шее и животу. — Клянусь, если ты продолжишь, я тебя стукну, — захлёбываясь от смеха, предупреждает Минхёк, но распалившийся Хёнвон не слышит и продолжает шарить руками по его телу. Остальные обращают на них внимания ровно столько же, сколько на догорающие в костре ветви, то есть вообще нисколько. В этот момент для каждого происходит единение с чем-то глубоко сокровенным и личным, запрятанным внутри чуть ли не с рождения, поэтому все погружены в себя и в свои наркотические видения. Кроме этих двух. Хёнвон, продолжая нещадно щипать и мучить Минхёка, уже полностью сдаётся во власть этого странного дурмана, признаёт, что всё не так уж и плохо, особенно когда напротив него широко и искренне улыбается его друг. Друг ли?.. Минхёк ловит перемену в настрое Хёнвона и перехватывает его пальцы у своего лица. Блики от пламени играют в глазах напротив, а разукрашенные щёки заметно краснеют. Минхёк оглядывается на остальных и понимает: Хёнвон — его единение, соулмейт, родственная душа, как хотите. Понимает, что тот впустил его в своё сознание, позволил разделить душевные муки, терзания и волнения, и всё это вихревым потоком вываливается в опустевшую голову Минхёка. Он вдыхает всё до единой капли и выдыхает, возвращая тепло и безмолвные обещания, что всё будет хорошо, на этот раз искренние и от всего сердца. Они переплетают пальцы, соприкасаются лбами, а затем и губами. Горечь наркотика смешивается со сладостью первого поцелуя, течёт по венам и сворачивается клубком где-то в животе. Хёнвон чувствует каждой частичкой своего, но будто ставшего чужим, тела приятную истому и лёгкую ломоту в суставах. Минхёк же ощущает, как их пульсы спутываются и вытягиваются в одну мерцающую нить, опоясывающую их обоих. Хёнвон окончательно теряет зрение и, закрывая глаза, мечтает лишь о том, чтобы это невероятно успокаивающее чувство продлилось ещё немного дольше. — Что-то похожее я чувствую прямо сейчас. — Правда? — голос совсем не кажется заинтересованным, скорее пустым и сухим, но он знает, что это на самом деле не так. — Правда. Я чувствую какую-то привязанность к Минхёку и хочу защитить Хёнвона. Он перебирается на соседнюю кровать, прищемляя собственным коленом болтающийся рукав рубашки, плюхается рядом с неподвижно лежащим телом и замирает в позе эмбриона. В голову почему-то упрямо лезут мысли о том, кем они могли бы быть там, за стенами больницы. Но эти мысли настолько отдалённо звучат где-то на задворках, прямо в затылке, будто маленькая мошка не может попасть в дом сквозь москитную сетку. Но ему очень хочется снять её и впустить эту беззащитную муху внутрь, просто потому что ему интересно, куда она дальше полетит. На кухню? В гостиную? В спальню? Или в нерешительности останется снаружи додумывать, почему это вдруг её впустили? — А куда бы ты полетел? — невпопад спрашивает он пустоту, зная, что на любой, самый сумасбродный вопрос всё равно получит ответ. — В Японию, — незамедлительно получает он. — Мне кажется, там красиво. ...Минхёк слишком поздно осознаёт, что где-то просчитался. Хёнвон не выходит на связь уже который день, и ему начинает казаться, что зря он втянул его в эту заваруху с протестами. Их жалкие попытки свергнуть режим всё равно ни к чему стоящему не приведут и никогда не приводили, только бесили и без того поднятых на уши военных. Люди условно делили их на «чёрных», коими и являлись солдаты, и «белых», тех самых, кто пытался выбиться из системы и разрушить её изнутри. Эти деления вскоре стали восприниматься обеими сторонами буквально, и вот уже по городу гуляют устрашающие тёмные силуэты в шлемах и с автоматами, а ночами устраиваются пока что мирные демонстрации протестующих в белом. Наутро остатки пепла наскоро убирают машинами, белые флаги срываются с деревьев, опознавательные знаки стираются с заборов, и теперь это снова ничем не примечательный город, затерявшийся среди сотен других. Минхёк с каждым днём нервничает всё больше и пытается найти хоть какую-нибудь ниточку, хоть что-то, что намекнуло бы ему на местоположение Хёнвона, но безрезультатно. Ребята тоже сбиваются с ног, ища информацию где только можно, но с тем же успехом. В голову лезут совсем уже бредовые идеи и мысли, воплощать которые хочется только под воздействием неумолимо растущего гнева и вспыльчивости, но нельзя. Минхёк знает, какие последствия понесут за собой его неконтролируемые эмоции, а это, безусловно, огорчит Хёнвона. Решение находится само собой, когда однажды днём на город неожиданно обрушиваются левые. Пока все суматошно паникуют и мечутся в поисках решения проблемы, Минхёк со своими быстро облачается уже в формы «спасателей», тем самым гарантируя себе неприкосновенность с обеих сторон, и отправляется гулять по развалинам некогда города. Почти у леса, за городом, Чжухон останавливает всех и знаком приказывает молчать. Откуда-то из-под деревянных останков они слышат слабые стоны, и в то же мгновение Минхёк срывается с места, вопреки шипению их лидера. Уж этот голос он узнает даже если потеряет слух. Хёнвона придавило рухнувшей поперёк ноги колонной, и уже через пару секунд он отключается от боли. Минхёк одновременно рад и зол на своего товарища, что так неприлично покинул их и так нелепо объявился. Судя по всему, суровый отец держал его на этой даче в наказание за недавний побег. Подоспевшие друзья помогают освободить Хёнвона и перетаскивают его на носилки. — Господи, неужели ты живой! — первое, что слышит Хёнвон, придя в сознание. — Я бы убил тебя собственноручно, если бы ты откинулся! Он грустно улыбается разбитыми губами и неслышно шипит от боли. Голова тяжелеет, и сильно хочется пить. — Как нелогично, хён, — с трудом хрипло произносит он. — Заткнись, — в голосе Минхёка стоят слёзы. — Тебе сейчас нельзя говорить, лучше попей воды. Хёнвон послушно принимает стакан и маленькими глотками осушает его. Пожалуй, ему не стоит упоминать, как он пытался выпрыгнуть со второго этажа, пока сидел взаперти. Иначе Минхёк взаправду придушит его этой же подушкой. Он снова улыбается и закрывает глаза. Его мнительный друг нечасто теряет контроль над собой, но когда это происходит, за этим всегда интересно наблюдать. Становясь нервозным и психованным, он может снести своим тощим телом любую преграду и укокошить любого, кто посмеет перечить. Так что Хёнвон, испытав на себе это пару раз, больше никогда не решается доводить Минхёка до такого состояния. Да и как-то не хочется, чтобы он расстраивался и огорчался. Хёнвону больше нравится его широкая улыбка и дурацкий смех. Тусклые мерцающие лампы разгоняют сонливость, а тихое сопение рядом почему-то вызывает чувство умиления. Он поднимает голову и долго пытается разглядеть лицо лежащего рядом. Его закрытые веки чуть подрагивают, отросшая чёлка прикрывает густые брови, а пухлые губы алеют подсохшими ранками от укусов. Белая больничная рубашка делает его смуглую кожу белее чем она есть, и смотрится это довольно странно. Цветущий синяк под челюстью почему-то вызывает стойкое чувство стыда, но он не помнит, за что. В голове всё слишком мутно и липко, будто в паутине. Но одна зудящая и не дающая покоя мысль таки прорывается наружу.«Как долго ты здесь?» «Понятия не имею. Ты?» «Та же хрень. Бессонница?» «Она самая. Обними меня. Пожалуйста»
Проснувшись на жёстком полу, Хёнвон долго не может понять, где находится. Зажмурившись пару раз, он всё же признаёт, что не помнит это место, как и то, почему тут оказался. Его белый костюм почти сливается с мерцающим светом ламп по всему периметру помещения. Костюм?.. Он обескуражено осматривает себя. Голова почему-то раскалывается и не даёт нормально сфокусироваться на важном вопросе. Что это за комната? Он медленно поднимается, ловя чёрные точки в глазах, и осторожно движется к серой двери. Бесполезно подёргав за ручку, с трудом замахивается и ударяет по ней кулаком. Силы мгновенно покидают его, и он оседает на пол. Неприятная слабость понемногу наполняет всё его тело, и единственным желанием становится лечь обратно и провалиться в небытие. Хёнвон уже прикрывает глаза, неловко заваливаясь на бок, как вдруг в его затуманенный разум просачивается едва разборчивая речь: — ...выбраться отсюда как можно раньше. Хорошенько подумайте, как это сделать. Второго шанса у вас не будет. Он и рад был бы поискать выход, но руки и ноги отказываются служить. Мозг пытается протолкнуть рациональные мысли, а вдруг это похищение и всё серьёзно, но Хёнвону почему-то всё равно. Ему хочется спать всё сильнее и сильнее, конечности всё больше тяжелеют и тянут тело вниз, на привлекательно переливающиеся шёлковые простыни на полу. Он даже усмехается, как мог не заметить их раньше. На ощупь они такие же мягкие, как мелкий песок на пляже. Хёнвон опускает голову прямо там, где сидит. Пол приятно холодит, и головная боль понемногу уходит. Он открывает глаза и уже вдумчиво осматривает комнату. Она абсолютно пуста, не считая свисающих с потолка полупрозрачных простыней. Мягкий свет льётся будто прямо из них и создаёт некое подобие уюта, слегка притупляя чувство страха и недоумения. — От вашего решения зависит жизнь другого человека. Так что торопитесь, — снова смутно слышит Хёнвон, и это будто отрезвляет его. — Минхёк! Хриплый крик вырывается невольно одновременно со звуком лязгающего затвора. Слышится лёгкий шелест. Хёнвон окончательно разгоняет сонливость и приходит в себя, понимая, что его обиталище медленно, но неумолимо наполняется песком. Он тихо шуршит, создаёт ненавязчивую мелодию и почти что успокаивает, однако Хёнвон судорожно пытается вспомнить предшествующие события. Кажется, они пытались сбежать куда-то, но люди отца его всё равно нашли. Но не мог же он устроить такую нелепую игру со своим сыном? Или мог?.. Хёнвон сбит с толку, его совершенно не заботит всё больше поднимающийся уровень песка в помещении. Он паникует от мысли, что больше никогда не увидит Минхёка, что их навсегда разлучили или ещё что похуже... Яростно тряхнув головой, он решительно поднимается и пытается найти зацепку, чтобы выбраться из этого сумасшедшего дома. Песок сковывает движения; ноги погружаются уже по щиколотку. Всё, что обнаруживается при детальном осмотре, это отверстия, через которые поступает песок. — И... что? — спрашивает пустоту Хёнвон. — Я что, вот так нелепо умру? Он устало опускается вниз, на мягкую подушку из песка, обречённо понимая, что, возможно, это и правда конец. В груди что-то неприятно щемит при воспоминании о Минхёке. Словно по инерции, мысли перестраивают своё направление, и Хёнвон обрывисто смотрит кусочки своей жизни, выуживая их из памяти. Вот он смешно обижается на друга за то, что тот предпочёл обняться с Чангюном, а не с ним. В ту же секунду сознание подкидывает картину их дурманящего поцелуя, и Хёнвон слегка краснеет. Они так и не поговорили о своих чувствах после этого, и, наверное, это единственная вещь, о которой сейчас жалеет Хёнвон. Оглядевшись и обнаружив себя почти по пояс в песке, Хёнвон снова паникует и пытается подвигать ногами. Получается с трудом. «Время как песок, да? — хмыкает он про себя. — Утекает сквозь пальцы, и не заметишь, как умрёшь». — Ну, что же ты?.. — бурчит он, елозит ногами и пытается разгрести песок вокруг себя. — Время идёт, шевелись! Через секунду слышится странный щелчок, и песок стремительно исчезает в открывшихся люках на полу. Освободившийся Хёнвон какое-то время стоит, ошарашенный, но затем замечает шевеление двери и спешит в ту сторону. Ослепляющий свет принимает его в свои объятия... Доктор задумчиво потирает подбородок и обращается к своему коллеге: — Так, как, вы говорите, всё произошло? — Точно неизвестно, — пожимает плечами тот. — Их привезли ночью, один без сознания, второй вцепился в него и бормочет какую-то ересь. Оба избиты, но аккуратно, следов почти нет. Действовали профессионально, не с целью убить, скорее, наказать. — Сообщали в полицию? Собеседник качает головой. — Сами понимаете, если бы и сообщили, их тут же бы изъяли. Отец одного из них... — Достаточно, — поднимает обе руки доктор. — Значит, нелегалы? Интересно... Расскажите, что вы выяснили. — Так... — тянет его коллега и перелистывает медицинские карты. — Ретроградная амнезия в связи с черепно-мозговой травмой, гематомы, ушибы средней степени тяжести. У одного сильно угнетена эмоциональная сфера, думаю, это преходящее. Лечению поддаются без энтузиазма, но и не противятся. — Смирительные рубашки?.. — Ах, да. В первые дни один вёл себя крайне буйно, шипел и кусался, размахивал кулаками. На всякий случай... вот. — Ясно... — отзывается доктор. — Улучшения есть? — Точно неизвестно, но периодически они видят так называемые «сны», я полагаю, таким образом возвращаются утраченные воспоминания. — Откуда?.. — Мы прислушиваемся ко всему, что они говорят, но не привлекаем внимания. Друг друга, очевидно, они не помнят, но чувствуют... м-м-м... связь? — Умоляю вас, — скептически говорит доктор, потирая подбородок. — Нам нужно что-то предпринять с ними после окончания терапии. Есть идеи? — Абсолютно никаких, — с некой грустью отвечает собеседник. — Посмотрим по ситуации. ...Минхёк открывает глаза. Приятно шелестит листва, тёплый ветер щекочет лицо. Рука комфортно лежит в чьей-то широкой и мягкой. Он поворачивает голову и встречается взглядом с Хёнвоном. — Нашёл, — с улыбкой шепчет он и поворачивается всем телом. — Как спалось? Минхёк удивлённо отмечает, что они лежат на какой-то поляне, прямо под солнышком. Вдалеке слышится весёлый смех и возня друзей. — А как?.. — Тш, — перебивает его Хёнвон. — Неважно, как, главное, вместе. Он утыкается Минхёку в плечо и счастливо улыбается. Рядом с шумом опускается их компания, улюлюкая и поддразнивая парочку. Минхёк смеётся вместе со всеми и чувствует, как откуда-то совсем изнутри расцветает робкое, но греющее ощущение спокойствия и умиротворённости.«Ты?.. Хёнвон?» «Минхёк?» «Да! Наконец-то я вспомнил...» «Не вспомнил. Нашёл»