Распад

— Когда ты ему скажешь? Харли надувает из жвачки большой пузырь цвета фуксии. В очках-авиаторах да своих ультрамодно-задрипанных шмотках она выглядит поп-звездой — из тех, что лепят никчёмные эмодзи под каждой публикацией в социальных сетях. Но только смотрит Харли цепко — как вцепившийся в бедренную кость бульдог. Так, наверное, смотрела доктор Квинзель, вытаскивая из-под кожи всех старательно спрятанных демонов. Зубастых тварей, вечно голодных. Однажды они Джейс почти сожрали. Ещё однажды она умерла. История стара, как мир, только в этот раз всё осознанно — Джейс сама позволила челюстям капкана перерубить кости. Сидя с Харли в придорожной забегаловке и поедая венские вафли, что становятся поперёк горла химозной сладостью взбитых сливок, Джейс ощущает, как внутренний таймер теряет секунду за секундой. Ей бы заняться делами — так ведь говорят, когда точно знают, что костлявая уже стучит в двери? Следовало бы попросить прощения у Брюса за то, что дочь она с приставкой прилагательного «хреновая»; выпить чаю с Альфредом; забросать личку Тима тупыми мемами и сказать Дэмиену, что он сраный мудозверь, но он — их мудозверь. Можно было позвонить Барбаре, сходить на могилу Роя и рассказать, как проебалась, а вроде и нет — сделала же хорошее дело. Он бы понял, но не простил просранного дара. Ещё можно было поцеловать Ричарда. Но он почуял бы подвох проклятого прощания. Какая же мерзость, застревающая колкой сентиментальностью в горле. Харли оборжётся, если поймёт, что за мысли крутятся в голове той, что пристрелила Джокера, как бешеного пса. Что сносила головы, ломала кости и шпиговала свинцом всякого, кто считал, что мир — его личная клоака. Но она, походу, понимает. Харли Квинн. Не худший вариант то ли сайдкика, то ли просто очаровательно-убийственного проклятья, потому что среди напарников Джейс часть лежит в могиле, ещё часть — правит целой планетой, а некоторые так вообще свалили в параллельный мир подальше от её тараканов. Джейс знает, что это не так и Артемида съездила бы ей по роже за такие мысли, но с такой установкой проще. Проще жить, осознавая свою дефектность. Джейс кажется, что уродство её души отразилось, наконец, на теле. Болезнью, у которой нет названия и чёткой симптоматики. Полнейшим распадом. Лекс сказал, что ей остался месяц. Больше. Меньше. Не суть важно, если кислород перекрывается уже сейчас. Её жизнь за жизнь Ричарда Грейсона. Джейс знала, на что шла. Но глубоко внутри тлела искра, что есть вероятность выкрутиться и из этого дерьма. Лучше бы она на месте сдохла, чем мучилась в ожидании. — Никогда, — наконец, отвечает, запивая всю сладость горьким кофе. Паршивым, как её смерть, ха-ха. — Я не хочу откинуться и чтобы он следом вышиб себе мозги из-за вины. Харли закатывает глаза. — Это не честно, пироженка. Всё то, что ты делала. Ты не должна была вмешиваться. Он бы умер или остался овощем. Или бы ему отшибло память. А ты взяла и... и.. — она возмущённо хватает ртом воздух. — И просто обрекла все наши дальнейшие планы на крах! Кто так поступает?! Не будь такой, как Джокер. Не предавай меня! Джейс лишь кривит губы, наблюдая за очередным всплеском имени Харлин Квинзель. — Всё будет нормально, Харл, — говорит она, хмыкая. — Только не устраивай сцен на моей могиле. — Я приду к ней в костюме Джокера, — язвительно отзывается та. И это не больно, потому что она бесится. У Харли такой же перерыв в напарниках, командный кризис или что-то вроде того. Плющ свалила воевать с очередными дегенератами, загоняющими планету в выгребную яму своего же дерьма, а других, в принципе, и не было. Харли — напрочь отбитая, но не злая сука. Джейс всё устраивает, кроме зудящего в пальцах желания вышибить кому-нибудь мозги. Её потряхивает подбирающейся лихорадкой и синдромом отмены от нехватки хорошей драки. Все они сраные зависимые адреналиновые наркоманы. А ещё Джейс знает, что миру стало бы куда хреновее без Найтвинга. Оно стоило того, чтобы вышибить мозги Князеву и сделать то, за что бы Брюс молча открутил ей голову. Самопожертвованием положено заниматься только высшим членам их геройского общества. Какое же счастье, что Джейс не его часть. *** — Никаких проклятий? — Нет. Смешно, ибо вся жизнь Джейс напоминает проклятье или хреново поставленный ситком с элементами хоррора и непременно высоким возрастным рейтингом. «Столько не живут», — мрачно шутила она, хотя в жизни встречались твари такого достопочтенного возраста, что обращаться к ним следовало с поклона. Джейс предпочитала выбивать их гнилые зубы, а с Ра'са периодически сбивать спесь вместе с пылью. Или то был песок? — Не разбивала окна всяким колдунам с жуткими котами? — Всё ещё нет. — Дарксайд решил действовать исподтишка? — Ричард изгибает брови, и, кажется, у него вот-вот закоротят отвечающие за всё это мимическое безобразие мышцы. Джейс качает головой, прокашливаясь. Мокрота плещется где-то в груди, а то и у основания горла. Там точно булькают взбитые в пену эритроциты — разрушающиеся сосуды всё же разрушаются чрезмерно быстро. — Дерьмо, — заключает Ричард. От него редко услышишь резкое словцо, но ситуация располагает. Наверное. — Нужно что-то делать. Обследовать тебя, найти лекарство... — Лютор сказал, что его нет. Ричард взвивается. — Мало ли, что он сказал! Есть инопланетные технологии, у нас огромные ресурсы, — он немногим путается в словах и запинается, злится сам на себя. Последствие травмы. Джейс знает, что он восстановится полностью. — Лютор, Дикки, — повторяет она. И ставит точку. Если Лекс сказал, что ситуация патовая, значит, так и есть. Он изъявил желание изучить её тело после смерти, но Харли пообещала проломить его лысую башку. Очаровательно, ей богу, что к двадцати девяти годам она сдружилась с, мать его, злодеями всея Готэма, Метрополиса и всех окружных дурок. Джейс не считает саму себя причиной местного конца света. Люди умирают каждый день. Но всё же. Слишком быстро. Она думала, что времени будет больше. — Ты сказала Брюсу? — Конечно нет, — Джейс фыркает, откашливается и сваливает на кухню, чтобы, по крайней мере, исчезнуть с радара прощупывающего её взгляда. Под ним ей неуютно. Было бы проще, заявись Ричард к ней Найтвингом. Но синие полоски были под запретом, пока он не выздоровеет окончательно. Пока не отрастёт колкий ёжик волос и не скроет под собой рваную линию шрама от пули. Джейс нравится проводить по его голове пальцами, но видеть это доказательство почти оборвавшейся жизни не хочет. Микроволновка гудит, разогревая остатки вчерашней китайской лапши. Резиновой на вкус и острой из-за щедро нашинкованного чили. Джейс не уверена, что не покроется пятнами, но, чёрт возьми, ей нужно чем-то себя занять. Чистить оружие в шестой раз уж точно не канает. — Или скажешь ты, или скажу я, — Ричард появляется в дверном проёме, приваливается к косяку. Выглядит он всяко лучше для человека с черепно-мозговой. Для человека, которому прострелили голову. Джейс ведёт плечами, внутренне желая содрогнуться всем телом, чтобы сбросить это леденящее чувство. Они почти его потеряли. — Брюс недавно почти похоронил одного Робина, с него хватит дерьма пока что, — отзывается Джейс под мерзкий писк микроволновки. Достаёт чашу и наматывает унылую лапшу на вилку. Никакого кайфа выёбываться с палочками. Кайф был бы в ветре в ушах, пока скачешь по крышам Готэма. Пока несёшься под пулями и ломаешь кости, раз за разом доказывая сраному миру, что за справедливость стоит бороться кулаками. Джейс понимает, что патрули ей не светят. Не когда она торчала в доках и не могла вдохнуть из-за резкого спазма. Кажется, от неё внутри отваливались куски. И в какой-то миг в глазах потемнело настолько, что она едва не навернулась и совсем не героически не свернула себе шею. Если бы не Ричард, так бы и случилось. Но он оказался там, потому что неуёмное шило в заднице не позволяло отсидеться до полной поправки. Джейс разделяла это чувство, как никто другой, но всё равно ей хотелось наорать на придурка, выбравшегося из дома в гражданском. «Я не просто так отдала за тебя свою жизнь, кусок ты куска!», — слова рвались с её губ кусками гангрены, сплошным некрозом — чёрной и распавшейся тканью. Мёртвой. Пока Ричард с простреленными мозгами боролся за свою жизнь в больнице, а Брюс, кажется, зарабатывал ещё больше седых волос, Джейс пошла тем путём, за который в прошлом бы себя осудила. Они не стоили того, говорила она себе. И не было возможности предотвратить катастрофу. Но Джейс не могла дать умереть Ричарду Грейсону. Найтвинг мог откинуться десятки раз, исчезнуть с улиц Бладхейвена, но Ричард должен был жить. Пожалуй, это стоило того, чтобы связаться с силами, что страшнее самого Дарксайда с его уравнениями и обещаниями полнейшего краха. Страшнее всякой смерти. Джейс не боится умереть. Джейс боится снова проснуться в гробу. Но ломающееся тело, клетка за клеткой, говорит ей каждым приступом кровохарканья, выбеленной до мертвенной синевы кожей: нет, сладкая, ты не проснёшься. Нечему будет просыпаться. — Брюс получит разрыв сердца, если узнает, что мог тебе помочь, — Ричард подходит ближе, нависает сверху. Нетипичное для него давление. — Пожалуйста, Джейс. Не закрывайся от меня. Джейс усмехается, опустив глаза. Встречаться с ним взглядами не хочется. Она просто не сможет, словно в собственных радужках горит неоном бегущая строка. «Я отдала свою жизнь за твою, продала, поэтому живи и не проебись», — ей бы следовало это сказать. Но Джейс не сможет взвалить на него этот груз — эту проклятую ответственность, крошащую хребет. Эту вину. Ричард никогда не простит её. И никогда не простит себя. Джейс улыбается. Тошнота подкатывает к горлу глухим спазмом, плотным кольцом. Ещё чуть-чуть, и её скрутит новым приступом, а совсем скоро распад доведёт до какого-нибудь коллапса. — Всё будет хорошо, Дикки, — говорит Джейс глухо и сжимает его пальцы в своих. И не смотрит — не может посмотреть ему в глаза.