'cause my heart belongs to you i'll risk it all for you i want you next to me this time, i'll never leave i wanna share babies protection, we won't need your body next to me is just a memory i'm fallin' in too deep, oh without you, i can't sleep insomnia relieve, oh talk to me, without you, i can't breathe
Когда он ушел, жизнь словно оборвалась. Секунды превращались в часы, а часы – в месяца. С каждым днем дышать становилось все труднее – казалось, что куда еще труднее, но, видимо, было куда. Она увядала, как цветок, который бросили на подоконнике. На солнце долго не продержишься, а ночами, когда кто-то забудет закрыть окно, становится по-особенному адски. В какой момент все пошло не так? Когда она осознала, что сценарий – это уже далеко не прихоть продюсера, уже давно не охота за рейтингами. Сценарий перерос в жизнь, смешался с кровью, проник под кожу.«Сценарий – это глупое слово».
Когда-то он шепнул ей это на ушко при выключенных камерах. И она, черт бы ее побрал, поверила ему. В какой-то момент она настолько сильно поверила ему, что уже не могла отличать его игру при включенных камерах и его настоящего, сидевшего рядом с ней в студии, и буквально вгрызавшегося в каждую ноту. Она не думала, что он позволит ей увидеть ту часть себя, скрывавшуюся за образом змея-искусителя. Как там его называют? Дракула? Нет, для нее он змей, самый настоящий змей-искуситель, освобождающий в ней то, что она думала уже давно умерло. Истинные чувства?«Дан, Дан, Дан!»
Она не думала, что действительно решится это спеть. Чертов Заводюк и его глупые идеи для рейтингов, чертова навязчивая мысль. Чертово желание увидеть его реакцию, запечатлеть в памяти, как уголки его губ приподнимаются от неожиданности, заметить, как он, сам того не понимая, проводит языком по своим собственным губам и пытается не выдать то, что она задела его. Задела тем, что снова начала игру. А уж он проигрывать не любил. ‒ Что же ты таке дурне, Балан? Вымазался в реквизит, а мне теперь помогать тебе вытирать пиджак? ‒ Тиночка, вы с Юрой так танцевали, что я из-за вас и попал локтем в этот горе-салат! ‒ Ревнуешь? ‒ Обижаешь, малыш! Я тебе полностью доверяю, мне нет дела до глупой ревности. Он врал. Ревновал ее так, что не мог даже позволить лишний раз подойти к ней Потапу. Прекрасно знал, что у того жена, семья – это святое, но Тина. . . Тина – это его белая королева, его свет, его мерцающая звезда. Разве можно ее кому-то уступить? А она дура, пользовалась этим. Пользовалась так, что ее веселило, когда она украдкой ловила взгляды Дана, направленные на нее, игриво поправляла волосы и продолжала хохотать над нелепой шуткой Потапа, Юры Горбунова, Монатика. . . стоит продолжать? Они слишком влюблены друг в друга. До такой степени, что каждый приходит на репетиции другого просто, чтобы посмотреть со стороны, украдкой, на того самого человека. Тина уже знает, как Дан общается со своей командой, насколько теплые у него разговоры с каждым из них. Дан же, в свою очередь, видит, как серьезно Тина относится к своим ребятам, как сильно она хочет помочь им раскрыть себя. Они вдохновляются друг другом, они с каждой проклятой минутой все больше влюбляются. Хочется сказать, что никто ничего не подтверждает, и эти слова кажутся такими неживыми, такими искусственными. Она буквально выплевывает эту фразу, осознавая, что врет самой себе, врет все вокруг. Кароль ежится, хочет обнять себя руками и уйти прочь с интервью, но она не может, ведь давно уже не маленькая девочка и должна совладать с эмоциями. Ложь друг про друга дается ужасно, просто невозможно, но они должны это делать, ведь счастье любит тишину. «Кто его знает, где этот ваш Дан Балан. Надеюсь, что не в Австралии – спасает кенгуру!» ‒ дура, дура, дура! Она откупоривает бутылку любимого вина [как назло молдавского], когда на экране высвечивается Д.. Видимо, чертяка, знает в какой момент она наиболее уязвима. ‒ Помолчишь со мной немного? ‒ произносит Дан до боли уставшим голосом, когда Тина наконец-то отвечает на звонок. Он не дожидается ее «алло», не дожидается приветствия и не дожидается ее голоса. Он ее чувствует, ощущает всеми фибрами своей темной души. ‒ Приезжай, я хочу молчать с тобой при встрече, ‒ это желание помолчать друг с другом стало дли них чем-то естественным. Они знают друг друга на другом, высшем уровне. Им не надо говорить, чтобы проводить время вместе, информация друг про друга словно заложена в генетический код, выкроена на сердце, отрывками запечатлена в памяти. Он приезжает через полчаса. Дорога от его квартиры до ее дома уже изучена вдоль и поперек, она стала мостом, связующим между ними. Тина ждет его, а когда он приходит, то она обнимает его так, что ей кажется вот-вот не хватит воздуха. Не хватит сил сдержаться, и она снова его поцелует так, как тогда, когда она поддалась чувствам после премии. Дан прижимает ее к себе, вдыхает запах ее волос и понимает, что он блять зависим от нее. Что сейчас, находясь с ней, он, как последний наркоман, удовлетворяет свою зависимость, идет у нее на поводу.к черту.
Они проходят в гостиную, держась за руки. Что-то уже до боли естественное, правильное, теплое. Он образует из их рук замок и, когда Тина садится на диван, тянет его к себе, он поддается и целует ее руку. Мурашки, чертовы мурашки. Тина ежится, слегка улыбается и укладывает его голову себе на колени. Второй рукой она проводит по его волосам, играется с ними, и просто смотрит на него, такого уставшего, такого замученного. ‒ Я знаю, что ты приехал помолчать, но . . . ‒ она не успевает говорить, так как Дан прикладывает свой палец к ее губам, явно давая понять, что он не настроен на разговоры. И Кароль это понимает. Она просто улыбается ему и, видя его ответную улыбку, продолжает играть с его темными волосами. Они сидят так полчаса, может быть, час, и ощущают тепло где-то внутри, словно все так и должно быть. Дан смотрит на нее, пытаясь изучить, запомнить все детали ее прекрасного лица, пытаясь найти ответы на свои вопросы, но все тщетно. Она – это недостижимая звезда, далекая мечта, к которой бежать нужно было всю жизнь, а не последний год. ‒ Ты все еще не готова говорить о нас другим? ‒ он решается задать тот самый вопрос, что не гложет его с тех самых пор, как она решила скрывать все. Скрывать от близких, друзей, скрывать от семей, от ее сына. Тина не готова к публичности, не после того, как она от нее до скрежета зубов пострадала. ‒ У меня есть ты, а у тебя есть я. Когда-нибудь я смогу подойти к тебе посреди мероприятия, позволить тебе положить руку мне на талию и поцеловать тебя при всех, а пока давай оставим все только для нас двоих. И он кивает, послушно кивает, уважая ее решение. Он может называть ее музой, ведь это чистая правда. Говорить, что Тина Кароль ‒ наипрекраснейшее создание на этом бренном свете. Он может держать ее за руку, когда камеры выключаются и прижимать к себе, когда они уходят в гримерки после съемок. Он может целовать ее за закрытыми дверьми, может обнимает ее так, что она начинает задыхаться. Он не страдает от того, что они не публичны, потому что она так решила.«Когда ты в тот раз ушел, уехал в свой горе-тур, крутился вокруг девчонок из подтанцовки ‒ я сломалась. Мне словно перекрыли кислород, Дан. Словно тебе было плевать на мои желания, словно то, что было, для тебя было игрой. Ты говорил такие искренние слова, ты держал меня за руку, ты видел меня во всех возможных состояниях, но когда я попросила тебя оставить все так, за закрытыми дверьми, ты сказал, что это сложно и уехал. Просто уехал в свой чертов тур. Когда ты посреди этого тура сорвался ко мне в Киев, сказал, что ты готов скрывать все, если так мы будем вместе, если так мы будем друг у друга, ты снова вдохнул в меня жизнь. Не перекрывай мне больше кислород»
Они любили друг друга так сильно, так жадно, так искренне, что невозможно было делиться этой любовью со всем миром. Да и зачем? Ведь, черт бы их побрал, они были друг у друга. Они были друг с другом. И они жили друг другом. Этого достаточно для счастья.i said, baby i'll treat you better than i did before i'll hold you down and not let you go yhis time, i won't break your heart, your heart, yeah