****
Каждый раз, когда слышал имя Лёля, представлял что-то милое и с помпонами, жрущее пончики в кафе, встречающееся с такими же милыми, правильными парнями. Эта же Лёля была девочкой-пиздец. Точнее мальчиком. Мальчиком — королем замка пиздеца. Сложение тела у Лели было хрупким, губы по-омежьи пухлыми, глазки по-детски невинными, а характер был просто дрянной. Но даже это не отпугивало толпы одурманенных альф. Лёля мне понравился сразу, красивый, хорошенький, дерзкий и… омега. Этим моя влюбленность заканчивалась, дрочные грезы пропадали, и я вновь окунался в учебу постижения тайн магического братства, в котором кроме меня было всего несколько альф с нашего потока. Да и какие омеги в боевой магии? Лёля, однако, обладал магией совсем омеге неподходящей, ладно бы там цветочки выращивать, находить потерянные вещи, но никак не призывать духов с помощью сатанинских кругов. Эту его тайну я узнал случайно, бродя по Академии после окончания уроков. Я люблю так ходить, в тишине. Без свидетелей захаживать в галерею, где у нас выставлены чудеса магических исследований. Интересно же, но альфе не положено таким любоваться. Альфе положено быть сильным, хорошим в спорте, обладать «альфьей» магией, — механизировать там здания или проектировать новые ассимиляции. Моя проблемка была в том, что я не совсем был альфой, точнее, от слова «совсем» им не был, хоть гены мне достались отменные — «альфьи» от моего доминантного отца-альфы, к сожалению, влияли они только на мою внешность и магические способности, а вот от моего отца-омеги мне в коде ДНК досталось почти четыре шестых материи, а потому я с замиранием сердца готовился непонятно к чему. Папа всегда говорил, что быть альфой — то, чем я должен жить, несмотря на красный штампик в паспорте, игнорируя реакцию на своих же однокурсников с приятными ничем незамаскированными запахами. Из чего состоят альфы? Из статуса и власти, из привилегий и нравов, сильные, независимые, строгие, как мой отец. Живи, как альфа, будь альфой! Моя единственная мантра с тринадцати лет. Так вот, иду я как-то по галерее, по сторонам зеваю, вывески читаю и тут как услышу протяжный вой: «Приди демон! Приди!» Из чистого любопытства заглянул я в 301, что обычно для прогулов используют, смотрю, а там Лёля сидит: два круга нарисовал мелом, пентаграмма, сатанинский узор — все как положено, только вой его понапрасну был, в кругу не то, что демона, даже огонька не полыхает. Меня резко пробивает на смех. Он на меня смотрит испуганно, а я стою в углу и слезы пускаю, ну до того комично выглядел этот белобрысый миленький омежка в черном балахоне с шипами, что сдержаться было бы невозможно даже бревну. Лёля вдруг вскакивает и прижимает меня к стене, закрывая рот. Я от неожиданности замолкаю. В коридоре слышатся шаги и смех незнакомых альф. Лёля стискивает меня сильнее, сердце вдруг пускается вскачь, и хочется, до безумия хочется с этим что-то сделать. Дышу загнанно, быстро, поверхностно. Он своими руками ведет по моей шее, ниже, проводя по груди, там, где грудные мышцы сталкиваются с ребрами, а я тихонечко поскуливаю, прикусывая губу. Лёля обжигает взглядом, стискивает мое тело еще сильнее. Глупые альфы так и продолжают хихикать над картиной подозрительно похожей на чей-то половой орган и, кажется, совсем не собираются убраться подальше от проклятого 301. Леля встает на носочки и прижимается губами к моей шее, осторожно водя носом, вдыхая мой наверняка испуганно-возбужденный запах. — Хэй, Сех, омегой завоняло, чуешь? — голоса альф становятся заметно ближе, а я даже наполняюсь каким-то садистским удовольствием, прижимаясь к ласкающим меня рукам сильнее. Лёля проворными пальчиками спускается ниже, легко поглаживая мой член через толстую ткань джинсов, и я всхлипываю. Его вторая рука зажимает мне рот, первая продолжает свой путь, поддевая пуговичку и бесстыдно залезая в трусы. Я прерывисто простанываю какое-то проклятье, а он грубо впихивает мне два пальца в рот. Я тут же прикусываю тонкие фаланги, проводя языком. Слюна сочится изо рта, а он продолжает меня дразнить, аккуратно проводя пальчиком по головке. — Мне нравится, так сладко, — чужой альфа принюхивается совсем рядом, а меня уже бьет крупная дрожь. Лёля двигает рукой грубо, размашисто, совсем не «по-омежьи». Я подаюсь вперед, а внутри все скручивается в узел, заставляя с остервенением прикусывать его пальцы. Чужие альфы вдруг ржут и отступают. А у меня кружится голова. — Я так… — начинаю было я, но Лёля меня не слушает, одним щелчком убирая все доказательства его призыва, незаконного, между прочим, в нашей школе, и открывает дверь, не оглядываясь. Но уже выходя, вдруг передумав, оборачивается, очень внимательно смотря своими круглыми широкими глазами. — Даже не думай сказать кому-то ни о первом, ни о втором, альфа недоделанный. Как уйдешь, ширинку застегнуть не забудь. И посиди здесь полчаса, от тебя несет через три квартала, если не хочешь спалиться, мой грозный друг, принимай подавители, тупица. Я тебя чуть не выебал, кусок кретина, — выплюнул Лёля и хлопнул дверью, оставив меня одного в состоянии абсолютного охуевания. Вот же девочка-пиздец.**
— … вот как-то так все и вышло, — подытожил я свой маленький рассказик про сатаниста Лёлю и мой вставший член. Вы не подумайте! Рассказал я это не абы кому! Моему лучшему еще со средней школы другу — Максиму Дзержинскому, он был человеком надежным, доминантным альфой к тому же, и про мой омежий секрет знал уже давно. Макс определенно бы не проболтался, я знал это так же хорошо, как таблицу энергетической совместимости, а это был мой любимый предмет! Макс криво усмехнулся, а в его глазах я увидел что-то очень странное, что никогда не видел раньше. — Вы же омеги, Лекси. — он поднял брови и рассмеялся, — Просто больше не делай так. Я, конечно, ничего против однополых отношений не имею, но ты сам подумай… Я махнул рукой. — Лёля просто перепутал меня с альфой, Макс, вот и все. Съедим по пончику? Или ты все еще на своей альфьей сушной диете? — усмехнулся и побежал первым в столовку. — Ты платишь! — донеслось смешливое из-за спины, а я побежал вперед еще быстрее.** Лицо третье, столовское
Макс-красавчик, звезда универа, вообще-то пончики очень любил, такие, чтобы с сахарной посыпкой и кремом внутри, но рыженький паренек, что с ним всегда вместе ходит, этого, кажется, не понимал и брал обычные, горячие, которые запомнились ему, кажется, еще с детства, когда он в перерывах между уроками сбегал в местный ларек-пекарню. Он часто любил это вспоминать, разговаривая громко, что слушаешь. К тому же, и голос был у него приятный. Пончики были вкусные, сладкие и очень горячие, такие, что обжигали губы, но рыженький вкушал их с таким непомерным блаженством, что даже закрывал глаза от удовольствия. Взъерошенный красавчик же был в свою очередь мрачен. Все ему казалось глупым, серым, а ярость просто распирала. Подумать только! Его невинного друга-омегу развратил другой омега. Это было ну абсолютно неприемлемо. Особенно говорить о таком в школьной столовой, где уши и глаза на каждом шагу. Хорошо, что это всего лишь я. Но кое-что не складывалось. И, наверняка, не только у меня одной. Лёля — самая шлюховатая омега Академии, и не распознал, что перед ним был вовсе не альфа? Верилось в это с трудом, потому что, в отличие от тела, запах у рыженького был сладкий, омежий, даже приторный, такой, как пахнет персиковое мыло или только что заваренный мятный чай с тремя ложками сахара. Принять такой ароматец за альфий? Нужно было быть отбитым дебилом или иметь заложенный нос. Успокоив себя тем, что, должно быть, с Лёлей то и случилось, Макс в свою очередь принялся поглощать свой мягонький пончик, сдобренный хорошей порцией белой сахарной пудры. — Ты себе нашел кого-нибудь? — вдруг спросил рыженький, которого все называли по простому — Лекси, и пальцем провел по чужому пончику, собирая сахарную пудру и совершенно без задних мыслей засовывая испачканный палец в рот. Кровь моя пошла носом. — К чему такие вопросы? Ты для кого-то спрашиваешь или… Лекси вдруг надувается, забавно выпячивая губу. Макс про себя смеется, наверняка думая о том, что все вокруг отменные идиоты раз не видят того, что милый, смущающийся, красивый Лекси — омега. Я вот тоже так думаю. — Мне вообще-то интересно, Дзержинский! — он отворачивается наигранно обиженно, а Максим, у которого в глазах стоят смешинки, приобнимает Лекси рукой и целует-выдыхает в шею нежно, — Меня попросили спросить те милые омежки с параллельного потока, просто жаждали знакомства с тобой. Думаю, тебе такие нравятся, — проговорил Лекси и откусил половину пончика сразу. — Если кто-то спрашивает, мой хорошенький омежка, — он выдерживает паузу и намеренно медленно проводит носом по чужим волосам, вдыхая забитый подавителями чуть сладковатый запах персиков, мяты и еще чего-то слабого, но такого приятного, что мысли уносило напрочь. — Нет… Я ни с кем не встречаюсь. Хотя у меня есть кое-кто на примете. Лекси на альфье прикосновение никак не реагирует, только отпивает кофе из стаканчика и понятливо мычит. — И кто это? — глаза его прищуриваются, а рот растягивается в предупредительной хитрой ухмылке. — Да нет у меня никого, — альфа вздыхает и зарывается рукой в темные отросшие до плеч уже волосы, — Но… — он с надеждой бросает быстрый взгляд на друга и закусывает губу, — Мне кое-кто нравится. Ты с ним близко знаком, Алексей. Вишневский вскакивает и резко мотает головой, а потом наклоняется к уху и сбивчиво шепчет, так, на грани слышимости, но у меня просто отменный слух: — Неужели тебе Леля нравится? Ты поэтому так отреагировал тогда? Охуеть, Макс! Альфа только головой покачал, а Лекси вдруг смутился, такие слова порой прорывались в его лощеный родителями-учителями лексикон, и он этого безумно стеснялся, хоть и понять не мог почему. И даже это было безумно милой деталью, такой милой, что будь я по милашкам-омежкам, завалила бы его уже, целуя. Не то, что этот трус-красавчик. — Ты это, прости, я ведь не специально так, ты бы мне раньше сказал, Макс… Ты просто забудь об этом! Твой Леля будет неопороченным для тебя, в конце концов… Я ведь даже альфа поддельный. Дзержинский в походах по альфам вышеупомянутого «Лёли», которому и прозвище то дали из-за его распущенности, почти Лолита, не сомневался ни на минуту. Уж мне о слухах и мыслях однокурсников известно много, порой даже слишком. Если бы не преувеличенная манерность, Лёля вполне мог бы быть просто Олегом Белозерским с курса полиграфической науки, обычным омегой с заурядным набором магических способностей и приятной внешностью. Может, он и Максу бы понравился, Лёля был симпатичным и милым, когда не открывал своего рта. Но Белозерский, он же Лёля, эту манерность любил и практиковал, на радость альфам с курсов постарше, а потому влюбиться в эту маленькую бедную девочку, коей Олег-Лёля постоянно притворялся, Дзержинский бы не смог просто потому, что не его это было. А Лекси, этот глупый Лекси, который считал все его намеки дружеской шуткой, рассыпался в извинениях, бормоча что-то под нос. Может, Макс и сам виноват, что тот его как парня не воспринимает, все-таки все эти подколки непомерные, заигрывания чем чаще, тем больше казались простой шуткой. Дзержинский сам не понял вообще-то, когда совершенно точно стал ловить кайф от дружеских-почти перепалок и всерьез этим увлекся, но теперь все попытки намекнуть оканчивались провалом. Звонок, звонок. У меня во рту вкус разочарования. Тройной, громкий звонок доносится до всех уголков Академии, заставляя Вишневского вскочить со стула и, махнув недоеденным пончиком, крикнуть что-то про «строгого препода», и, как и всегда, скрыться за дверями, оставляя друга-альфу в замешательстве. А до Максима вдруг доходит, чем пахнет Алексей Вишневский. Вишней. Морозной, сладковатой вишней, что слегка кислит на языке. Ну что за пиздец. И эта драма, что я смотрю сквозь смутные склоки абстрактных мыслей в головах прохожих, так похожа на сериал на пятнадцатом, что смешно. Смешно и грустно.**** Алексей Вишневский
Совмещенные с преимущественно омежьим потоком полиграфии занятия у моих однокашников по братству вызывали истинное восхищение. Милые омеги сновали туда-сюда, робко и смущенно улыбаясь. Ну почему я не родился таким? Очаровательным, нежным и хрупким омегой? Нашел бы себе любовника, что помогал бы с удовольствием с моими течками, коих у меня пока не было, но статус в паспорте и мои совсем не альфа-рецепторы показывали, что будут. Кажется, я вздохнул слишком громко, потому что Сех, — самый крупный из всех альф, что я когда-либо встречал, на полголовы меня выше, дружественно похлопал меня по плечу, и проговорил медленно совсем как-то: — Не волнуйся, Лёх! — Сех называл меня на русский, давно позабытый, кажется, нами всеми манер, и это напоминало мне моего а-папочку, который ни разу меня «иностранным дурным сокращением» не назвал. — И ты себе найдешь омегу, не парься! Сех выглядел по особенному расслабленно сегодня, и мне это особенно нравилось в нем. Весь этот крепкий мужественный альфа с большой и доминантной буквы начинающийся вселял в окружающих невероятный, бьющий ключом позитив, и поэтому даже я отвлекся от грустных мыслей, садясь на первую, Макс бы сказал «как идиот», парту. У нас с Дзержинским способности были совершенно разные, он пошел в конструирование, а я в физический, он же материальный, благо это получалось у меня с детства, да и нравилось мне превращать одно в другое одним взмахом руки, словно и правда волшебство из старых сказок. Конструирование по факту было схоже с физическим факультетом, и я бы, возможно, мог даже в нем разобраться, только вот мне не нравились излишне точные подсчеты, да и для глобальных проектов в школе нужно было спрашивать разрешение на двойное пространство, или как у нас его просто зовут «расширитель». Но специалистов с таким профилем у нас в Академии было очень мало, и потому «конструкторам» приходилось ждать по две недели, а бывало и больше. Правда, Дзержинский был человеком то ли удачливым, то ли расчетливым… на самой первой приветственной вечеринке он подцепил одну красотку бету-расширителя, а потом у них что-то не срослось, и они стали друзьями. Ее звали Анна, но мы чаще звали ее просто Ани. Она мне нравилась. Волосы ее были выкрашены в яркий, почти кислотный фиолетовый, который она почему-то считала клубничным оттенком, а сама Ани, на удивление, не была бунтаркой, зачастую пропадая в библиотеке или практиционной. Взглядом я встретился с Лёлей. Он чуть заметно улыбнулся и отвернулся, словно специально показывая альфам разрез кремовой рубашки с белой шнуровкой. Кто-то вздохнул, кто-то вздрогнул, стыдливо пряча глаза, а Сех почему-что усмехнулся. — Знаете, братаны, а мне вот Лёля не нравится. — Что? Ты, может, головой стукнулся, что говоришь такие бредни? Как он может не нравиться? — сказал Лос, что вообще-то обычно был тихим, но мечту своих ночных мокрых фантазий защищал всегда фанатично. Сех отвел взгляд, а я стал прислушиваться к их разговору. — Нет, фигурка у него красивая, конечно, — альфа стрельнул глазами в Лёлю, о чем-то спорящего с тщедушным омежкой с его факультета, — Но вот запах… У него его то ли нет совсем, то ли он на себя упаковку духов выливает утром. А вот недавно мы с Петькой ходили по кампусу, так там такое учуяли, вы б слюной истекли, ребят, — Сех улыбнулся по-доброму, даже как-то мечтательно, и зыркнул на стайку шумящих омег. Похоже, трудами Лёли, спор там разгорелся нешуточный. — Я недавно учуял этот запах, он пах вишней, чем-то сладким, мятой, персиком, всем сразу. Уже в один этот запах можно было влюбиться. Сех вообще-то был человеком практичным, а потому услышать что-то такое от него было редкостью, и Лос, усмехнувшись, ткнул того в плечо. — Но даже если бы я и попытался, все равно бы ничего не вышло, — Сех развел руками и положил голову на руки, — Его альфа очень настойчиво дал понять, что мне ловить тут нечего. Никогда такого феромона не встречал, густого, даже злого какого-то, не агрессивного, а такого, словно бы мы ему помешали, вот так. Сех вздохнул еще раз и перевел взгляд на Петра, с которым я особенно никогда не общался, но знал, что он парень хоть и развязный, но добрый. — Ну давай, колись, а у тебя как дела с тем беткой? Петр резко покраснел и отвел взгляд. Какие же влюбленные альфы идиоты. Неужели и я когда-то буду выглядеть также? Сех ткнул совсем уж смутившегося друга в плечо, да еще и с той самой Сеховской силой, что Петька подавился засунутой наполовину в рот булочкой и закашлялся. Да никогда я так себя вести не буду. Они болтали еще о многом, но я уже не слушал, быть может, мне было неинтересно, а может, я просто увлекся, рассматривая Лёлю. И вдруг понял, что не знаю даже его настоящего имени. Как его зовут? Может, как и меня, Алексей? Было бы забавно.×××
— Сех, тише ты! Пригнись, дурачьё, твою башку видно из-за кустов, громила! — яростно шептал Макс, засовывая зачинщика этой идеи за дерево. — Дзержинский, я щас коньки отброшу от смеха! — выдохнул Лос, который пошел просто за компанию и затрясся еще сильнее. — Тише! Кто-то идет! Лекс. Эй! Сделай мне материю, хоть голову этому амбалу прикроем! Я небрежно махнул рукой и подал Максиму уже готовый, как называли раньше в народе, «плащ-невидимку». Стуча каблуками и что-то напевая себе под раскрашенный в красный нос, мимо нас прошествовала довольная или пьяная, а может и вместе, девушка, споткнувшись пару раз об асфальт, она добралась до подъехавшего такси, громко крича водителю адрес. Я пил редко и мало, да и вообще не понимал, что такого в пиве, но как-то все же скот Дзержинский меня напоил, и следующее утро обрадовало меня старым-новым знакомым унитазом, я тогда уже было подумал, что залетел, чуть от страха не умер. Пробирались мы нашей дружной компанией на вечеринку первого курса, на которую нас не пригласили из-за провального экзамена, но куда каждый из нас, и даже я немного, хотел пойти. Рука моя повисла бессильно, и я опустил голову. Мое омежье чутье все чаще не принимало альфью магию, и все мои мысли сосредотачивались только на ощущении приятно-болезненной пульсации в руке. Материальная «альфья» магия отличалась от полиграфической, преимущественно «омежьей» только ресурсами, но меня подкашивало с ее использования на раз-два. Если же мне, чтобы создать что-то, требовался источник энергии, коим могло быть все живое, но обычно люди использовали свой собственный ресурс, то омега использовал бы свою полиграфическую магию просто, без затрат, словно «напечатав» объект из своей фантазии, за это их и прозвали полиграфами. Это было неофициальное название, но их называли так все, включая учителей, а старое длинное со временем забылось, так, что сейчас было бы трудно его вспомнить. На вечеринку приглашались все, и Сех без стеснения рассматривал тоненьких девушек бет, с которыми точно не прочь был поразвлечься в эту ночь. Впрочем, народу в этом крыле было уж чересчур много, так что не попасться на глаза третьекурсникам, которые придирчиво запретили нам показываться на вечеринке, было несложно. Мы с ребятами почти сразу же разделились, чтобы не привлекать ненужное внимание, и я пошел к столу с закусками, где среди прочего были и креветки, чему я был несказанно рад. Я приготовился уже было взять маленькую тортилку с паэльо, как из-под стола раздалось шипение. Я в удивлении нагнулся вниз и увидел двух полиграфов, что недалече чем вчера спрашивали меня по поводу свободности моего дружка-сердцеда. — Есть две новости, хорошая и плохая, — я предупредительно поднял палец и залез к ним под стол, — С какой хотите начать? Валентин, который был чуть меньше другого полиграфа-омеги, но намного его смелее, первый поднял глаза и чуть закраснелся. — Давай с хорошей, — тихо пробормотал он и снова опустил глаза. А я вдруг понял, что для них это, наверное, выглядит, должно быть не совсем прилично. — Он свободен, и ему кое-кто нравится, и не думаю, что это кто-то из вас. Ребят, вы это простите, что я тут к вам залез. Давайте, что ли, выйдем… Пригнулся я и было начал выползать из-под стола, как другой полиграф схватил меня за рукав. Его имени я не помнил, внешне он был простым, даже выкрашенные в светло-белый волосы не делали его кем-то броским. — Лекс, — сказал он и сжал мой локоть сильнее, — нас тоже не пустили на вечеринку, поэтому мы не смогли выйти. Мы повздорили с Лелей, а у него какое-то влияние есть что ли в третьем курсе… Я напрягся. Опять Леля? И чем он Дзержинскому так нравится? Это ведь просто несправедливо в самом деле! Во мне, кажется, взыграло что-то такое со времен средневекового рыцарства: прилив уверенности, храбрости, отчаяния, и, может, немного простого любопытства. Я даже не успел подумать, что и я здесь нахожусь не совсем законно, как сказал: — Пойдем, разберемся, ребят. И я, наверное, повел себя в тот момент как настоящий дурак, определенно, но остановиться бы все равно не смог ни при каком раскладе. Лелю в компании третьегодок и парочки омег с первого и второго курсов я нашел почти сразу. Они сидели кругом и, кажется, играли в какую-то игру. Наверняка на желания. Полиграфы, заразившись моей непонятной беспричинной уверенностью, тоже робко плелись за мной. Я остановился в паре шагов от дружной компании, сделал вдох и выпалил: — Нечестно, что из-за собственного мнения они не могут здесь находиться! Все замолкли и посмотрели на меня. Прилив храбрости потихоньку покидал мое тело. Кажется, говорить никто не собирался. А потом я поймал его взгляд. Холодный, яростный взгляд уже не Лели, его другого, внутреннего я. Глаза, что минуту назад ласково, совершенно отстраненно улыбались другим, меня сейчас пронзали стрелами ярости и недовольства. И я не понимал отчего. — Что ты здесь делаешь, Лекс? Вот в чем состоит главный вопрос, — тихо проговорил Лид, которому я как-то особенно не понравился еще с первого курса. Он был обычно тихим, спокойным и всегда защищал права младших, так почему сейчас… — Сейчас речь вовсе не обо мне, а о двух первогодках полиграфах, которых выперли с вечеринки, которая для них устроена в часности, только из-за того, что они поссорились с твоим младшим братом! Лид резко отвернулся и глубоко тяжело выдохнул. — Олег, — он зыркнул почему-то странно в сторону Лели и прикрыл глаза рукой, — объясни своему другу, что да как было, и выпроводи всех троих из кампуса. И представьте, каково было мое удивление, когда Леля — Олег! — как ни в чем не бывало поднялся с места и кивком указал нам троим на дверь. Я так запросто сдаваться был не намерен и хотел было уже это сказать, как что-то просто заткнуло мне рот. Во рту у меня теперь, стараниями все того же недосатаниста-полиграфа, оказался пончик. Ну что за! Невезение… Леля слишком сильно (откуда такая сила?) схватил меня за локоть и вывел из комнаты. Полиграфы же куда-то пропали. Я тактично был (снова) прижат к стене. Он молчал, пока вдруг не сказал зло: — От тебя несет. И вот оно! Произошедший разрыв шаблона! (снова). Какой идиот надоумил его при встрече говорить что-то подобное этому? — Можешь не делать это… так? В моей душе вдруг пробуждается страх и мелкое нетерпение. — Как так? — бросает Леля быстро, отводя взгляд, и вдавливает меня в стену сильнее. Черт, ноги подкашиваются. — Не нужно прижимать меня к стене, — голос ровный, спокойный, только вот губы у меня дрожат мелко, а запах здесь такой стоит, что свихнуться можно. Неужели омеги так пахнуть умеют? Ясно теперь, почему за Лелей командами бегают. А он на меня пялится: уставился своими голубыми круглыми глазами и все высматривает что-то. — Я и в прошлый раз заметил что-то такое, каждый раз, как к тебе не подойду, от тебя несет омегой. Неужели твой такой ревнивый? Кручу головой. Мой кто? Да я ни в жизнь не западал на омег, разве только может на Лелю, но с ним я ошивался редко, поэтому… Мысленно хлопаю себя по лбу. И надо же таким идиотом уродиться? Это ведь не от моего омеги несет, а от меня несет! Только вот почему сейчас? — Да, да! — я уверенно мотаю головой, нельзя же говорить ему, что он почти не прав, так ведь и до сплетен недалеко, все-таки доложит еще, что я омега. Как на меня в нашей альфьей общаге смотреть-то тогда будут? Черт! Но Леля меня вдруг резко отпускает, поводит носом и говорит, отвернувшись: — Ты все-таки говори ему метить тебя меньше, а то уведут ведь его у тебя, с такими феромонами. А врунам верь меньше, тех полиграфов мы за дело с вечеринки удалили, они продавали «витаминки» в Академии, не знаю уже сколько омег от этого пострадало. Я задумался. — А ты своими сатанинскими вещами еще занимаешься? Он вдруг кидается ко мне и зажимает рот. — Тише ты! Я же просил не говорить об этом вслух. У меня с боевой магией проблемы, вот я и хочу развить навык, ты не смейся, — он вдруг рассмеялся сам. — По боевой у меня зачёт! — вдруг выпалил я и, кажется, даже не понял, что сказал и зачем. Леля на меня посмотрел теперь совсем по-другому, с деланым «омежьим» кокетством. — На свидание приглашаешь? — Предлагаю помощь, — я пожал плечами и отвернулся, всем своим видом демонстрируя абсолютную незаинтересованность, но сердце внутри так и колотилось: бухало, трепыхалось, так, что наверняка снаружи видно было, — Если не хочешь, то я. — Во сколько? — перебивает он меня, а я смотрю как он сводит ноги вместе, переступает с одной на другую. Неужели нервничает? — Семь? — на пробу предлагаю я, а сам понимаю, что сам весь неестественно вытянулся по струнке. — Завтра? — он копирует мою интонацию и вопросительно заглядывает в лицо. Черт, какой же он милый. — В 301? Леля кивает, а потом уходит назад, только и всего.### Лицо третье — любопытный кот с десятого этажа
День Максима Дзержинского начинался с пьяного сопения Сеха, который почему-то не дошел до своей кровати и просто лежал на полу, опираясь половиной своего длинного тела на кровать. Кровать, которую хозяин застилал совсем недавно! Дзержинский потянулся и пнул громилу, но тот даже не пошевелился. Потянувшись, он выгнулся и захрапел еще громче. Дзержинский взбесился еще больше, а потому просто спихнул Сеха вниз, и зевая, поплелся в туалет, где встретил Лекса — лучшего друга хозяина той самой незастеленной кровати, на которой я любил поваляться во время отсутствия людей. Этот человек, что был на удивление собран в такую рань, он как ни в чем ни бывало протирал окна, встав на небольшую табуретку. Он был очень добрым и зачастую подносил мне приношения в виде колбаски или мяса, а еще мне нравились его рыжие волосы, которые наверняка были слишком длинные по меркам стандартных длин людей-мужчин, но в которых мне приятно было зарываться лапами. — Утречка алкашам! — поприветствовал Вишневский друга и шутливо отдал честь. Алкаш дальновидно промолчал. Баталии друга наверняка, да и просто любые звуки раздражали до ужаса, заставляя в мозгу что-то неприятно гудеть. Лекс посмотрел на Дзержинского и только вздохнул, продолжая протирать грязное окно. Он делал так всегда, когда переживал, а переживать было о чем. Вот это было совсем интересно. Неужели и этот кого-то встретил? Лекс потер глаза устало той рукой, в которой он пыльную тряпку не держал, и слез с табуретки. — Пойдем, алкаш, куплю тебе суп от похмелья, — он махнул рукой Максу и потащил не соображающего альфу за собой. Через пятнадцать минут Максим-алкаш-Дзержинский уже давился отвратительным супом из кафе «Кабанок», название которого у Лекса всегда вызывало смех. Максим что-то бурчал обреченно, корча такие рожи, что сам гоблин бы позавидовал, а Алексей Вишневский попросту не смотрел на него и вообще старательно делал вид, что он этого человека не знает, поедая свой утренний пончик и запивая его кофе первого помола. Откуда-то запахло колбасой.*** Алексей Вишневский
— Лекс, — протянул полузадушенно Дзержинский, давясь антипохмельным супом из близлежащей кафешки, в которую мы с ним часто ходили, — Я не могу есть больше, мне бы градусного чего, а не это… Он положил голову на руки и страдальчески вздохнул. — Все градусное ты выжрал еще вчера, скотина. Так наклюкался, что я тебя еле донес! Макс поднял голову и посмотрел то ли с благодарностью, то ли с опаской, и спросил, потирая нос: — Я вчера нормально себя вел? Ну что за идиот! — Успокойся, ты был просто безвольным телом. Не пей так больше. А вдруг особенно борзые омежки к тебе подкатят, потом и не отвертишься! Тело уже не безвольное, но пока еще не очень работоспособное что-то пробурчало, а потом он выдал: — А ты бы ревновал? И усмехнулся. А я посмотрел на него непонимающе. Ну что за пьяный идиот. — Я переживаю о твоей большой и сильной пока неразделенной любви, идиот. Не недооценивай браки по залету! Макс рассмеялся и охнул, держась за голову. — Не волнуйся, моя сильная и навсегда останется вместе со мной похоже навечно, потому что он просто непроходимый идиот, и я честно, уже не знаю совершенно что мне делать. Я задумался. Макс и Леля почти не общались в жизни, курсы у них совпадали очень редко, и оставался лишь кафетерий, но сам Леля тут обычно бывал в компании альф, а потому волнующемуся Максу было бы тяжело признаться, разве что было бы какое-нибудь место, где эти двое будут наедине и тогда… Черт! Да ведь это идеальный вариант! — Макс! — он поморщился, — Пойдешь сегодня в семь в триста первый, ну, знаешь, где галерея? Дзержинский неохотно кивнул и приподнял брови. Я улыбнулся. — Обещаю, что после этого ты будешь очень доволен! Он только покачал головой и прикрыл уши руками. — Только не кричи. Я согласно кивнул. И пускай мне Леля, то есть Олег, понравился чуточку больше чем должен был, все-таки сперма — не водица, если они оба будут довольны, это будет лучшее из того, что только может быть, а потому я тоже буду рад. Ведь так? Откачать сознание Дзержинского получилось только к часу. Он все так же хватался за голову, но говорил вполне внятно, а потому настало очевидно время второго этапа. На самом деле у омег по природе чувство стиля текло по кровотокам, но у меня там похоже текло что-то другое, похожее на «неудачливость», «несовместимость» и ко всему прочему «дальтонизм», поэтому на помощь я позвал всезнающую Ани. Увидев нас, она недовольно цыкнула и пошла рыться в шкафу, пока Макс, в свое удовольствие дрыхнул на моем койко-месте. Липницкая Анна Юрьевна, так она приказала себя называть, продержала нас так пол часа, а после наконец вынесла в своих руках темные джинсы и синюю рубашку. — Надевай, — протянула она мне одежду и улыбнулась, проводя рукой по малиновым волосам. Я кивнул в сторону Дзержинского. Она вздохнула. — Я смотрю он очень хорошо встретил праздник. Так мы и стояли, пока я не сказал ей: — Оденешь его? Она удивленно приподняла брови и хмыкнула. — С чего это? Ты его друг, ты и одевай! — Но ведь вы с ним это… А я ведь как бы… — Ну и что, наша маленькая омежка, — ее сарказм сквозил в каждом слове, — Не сможет справиться с таким делом? Видимо лицо у меня и было слишком страдальческое, потому что вскоре Липницкая махнула рукой и принялась стаскивать с Макса его домашние треники. — Помоги хоть, — пропыхтела она, сдергивая слишком узкую штанину с Максовой лодыжки. Я боязливо потянул за ткань, боясь порвать, но та на удивление легко соскользнула с ноги, а я грохнулся на задницу. Ани рассмеялась. — На самом деле ты просто маленький дурачок, — хмыкнула она, и с довольной улыбкой продолжила стягивать с Макса футболку. Тот что-то сонно пробурчал. — Что за событие хоть? — проворчала Липницкая, принимаясь напяливать рубашку на тело Дзержинского. Я выдохнул и улыбнулся. — Занимаюсь сводничеством при чем совершенно бесплатно. Ани странно покосила глазами и тихо сказала: — С кем? А я вдруг задумался, вдруг он Ани до сих пор нравится. Дернул же меня кто-то сказать такое. Макс пошевелился и неохотно открыл глаза, как раз на том моменте, когда я надевал на него неудобные джинсы, застегивая пуговичку. Дзержинский пристально посмотрел на меня, затем покраснел, а потом как-то странно кашлянул, отводя глаза. В руку мне уперлось что-то большое, я вздрогнул, а когда понял, что именно это было, лупанул его в грудь. — Идиот! — завопил я, а Липницкая просто рассмеялась, смахивая воображаемые слезы, — Главное, не сделай такого при Леле, дебил! Макс непонимающе прозевал: — А он тут причем, — он прикрыл рот рукой и сполз на ковер. Я глянул на него пьяного и подумал, что Леле такой Макс вряд ли понравится. Придумать план действий по восстановлению блистательного Дзержинского нужно было незамедлительно, часы показывали без пяти шесть. — Черт, Макс, да очнись ты! — крикнула Ани и легонько пнула его по ноге, — Лекс занялся сводничеством, идиот! Дзержинский распахнул глаза. — Чем ты занялся? Я отвел глаза. К щекам резко прилила кровь, ведь именно Максу я рассказал о тех грязных вещах, что делал со мной Леля, а теперь возможно он и вовсе был не готов признаться, еще и под моим начальством. — Макс, — я потянул его на себя, — просто пойдем. Он послушно поднялся и поплелся за мной. Хватка его стала жесткой и он, раздвинув силой мою руку, переплел наши пальцы. — Отпусти, Леля чувствителен к запахам, почти раскрыл меня, будет плохо, если он учует омегу на тебе. Макс улыбнулся и кивнул, отпуская руки, а потом отвернулся и проговорил тихо: — Если ты так желаешь, я встречусь с ним, но потом, потом… — он прикрыл глаза и выдохнул, — Ты будешь спать со мной в одной кровати целую ночь. Я усмехнулся. — Не думаю, что мы поместимся. Рука самовольно потянулась к его плечу. — Но если все будет хорошо, то в кровати ты останешься не со мной, а кое с кем другим, и вы не будете разговаривать о звездах. Дзержинский вдруг посмотрел куда-то вдаль и тихо прошептал: — А я хочу говорить о звездах. А я тогда немного обиделся, думая, что он уже точно настроен на отказ.*** Макс Дзержинский
И все-таки Лекс был непроходимым идиотом. Сейчас он толкал меня в 301 кабинет, в котором почему-то назначил встречу с Белозерским, а я кайфовал от того насколько близко Вишневский прижимается сейчас к моей спине. В 301 было темно, темно, только я все видел прекрасно. Леля сидел на столе, закинув одну ногу на другую, и смотрел в окно. От него как всегда несло сильными духами, какой-то жженой карамелью или сахаром, но я почти чувствовал, что Лекс стоит за дверью, а потому молчал. А потом Вишневский просто ушел, наверняка думая, что делает мне услугу. — Почему он ушел? — подал голос Белозерский и спрыгнул со стола, — Я ждал его, а не тебя. Все в его позе говорило об агрессии, сосредоточенности, глупом доминировании. Омеги над альфой? Ну что за утырок. Я вздохнул и уселся на стул, выдвинутый на середину комнаты. — Он сводит нас с тобой, не подозревая даже, что мне уже столько лет нравится. Черт. И зачем сказал? Вырвалось беспечно. Какой же идиот я, черт! А если растреплет кому?! Однако, этот Леля, который сейчас давил на меня грубо своим дурманящим запахом, именно дурманящим, что голова закружилась, бесил настолько, что хотелось ему вмазать. Потому что… — Так значит не только его омега за ним увивается… Я хмыкнул. Он прошелся по комнате. Я поднялся. Просто хочу уйти. Он вдруг схватил меня за руку. — Я подхожу ему намного больше чем ты, ты просто намеченный альфа, который срется со всеми подряд. Вот ублюдок! Еще смеет мне приказывать. Сейчас, кажется, меня просто трясло от чего-то захлестывающего, страшного, откровенно жгучего. И я сказал то, чего не хотел говорить. — Посмотри на себя, Белозерский. Ты просто омега, которая всем дает. Я оттолкнул его. А потом еще и еще, словно доказывая ему мое право на Лекса, словно боролся с другим альфой за мою омегу, словно… Тормоза снесло окончательно. — Если покусился на Лекса, знай, что у тебя блять нет ни единого шанса, сучка! Если вякнешь ему про сегодня хоть слово, я тебя придушу где-то, уж точно. Он усмехнулся. Я сжал кулаки. — Если тронешь меня, я подам на тебя за домогательства. — Если сможешь говорить. Я отвернулся от него и вышел, хлопнув дверью. Чертов Белозерский! И кто мог знать, что таким омегам могут понравиться омеги?! Черт! Лекс ведь такой идиот, даже не поймет, что этот за ним увивается. Чертов Вишневский! Черт! В этих случаях я всегда шел к Ани, но сегодня даже не знал, стоит ли. Она и без всего выслушивала мои проблемы слишком часто, а я просто не знал, как к Лексу подступиться. Впрочем, меня утешало, что теперь он останется в моей комнате на всю ночь, и я наконец-то смогу его потискать. Прошвырнувшись до пончишной, где сами пончики были не столь вкусны, как в Академической столовой, но тоже были ничего, я отправился в кампус. На часах было без десяти, а потому я вприпрыжку побежал по широкой лестнице, которая вела в альфа-сектор. На душе что-то мягкое, вязкое растекалось теплом, заветную коробочку с пончиками я сжимал в правой руке, и вообще думал о том, что сказать Лексу. Определенно нужно было соврать, только вот… лишь бы Белозерский не проболтался. Лексова комната, двадцать первая, была в самом конце пятого этажа, а я летел туда, словно там меня ждало что-то совершенно невероятное, что-то за что можно без раздумий призвать демона и отдать ему душу взамен. Лекс почему-то весь день спрашивал у меня про демонов и способы их призыва. И зачем это вообще ему нужно было? Обложился книгами, писал конспекты… Я осторожно ступал по ковролину, боясь, что соседи что-то услышат. Потому что Лекс… Лекс всегда был слишком осторожен, да и мне не хотелось попасться под руку злобной коммендантше, которая, кажется, бдила денно и нощно, решая кроссворды в своей комнате, что прямо сейчас находилась прямо позади меня. Я спиной словно чувствовал ее всеведущий взгляд, и от этого было не по себе. Заскочив в двадцать первую, я перевел дыхание и уставился в темноту. На тумбочке одиноко горела небольшая ванильная свечка в стеклянной подставочке, а Лекс сидел рядом, на краюшке кровати, и обнимал ее теплое стекло обеими руками, смотря на пламя словно завороженный. Он поднял голову, а я, словно дурак последний, залип на искорки в его серых глазах. Он улыбнулся, совсем чуть-чуть, но мне хватило. Сжал руки, но все равно не смог отказаться, подошел ближе, вплотную, отвел спадающую прядь вьющихся рыжих волос с его лица, и улыбнулся сам. Глупо, глупо, глупо! И я сам — тупейший из идиотов. После Алексея Вишневского конечно, в которого все без исключения влюбляются. Из-за чего вот только? Из-за темно-рыжих волос до плеч, серых глаз, подернутых голубым пеплом в центре? Из-за широкой улыбки или, может, его фигуры? Совсем не омежьей, к слову. Еще и этот омега-полиграф Белозерский, у которого в голове одни шмотки да гулянки, прицепился. А Лексу хоть бы что! Дрочат по углам ему всякие… личности. Так еще и пахнет так вязко, приятно, хоть сейчас в петлю лезь. Или в штаны… И чувство внутри поганое, словно залпом пол литра уксуса выпил, потому что он даже этого не осознает. Невинный, как эта свечка в его руках. Ага, как же. Невинный. Черт. Ну и куда этот Белозерский влез? Да как такое вообще случиться могло?! И с кем? С Лексом! Такой херни просто не бывает. Ладно бы я ему рассказывал о том, как провожу свои выходные, проводя своими руками по одной головке, а в другой прокручивая его светлые образы… Нет, как раз об этом я бы рассказывать не стал. Даже Ани, которая выслушивала мое нытье по поводу мой большой, нечистой и невзаимной симпатии уже второй год. Потому что, да вообще, кто такое с девушкой будет обсуждать! И вообще, как бы меня не очерняли, я бабником совсем не был. С Ани разок по пьяни случилось, так это ведь почти не считается, раз не помнишь. Был еще милый омежка с моего потока, имя у него было какое-то совсем женское, уж не помню точно. Был еще один парень, Лон, Тон. Черт, да это вообще в школе было, кто бы помнил? Развлеклись, разбежались, не собирался же я на ком-то из них женится, да и все-таки… Лекс в моем малом сексуальном опыте тоже был виноват. Как видел голую поясницу, шею перед собой, так и казалось, что сейчас на нее упадут рыжие волосы, несобранные в привычный небрежный хвост. А это ли знаете не совсем нормально. Только вот репутацию поддерживать нужно. Так и прожил бы я всю жизнь крутым парнем, если бы Вишневского не встретил. Вишневского, который пахнет вишней. Ну что за…. А я все пялюсь и пялюсь на него, а он поставил свою свечку и смотрит в потолок. И чему-то улыбается. А я все смотрю. И, наверное, пора бы взгляд отвести, но остановиться почему-то смотреть не могу. — Я принес пончики, с кремом, — зачем-то добавляю я и сажусь на кровать. Лекс улыбается и приоткрывает один глаз. — Хочешь испортить мою фигуру? — Знаешь такую поговорку… — Кашу маслом не испортить, это да. Пончики с вишней самые вкусные. И знаю ведь, что так говорить не нужно, да и думать о таком тоже, но Лекс сейчас прехорошенький, милый, домашний, красивый, так чувствуется моим, что кончики пальцев покалывает. — Ты же знаешь, что завтра к девяти на конструирование? Откидываюсь на подушки и вздыхаю. Еще и профессора ищут нового, а пока будут приходить эти несчастные старшекурсники-практиканты, которые толково объяснить не могут. Еще и зачеты проводят некоторые. Хоть бы такой не попался. — Макс, а как я тебе? Вишневский приподнимается надо мной, почти нависая. Близко. Даже слишком. — Я имею ввиду как омега. Вот могу я кому-то понравится? Альфе какому-нибудь. Вроде Сеха или Лоса. Мне ведь всегда высокие нравились. Как думаешь? И такой тревожный Вишневский мне тоже нравится. Только вот… — Ты можешь понравится кому угодно, ты ведь у меня такой красавчик, Лекси. Он придвигается еще ближе, заглядывая в глаза. Сжимаю руки в кулаки и тихонько выдыхаю. — Какой у меня запах, а? Я ведь совсем почти не чувствую ничего. Лекс плюхается обратно на кровать, а я даже подскакиваю немножко на прогнувшихся пружинах. — Мылом ароматизированным пахнешь. Он вдруг вскидывается и снова привстает, положив голову на изгиб кровати. — Правда? Это как? И до чего же он все-таки вредный. И любопытный. — Спи. Закидываю на него ногу, а носом утыкаюсь куда-то в шею, туда, где запах еще сильнее. Чувствую, как он смеется, а потом все затихает. Лекс сопит тихо, а у меня внутренности накачивают гелием. Все парит, летает, а гадкий уксусный комок испаряется, потому что я опять проиграл своему лучшему другу.+++ Олег Белозерский
Если бы кто-то неделю назад мне сказал, что я буду дрочить на альфу с физического, я бы послал его в очень далекое место или бы попросту дал в глаз. Да и сейчас, собственно, я этого непотребства делать не хотел, но как только представлял его голую задницу, что будет податливо раскрываться передо мной, терял всякий тормоз. Моя задница была не в пример хуже: тощая, бледная, почти мертвенно белая, в общем не красивая. Рыжие волосы, разметавшиеся по подушке, закатывающиеся серые глаза и красивые руки — одним словом — мокрая мечта. Если бы меня спросили, кто самый очаровательный альфа в кампусе, я бы не стесняясь, назвал его имя. Сам я был больше похож на очень стандартного омегу, худой до ужаса и совсем субтильный, какой из меня альфа? А сейчас, хоть и говорят о толерантности на каждом углу, высмеян я был в полицейском участке, где в тринадцать лет я впервые увидел синюю — «альфью» метку в своем паспорте. У нас в семье все не просто. Мама — бета, папа — альфа, а потому всем было особенно тяжело, когда мама вынашивала в своем животе детей, что были созданы для омежьего организма, альф, что уже в утробе отличаются своим телосложением. Правда я родился хилым, и с возрастом лишь тянулся вверх, совершенно не прибавляя в мышечной массе, а когда в 13 я признался своему лучшему другу, кто оказался омегой, что я — альфа, тот перестал со мной общаться. Не знаю уж, почему все так реагировали, но смириться с этим делом пришлось сразу же. А потому в старших классах я стал «почти» омегой. Наблюдал за одноклассниками-омегами, копировал их поведение, ужимки, даже ходьбу. Только вот запах мне подделать никак не удавалось. Мой был ужасным. Только представьте! Ликер и цитрус! Первый гон я переживал в полном одиночестве, а все из-за этого запаха, от которого голова моих родителей и брата заодно болела, не переставая. Второй гон правда прошел намного лучше, потому что подготовился я заранее, выпив уйму подавителей. Но все же это изрядно угнетало, а вся одежда моя насквозь пропахла дешевыми духами с феромонами, настолько, что я почти не мог уже чувствовать другие запахи. Вокруг был только чертов дух чего-то приторного, чего-то, что определенно должно было скрывать мой тяжелый гнетущий запах. Что я делаю прямо сейчас? Мою руки в раковине нашего общажного туалета. А все потому что гребаный альфа с физического выглядит так словно его только что отодрали, да еще и пахнет по-омежьи. И я вовсе не виноват во всей этой херне! Просто у этого Вишневского, от которого ко всему прочему несет вишневым запахом его омеги, слишком сексуальная аура. Был бы я омегой, что принимать только и может в себя чужие радости, так и повиснул бы на нем. Но я такие игры не практиковал, предпочитая брать все, что захочу, а потому даже думал не смел, чтобы что-то сделать, хотя и очень хотелось. Да и к тому же его партнер наверняка очарователен, не ровня мне. А я, что бы не говорили, не такой бессердечный. Лид недовольно вскидывает брови. — Чего так долго? Лишь отмахиваюсь. Не до брата сейчас. И зачем согласился на помощь этого Вишневского? Еще и не явился, притащив своего дружка. Черт, но… Никто не узнает ничего! Открыть себя перед тем альфой с физического стало бы просто позором, а потому нужно просто… Сейчас просто притвориться омегой, и ничего подозрительного не было. Если на мгновение представлял, что поддался тому самому животному инстинкту, впадал в ужас. Субтильные омеги со своими кукольными личиками меня не привлекали, а вот мужественные тела альф разглядывать я не стеснялся и желал, желал до дрожи в коленях овладеть этими телами. Брат об этом знал, и хоть и пытался скрыть свое неприятие, так и не научился жить с этим. Но он меня не отвергал, Лид был тем, кто помогал мне с моими проблемами всегда, и за это я был, пожалуй, ему благодарен даже немного больше, чем родителям, которые до сих пор не знали, что сейчас я играл роль всеми обожаемого омеги. Всю жизнь я был такой. Неправильный, лгун, притворщик, и когда я почувствовал запах омеги в нем, я подумал о том, что возможно я не один такой, но оттого потом стало только больнее, словно моя маска только сильнее в меня впилась. Неправда это все. Скрываться, словно совершивший ошибку, отрицать данное природой. Просто так было легче, так я был всеми любим, просьбы, приказы, уговоры — добиться желаемого, управляя привлекательностью омеги для меня теперь было проще простого. И я привык жить так, жить просто, легко, очерняя саму сущность омеги, говоря о том, что доступен, что свободен, что хочу. Не думаю, что нравлюсь хотя бы половине полиграфов с моего курса. Распущенный, Лолита, девчонка, совратитель, шлюха. Я слышал прозвища и пообидней. Пожертвовать кем-то ради кого-то, чего-то, то, что происходит постоянно, и я пожертвовал вниманием омег, которые по сущности были мне предназначены, но не симпатичны. Наверное, усмехаюсь слишком громко, потому что Лид вдруг смотрит на меня предупредительно. Мне, наверное, пора уходить отсюда. Не буду отвлекать его от серых конспектов. Я бежал через темный коридор, словно опаздывал на лекцию, словно за мной гнались. Я бежал, не вглядываясь в пустые окна с блеклым свечением фонарей. И почему-то мне казалось, что сейчас я сбегаю от правды, от себя. Мне, казалось, что в этом черном коридоре мои страхи становятся все больше. Каждый из нас носит маски, кто-то притворяется дружелюбным, кто-то общительным или довольным, а я притворялся омегой, только и всего. Красивая одежда, завивка, кокетливое выражение лица, внимание со всех сторон. Все это жило во мне, и по правде мне это понравилось. Понравилось так давно, что я уже и не помнил, как принял это. А сейчас я не мог… уже не мог отказаться от этого всего. Подавляя инстинкты, я стал таким достоверным подобием омеги, что и эксперт не отличил бы. Худой и мелкий, мягкий, очаровательный, типичный. И кто бы понял, что это не так? Но вчера я сглупил. Сглупил настолько, что захотел доминировать, захотел вцепиться кому-то в горло, подчиняя, причиняя боль, уступая тому альфьему, что металось внутри. Все внутри кипело. Я желал присвоить, и это пугало. Пугало все мое существо, привыкшее к другому. Пугало, что тот альфа мог догадаться, что ему бросают вызов. Мог понять, что весь я совершенно не тот, кем меня считают. И плакала тогда моя репутация, мои глупые воздыхатели и несколько друзей омег, с которыми я полюбил зависать на переменах и в столовой. Моя академическая жизнь разрушилась бы по щелчку. Так и представляю эти взгляды на меня словно на извращенца. Чертово разделение по полам! Жили бы все себе, спали с кем хотят, любили кого хотят, без этих стереотипов и унижений. И почему всегда так? Бете лучше быть с бетой, альфе суждено создать пару с омегой. Я смотрел на моего отца альфу, который женился на бете, моей маме, и не понимал, за что им были суждены такие трудности. Люби того, кого пожелаешь, живи, как захочешь. Не это ли принципы современного мира? На самом деле все голословно. Все говорят об этом на каждом углу, но все же альфа должен искать подходящего омегу, а омега должен страдать лишь по одному единственному альфе. Поэтому и остальные связи обществом не рассматриваются. Слишком сложно, слишком нестандартно, неудобно. А я чувствовал влечение к альфам, и с этим ничего поделать не мог. Не мог подстроиться под дурацкий стандарт, а потому был браком. Брак во внешности, в слишком сильных феромонах, в поведении, интересах. Потому что родился не от альфы и омеги? Потому что был тем самым неудобным уже с рождения? Что за отвратительная глупость! И все же… — Лель, а я к тебе с утренним кофе, милый. Вот и подоспел мой- — А я принес тебе круассан с сырочком, как ты любишь. Завтрак. — Благодарю за ваше внимание к моей диете. Вот так. Улыбка, воздушный поцелуй, и пакетик у меня в руках, еще одна улыбка, и кофе становится моим. Еще одна на прощание, и они сделают это завтра. Вот как работает… моя омежья слава. Вот как работает популярность. Такие альфы, как Лос с конфигурации или как Лиан с философского весьма поддаются влиянию, простому очарованию, и пока они мои поклонники, я буду этим наслаждаться вдвойне. Пока шел до аудитории презрительными зырками меня наградило около шести полиграфов, а кто-то даже что-то буркнул себе под нос. Но меня это волновало настолько, насколько вообще человека могут волновать домыслы незнакомых людей. И вообще не понимал я, чего мне тут стесняться. Не спал же я с ними в конце концов. Они делают это из-за того, что влюблены. Ведь пока люди влюблены, они безрассудно заботливы. Впрочем, все это ведь лишь голые инстинкты. И все равно мое сердце сжимается, когда кто-то ведет себя так… Так словно я важнее всего, словно я и правда… — Олег! Я оборачиваюсь. А, это всего лишь Лид. Вообще-то его полное имя было Леонид, но он его катастрофически избегал и категорически не любил, а потому так его стал называть бы только очень отчаянный человек. Мой брат, старше меня на год, третьекурсник, красавчик и совсем без деффективной андрогинности, что, похоже, с лихвой досталась мне одному. Ростом чуть выше меня, на полголовы, но в плечах шире, мощнее, на голове волосы, что опилки, на носу очки странные, широкие. Еще и оденется в такое тряпье, что глаза сами отводятся. Но не мне спорить с его исключительной «альфьей» модой, куда уж мне, подсадному омеге, у которого из желаний только трахнуть какого-нибудь его дружка с факультета в задницу. — Чего? — спрашиваю, как только подходит ко мне. Он смотрит на меня хмуро, а потом резко дергает на себя картонный стаканчик с моим утренним кофе. — Это за мое молчание, братец! Лид показывает мне язык и убегает в свою аудиторию, проводить, черт бы побрал этого ответственного любимчика учителей, самую настоящую лекцию у второго курса. А это вам не что-то, а конструирование. Вообще-то интересный предмет, даже жалею, что не выбрал его к изучению. А теперь уже поздняк метаться, все места заняты с начала года. Грустно смотрю на свой изрядно помятый круассан и запихиваю его целиком в рот. Черт, еще и сыр сухой. До чего же отстойное утро!***
После пары по боевой становится чуть лучше. А как иначе? Ведь лекции проводит заядлый омегофоб, и натянуть ему жопу на лицо — святой долг для меня, как альфы. И в такие моменты прям так и чешется пришпилить этого старикашку к полу своими феромонами и держать, пока не извиниться. Ух, я зол, я страшен и прекрасен! Энергия от победы бурлила в моей кровушке, растрачивая зря адреналин, и действовала не хуже кофе, который великодушный братец вовремя совершенно решил у меня спереть. Боевая у меня шла просто на пятикратное ура, и хотя, боевые духи все еще мне не подчинялись (а это была программа старшего курса, поэтому я не стыдился ни капельки), во всём и остальном и прочем моя очень даже скончаемая, но окрыляющая сила, была в тонусе. И хоть я и скрывал свой пол, учиться как омега я не хотел. Это была бы глупая трата моего таланта. И я виноват что ли, что для многих жизнь с ребенком на руках значит настолько много, что они только и ждут в Академии своего того самого, а потом так и уходят, окончив лишь половину курса. Замужние счастливые омеги. Мда, может быть альфы потому и восхваляются государством, что пашут на него как кони. А я, как бы это не звучало, всегда омегам завидовал. И не понимал. Имея неограниченный запас энергии, они малодушно растрачивали его на детей, когда могли достичь абсолютно… Всего! И хоть меня всегда тянуло к альфам, порой беты были мне даже больше по душе, менее импульсивные, рассудительные, и почти столь же одаренные усердием, что и альфы, только вот потому и энергией на альф похожие, исчерпаемая, конечная. А омеги, омеги… Пригодные лишь для рождения? Неслыханная глупость! И когда-нибудь, когда-нибудь кто-то должен это понять. Живот призывно урчит, видать недоволен тем, что я уже который день перехватываю что-то по пути. Ну, а что поделать? Академия требует ведь полной отдачи, и вовсе я не оправдываюсь. Только и правда готовить нет времени. Наверное…** Леонид Белозерский
Кофе оказался вполне неплохим, но слишком приторным. Олег такое ненавидел, да и купить бы не успел… А значит, опять он альфонсом заделался, даром, что говорил с ним столько раз. Все думает, что природа его обделила, глупый. А раз обделила, значит нужно ее обделить тоже. Логика ребенка, по-другому не скажешь. И этот глупый флирт, притворство, влюбился бы он в кого поскорее, так ведь совсем загнется со своей ложью, и уж не знаю, как его вытаскивать из этого. Еще и голова от этих второкурсников кричащих ватная. Ладно, ладно. Подумаю об этом после лекции, а то ведь и слушать не будут. Словно возраст — показатель знаний, чудики. Оглядываю зал мельком и теряюсь совершенно. Ну вот никто на меня не смотрит! Ни одна душа, будто и не было тройного звонка вовсе. Тот рыжий вроде еще не спит, но тоже не в себе. А рядом с ним… Твою мать блять! Разговоры умолкают. Неужели вслух сказал? Вот же пиздец! И как потом перед учителем объяснятся?! Ах, ладно, все потом. Откашливаюсь и встаю ровнее. — Меня зовут Лид, обращаться ко мне так и никак иначе, иначе пару в журнале получите за поведение сразу. Эту лекцию, и ещё несколько, пока Академия не найдет нового профессора на конструирование, буду проводить я. Оценки буду выставлять вам тоже я. Запомните, на этих уроках я не ваш друг, старший или еще кто. В конце года вы будете сдавать, насколько я помню, весьма объемную работу, и только попробуйте ее завалить! Я буду являться вам в кошмарах до вашего выпуска. Только не поднимайте ру- — А как вы будете нас учить без должного образования? Ах, ты еще и спрашиваешь? Сам пять минут назад на своего дружка чуть не залез сверху, так еще и про образование спрашивает! Сам-то наверняка и основ не знает, чучело! — Я специализируюсь на точных науках, был лучшим выпускником два года подряд, и как вы знаете в нашей Академии такие практики предоставляются лучшим ученикам при таких обстоятельствах, но если у кого-нибудь есть какие-то жалобы по этому поводу, прошу подавать заявление в главный офис. А теперь, если никто не возражает- — Почему тогда второкурсникам не позволяют проводить уроки у третьекурсников, если они компетентны в той или иной области? — этот темненький взъерошенный парень все никак не унимался. А правда, вот почему. А этот… неужто подавал прошение? Да не может быть такого! — Обсудите это позже в главном офисе- Тут он вскочил опять. Но рыжий паренек рядом резко шикнул на него, и тот покорно сел на место. Ну наконец-то! А теперь... — А теперь запишем тему. Применение и области магии в задачах базового построения. Да узрите мощь двухгодовой работы у стола, сопляки!