Фатум

Джиму семнадцать, когда в его волосах переливается солнце из-за открытого верха Шевроле Корвет, который он угнал у собственного отчима, чтобы исколесить окрестности. Машина резко тормозит на краю обрыва, балансирует на грани — как Кирк всю свою жизнь — передними колесами, и флегматично срывается в пропасть, оставляя ошарашенного мальчишку смотреть на разламывающиеся об острые камни дорогие детали авто. Он не жалеет, мать не ругает, потому что это же ее Джим — она скорее выставит из дома своего нового мужа, чем еще раз доведет до критической точки отношения с единственным сыном. Джиму восемнадцать, когда на его запястье появляется не очень-то приветливая фраза: «Я тебя облюю». Он легко складывает два и два в голове, понимая и принимая свою привязанность к алкоголю, хоть на краю сознания и отдается зудом мысль о том, что не такой судьбы желал бы для него отец. Кирк пропадает в пабах, глушит собственное горе в дешевом пойле, пишет программы черт знает для чего, и уже тогда заметно постаревшая мама как-то утром шепчет Джиму, обнимающемуся с унитазом, что алмазы прежде приходится подвергать огранке. Голос словно пробирается сквозь вату, он может разобрать слова, но, в целом, ничего сейчас не хочет слышать, с чувством полного унижения пялясь на собственное отражение в зеркале. Пройдет много времени, прежде чем Пайк обнаружит эту заблудшую овечку в стаде волков, умело притворяющуюся кровожадным хищником. Джим не из тех, с кем надо долго вести воспитательные беседы, он загорается словно лампочка, а Пайк с тоской думает, что это ужасно похоже на обман. Он боится за него, как за собственного сына, но хочет лучшей судьбы, поэтому выдает едва обдуманное: «Ты единственный хулиган-гений Среднего Запада». Адмирал задвигает мысли о плохом в самые дальние уголки мозга, ставя перед собой единственно важную задачу — вытащить ребенка из этой дыры. В Айове не сказать, чтобы плохо, но развития Джеймсу здесь точно не видать, если он только не желает всю жизнь простоять кверху задом, по-старинке возделывая овощные культуры на ферме. Вещи легко складываются в сумки, он опьянен каким-то необъяснимым предвкушением, и потрепанный байк не заставляет себя долго ждать, сверкая серебряным боком под палящим солнцем. Джиму двадцать два, когда он медленно катит на мотоцикле по верфи в Риверсайде. Первому же попавшемуся работнику достаются ключи, и он грустно стучит ладонью по верно служившему ему транспорту. «Мне хватит трех» — кидает он в ответ на попытку Пайка взять его на слабо. От него веет совершенно детской бравадой и самоуверенностью, и это заставляет смутно знакомую Ухуру иронично закатить глаза, когда он ударяется головой о перекладину с надписью «низкий уровень». В шаттле тесно, рядом с ним сидят новобранцы, и Джим невольно думает о том, какая судьба ждет каждого из них. «Этот может стать капитаном». «А этот точно будет энсином». За всеми мыслями удачно скрывается тревога, комом застревающая в горле, напоминающая о судьбе отца. Рядом садится парень, и Кирк хмурится, предвкушая бесконечный треп. Он ощущает себя так, будто его окатили ледяной водой, когда незнакомец произносит набившее оскомину «Я тебя облюю». Джим делит с ним одну фляжку на протяжении всего полета, и оба моментально понимают, что к чему, но разговор откладывается на неопределенный срок. Хотя бы до прибытия на базу Звездного Флота. Джим оглядывает своего попутчика, скользит взглядом по чертам лица человека с юга, и перестает ругать собственную судьбу. Потому что будь он проклят, если это не самый красивый профиль, который он только видел в своей жизни. Маккой — так он представился — хмыкает, замечая взгляд Джима, и снова переводит взгляд на фляжку, вертит ее в руке так, будто на ней выгравированы ответы на все вопросы мироздания. После двух минут парирования саркастичными подначками, они оба безмолвно сходятся на том, что переиграли фатум. Джим теряет счет времени, когда Маккой припирает его к хлипкой стене комнаты в общежитии. Теряет вместе с этим и возможность дышать, потому что сухие губы скользят по его шее, руки держат крепко и мягко, а позже путаются в волосах. «Ленн…» — имя, которое так много значит для него, стоном расползается по комнате, висит где-то под потолком немым напоминанием о дружбе и предназначении. Кирк легко вытряхивается из одежды, задыхается от теплых рук на бедрах, начинает кусать нижнюю губу от нетерпения. «Джим-Джим-Джим» — произнесенное прямо в губы обладателю имени заставляет мурашки бежать по всему телу, искрами рассыпаясь в районе поясницы, желанием концентрируясь внизу живота. Бесконечная суета учебы затягивает их в водоворот кофеина и недостатка сна, и Маккой, конечно же, молчит о том, что тяжелая голова Кирка часто скатывается по его собственному плечу, когда в плену образования удается вырвать особенно мало часов для отдыха. Они спасают друг друга бесчисленное количество раз еще до того, как попадают на Энтерпрайз, потому что не видят другой жизни, да и не хотят вовсе. А еще потому, что Джим, ухитряющийся попадать в передряги даже в самое мирное время, часто заставляет Леонарда понервничать, а после лечить, зашивать раны и бинтовать руки. Иногда — все вместе. Джиму двадцать четыре, когда Маккой перестает бояться общественного порицания, и того, что Кирк оставит его — забудет о сломанной игрушке. Искренний разговор помогает собрать расползающиеся мысли в кучу, приводит обоих к тому, что другой судьбы для них просто не существует, и это подкреплено словами, которые навсегда останутся на их запястьях. Джеймс в тот вечер чуть не лишается дара речи: «Неужели я дал повод думать, что могу его бросить?». Глаза Леонарда подозрительно краснеют, и это совсем не похоже на его доктора, очаровательного доктора, который, несмотря на угрюмость, всегда одаривает Джима теплом и нежностью. Кирк садится на корточки перед Леонардом, закрывшим лицо ладонями, и аккуратно отнимает руки от его лица, доверительно заглядывая в глаза. На дне зрачков плещется что-то похожее на отчаяние, но он прижимается лбом ко лбу Маккоя, и их дыхание смешивается, когда Джим шепотом обещает, что никогда его не оставит. Маккой в ответ обещает то же самое. Они тогда засыпают в одной постели в каюте Кирка, и среди ночи капитан чувствует, как теплая рука обнимает его со спины. Леонард прижимает его к себе как котенка, и Джим тихо и бархатно смеется, разворачиваясь в объятиях. Целует Маккоя в нос и наконец-то чувствует себя помолодевшим лет на пять. В темноте каюты доктору снова видна россыпь веснушек на спине Джима. В голову прокрадывается воспоминание, как в их комнате в общежитии Леонард пересчитывал эти веснушки губами, и теперь кончики его пальцев покалывает от нетерпения повторить эпизод из воспоминания прямо сейчас. Джим смеется, ведет подушечками пальцев по скулам Маккоя и снова шепчет «Ленн», когда тот плавно соскальзывает под одеяло, нарочно задевая носом живот Кирка. Джиму двадцать шесть, когда Маккой думает, что потеряет его навсегда. В медотсеке Кирк обычно оказывался не более, чем с переломами, вывихами и рядовыми ранениями, но сейчас он был бледный и без сознания, поэтому Леонарду не сразу удалось избавиться от дрожи в руках. Когда стало ясно, что кровь Хана все-таки может спасти его, Маккой бежит сквозь толпу всхлипывающих медсестер, раздражающих и бесполезных сейчас. Он делает все необходимое, чтобы вытащить его с того света, хотя, на самом деле, пожертвовал бы собственной жизнью, потому что это Джим, его Джим — бесконечно гениальный хулиган из Айовы, ловко огибающий все ловушки, которые расставляет судьба на его пути. У Кирка дар свыше — он образцовый капитан, разбирается во всем, в чем разбираться на его посту было бы даже не обязательно. Он обожает свою команду, стоит за этих людей и их счастье непоколебимо и гордо, даже если на самом деле в этот момент сквозь его ребра проходят два выстрела из фазеров. Тонкая кисть едва заметно подрагивает на белых больничных простынях, и Леонард чувствует это собственным лбом. Сколько он так просидел, склонившись к руке Джима, он не помнил. Сдавая смену, он чувствовал такую опустошенность, что впору было улететь недалеко от Сан-Франциско и шагнуть в открытое космическое пространство. Но выбирать не приходилось — Джим нуждался в нем, похудевший и истерзанный бесконечными отметинами перестрелок и боев. Его щеки облизывает свет больничных ламп, когда он впервые после всех событий приходит в себя. Он улыбается Леонарду, словно его смерть и воскрешение были закономерными, словно он — «сукин сын», думает Маккой — знал, что так будет, что они снова окажутся вдвоем. Доктор улыбается, но вопреки этому в глазах его видна вселенская боль, и Джим снова тянет кончики пальцев к его лицу. Леонард приникает к родной руке, кладет свою ладонь поверх его, и тихо шепчет: «Мы же обещали друг другу».