***
— Я не проиграл в эту твою игру? — речь не заходит о победе, но едкие родные ноты снова возвращаются к Яевинну. Гюнтер шарит рукой по траве, неспешно собирая вещи. Он делает это так, как делал бы простой человеческий торговец, немного подслеповатый в пляшущей полутьме. — Ты испытал иные правила на прочность, — ответил о’Дим. Он светился превосходством и, наверное, озорством. — Но мы зашли не так далеко, как могли бы. Например, если бы ты спросил моё настоящее имя, а я вдруг ответил — мне пришлось бы тебя убить. — Тогда я, пожалуй, не буду спрашивать. Гюнтер назидательно поднял палец вверх: — Решение, достойное мудреца. Мудрецом и умником быть не нужно, чтобы понять, когда над тобой смеются. Яевинн смолчал. — Победа или поражение часто зависит от точки зрения, — продолжил о’Дим. — Вот скажи: ты бы выиграл или проиграл, если бы битва под Бренной завершилась иначе? — Разумеется, проиграл. — без раздумий сказал эльф, и глаза его непроизвольно сузились. — Я потерпел поражение дважды, сначала вместе с Нильфгаардом, потом — со своим народом. Однако разом больше, разом меньше — ничем не отличился бы итог. — А вот этого, мой друг, мы уже никогда не узнаем, верно? — Гюнтер наконец собрался и присел на корты. — Те времена давно прошли, теперь ты сам способен творить историю. Ты мне крайне симпатичен, и я, нарушая собственные принципы, спрошу в последний раз: ты точно не хочешь принять мою помощь? Яевинн запрещает себе размышлять над ответом, вытаскивая тот, заготовленный заранее. — Я снова откажусь. — Ну тогда бывай, Яевинн, беличий командир. — о’Дим выпрямился и махнул рукой в сторону города. — Быть может, на том берегу я найду своего покупателя. А так как уйти и оставить тебя с пустыми руками мне искренне не хочется, я сделаю небольшой подарок. В виде исключения. Вот оно, решил эльф, финал самодельного спектакля в двух актах. Он тоже поднялся и расправил плечи. — Я дарю тебе знание, Яевинн, своё видение будущего. Знай же: через время твой народ обретёт достойный исход. Однако в том не будет ни крупицы заслуги ни твоей, ни кого-либо, кого ты знаешь. Твоя мечта осуществится, но твоя борьба ничего не стоит. Так сказал Господин Зеркало, прежде чем отправиться на Вызиму. Эльф был готовым к чему угодно: и к огненному порталу, и к восставшему с речного дна трёхпалубному кораблю… о’Дим неловко спустился к берегу, цепляясь за кустарник, и резвым шагом двинул по воде.Часть 1
13 марта 2020 г. в 04:03
— Кажется, я уже дал ответ, но ты продолжаешь упорствовать. Как и любой dh’oine. — Между бровями Яевинна залегла складка. — Или тот, кто хотел бы казаться одним из них.
В неверном сиянии костра черты о’Дима становились то острее, то мягче, однако в каждый запечатлённый миг он оставался одинаково дружелюбным. Его простой и открытый облик странным образом располагал к себе. Такого лица не носит ни вор, ни убийца, подумал эльф. От того лишь сильнее укрепился в собственном решении.
Господин Зеркало был опаснее всего, что он встречал за свою долгую жизнь, а это немало.
Полночь под Вызимой затянуло туманом. Однако стоит гостю лишь потянуться вдаль, как влага над рекой расступается. Обнажённый берег столицы лежит на его ладони.
— Видишь эти огни? — спрашивает он. — Сколько ночей ты наблюдаешь их издалека? Ты вынужден прятаться, составлять планы и ждать, непозволительно долго ждать, а всё потому, что тебе не достаёт малого. Всего лишь немного силы. Яевинн, — Гюнтер ненавязчиво касается локтя, — хотя бы здесь ты со мной согласишься?
О, эльф понимает его, как никто другой. Он даже мог бы признаться вслух, если бы существо перед ним удовлетворилось лишь таким согласием.
Гюнтеру недостаточно слов. И что-то подсказывает: какие бы блага тот не предложил, взамен потребует на порядок больше. А скорее, абсолютно всё.
Такой бартер лишь для блаженных и проклятых. Его участником мог бы стать, к примеру, Исенгрим, тот старый Исенгрим, которого загадочный торговец уже никогда не получит. Железный Волк умер, даже если тот, кто носил это имя, до сих пор бродит по земле.
Яевинн всегда считал себя умнее. Но именно сейчас особенно горько это осознавать.
— Ты цедишь из меня согласие уже не впервые за этот вечер. Я говорю "да" на один вопрос, "да" на другой. Но ты желаешь "да" на последнее предложение. — Пара веточек из рук эльфа подкармливает огонь. — Вероятно, я приказал бы своим лучникам изрешетить тебя стрелами. Но также понимаю, что это невозможно. — Яевинн дёрнул уголком рта. — Я вынужден быть гостеприимным с тобой, потому как не имею выбора. Тогда зачем ты даёшь мне право выбирать остальное?
Казалось, о’Дим ничуть не оскорблён такими речами. Он по-прежнему добр.
— Прямодушие — одна из ваших главных бед, — говорит он. — А ты, должно быть, самый прямолинейный эльф из тех, что яростно это отрицают.
Мягкая улыбка касается его губ, такая человечья на самом деле, благостная, но не отталкивающая:
— Когда-то давно ты корпел над науками и поэзией, я ощущаю их в каждом слоге. Сначала ты делал так, потому что не хотел слыть глупцом и простаком; затем по привычке. Но знаешь, я рад, что тебе не удалось вытравить свои черты. Откровенность вредит торговле, зато она хороша для дружбы.
В других обстоятельствах Яевинн бы картинно закатил глаза.
— Только не говори мне, что желаешь её. У таких, как ты, друзей не бывает.
о’Дим неслышно смеётся, будто бы ему и правда весело.
— Таких, как я, не существует. И не было никогда. Я одинок, Яевинн, ни ты, ни твой вымирающий род не можете вообразить, насколько. Я готов дать тебе столь многое, но ты отвергаешь мои дары. Скажи, чего стоит одна твоя душа по сравнению с процветанием целой расы? Вместе мы могли бы спасти тысячи эльфов, твоя борьба закончилась бы, не начавшись. Только представь себе: чистый триумф, никаких гонений, ненависти и преследования. Мне известны десятки, если не сотни решений…
Фигура собеседника темнеет обычным силуэтом по правую руку, когда не смотришь пристально на него. Ветер трогает краешки его одежд, и те едва заметно поддаются. В эти моменты он становится таким обыкновенным, что слушать его почти смешно.
Яевинн не знает, наступит ли для него рассвет.
— Дело не в том, что моя душа важнее всех aen Seidhe, или же любой другой. Посмотри на меня, — он сам поворачивается всем телом. — Я знаю, что тебе нельзя верить, кем бы ты ни был. Ты мог бы взять моё согласие силой, но продолжаешь играться в придуманную тобой игру, правила которой ты же и установил. И даже если по какой-то непостижимой причине ты не собираешься их нарушать — тот, кому верить можно, никогда бы не стал изобретать её.
о’Дим походит на ребёнка, у которого хитроумный взрослый обманом отобрал конфету. Пламя застыло в его зрачках, а затем снова колыхнулось как ни в чём не бывало.
Он становился поистине жутким отродьем, если хоть на секунду предположить, что так оно и есть.
Взгляд Гюнтера впивается в Яевинна, как рыбак цепляет за жабры рыбу. Эльф мог бы отвернуться или отпрянуть назад, но сделать это — означало признать навалившийся на плечи страх. Одно дело, не питать иллюзий; и совсем другое — извиваться как уж на сковородке, умоляя минуты перед казнью обратиться вспять.
Яевинн не молил тогда, не намерен и сейчас.
— Хорошо, — говорит господин Зеркало, — в этом я тебя понял и более настаивать не смею. Так как сделка не совершилась, будем считать, что у нас ничья. Ты ведь не против?
Подобные о’Диму не ходят на мировую. Яевинн приготовился к "но" или, по крайней мере, попробовал сделать так.
Казалось, оппонент зачерпнул эту последнюю мысль прямиком со взгляда, что так трудно и непозволительно было отвести:
— У меня есть другая игра, — продолжил он. — Только здесь всё наоборот: нужно озвучить не согласие, а протест.
Холёные руки едва касаются волос, а эльф уже знает о правилах абсолютно всё.
Новая игра паршивая.
И лес, полный лагерных тропинок, и спокойная ночная река, и даже костёр в полуметре от Яевинна молча перестают быть. Изученный до травинки, мир теряет свои элементы, оставляя лишь чёрные глаза о’Дима и белый диск луны позади него.
о’Дим гладит упрямые скулы, мягко и ласково, вроде бы по-матерински; его руки не знают оружия и труда, их неестественная нежность колется меж лопаток. Или то стылая земля холодит кожу?
Яевинн с ужасом осознаёт, что лежит на спине, а сидящий на нём Гюнтер — единственная спасительная преграда между ним и падением в небо.
"Нельзя упасть в небо, — напоминает он сам себе, — это всего лишь морок".
Все чувства кричат об обратном.
— Могу пояснить условия, если хочешь. Нужно попросить, чтобы я отпустил тебя, и я отпущу.
Эльф закрывает глаза, но зрение — лишь одно из десятка воспалённых чувств, восставших против своего хозяина. Он впивается в о’Дима мокрыми, заледенелыми пальцами. Тот всё так же ласкает его, внимательно и невинно, раскладывает прядки по сторонам лица.
Почти приятно. Так ласкали его когда-то в молодости, то были акты преданности и любви.
А ослепительная луна приближается, разрастаясь.
Становится совсем неважно, для каких именно слов Яевинн размыкает губы. Гюнтер трогает их со всей заботой, не выдавая ни капли фальши, будто бы не замечая страха, который он же и породил.
Эльф тратит многие силы на то, чтобы на пару миллиметров отклониться в сторону.
— Развей, — просит он слишком быстро, но голос звучит с достоинством, не попранным до конца.
— Это предложение, а не отрицание, — отвечают ему, — ты пытаешься нарушить правила.
Гюнтер хмыкает, но голодное светило уступает его воле. Инстинкты бьют тревогу, ведь оно никуда не делось и до сих пор прячется за его спиной.
Обман ли это?
Может, стоило выразиться по-другому?
о’Дим наносит первый смазанный поцелуй, и Яевинн запоздало понимает, что потратил свой ход впустую. Весь его яд закипает во рту, но так и не будет озвучен, потому что Гюнтер слизывает слова прямо с языка.
Он тысячу раз мягок; на это невозможно было бы выругаться, даже существуй возможность. Не-человек терпелив. Яевинн мог бы проклясть свои неуместные чувства, но клянущих его и так предостаточно, а любая реакция имеет первопричины. Не хорошие, не плохие. В конце концов, ласки Гюнтера получают ответ.
— Не рань меня, — говорит эльф, поджимая губы в капризном изгибе. Его умело избавляют от одежд и ремней, а вроде бы, те сами расходятся в стороны. С о’Димом это не имеет значения.
— Не буду, — обещает тот. И не лжёт.
Задумай Гюнтер истязать его, этого нельзя было бы избежать. К счастью, господин Зеркало милостив.
Существо также разоблачается, согревает своим жарким телом, столь далёким от идеала и таким похожим на человечье. Он берёт безболезненно и легко и толкается, поддерживая.
Яевинну много лет, но забытое удовольствие застилает острый, до последнего времени, ум. Ему даже не нужно подаваться навстречу, имея возможность получать желаемое, ничего не отдавая взамен.
Если рассвет не наступит, так тому и быть. Но если же…
— Гюнтер, — эльф едва ли не давится чужим именем, — хочу видеть тебя настоящего.
Стеклянный человек на секунду замирает.
— А я, по-твоему, искусственный? — он взирает сверху вниз без обиды, однако с отчётливым неудовольствием.
Ладони эльфа тянутся к его лицу. Они возвращают терпение, что было дадено ему самому.
— Ты знаешь, о чём я.
о’Дим нехотя кивает. Его радужка вспыхивает закатным солнцем, давно ушедшим за горизонт.