Игры кошек и волков

В их первую встречу Гаэтан вырезает всю деревню, оставляя в живых лишь беззащитную Милку, столь похожую на его горячо любимую сестричку, что ледяное сердце Кота покрывается трещинами и зазубринами. Геральт находит его: раненного, бледного из-за потери крови даже для ведьмака, — и Гаэтан отпускает ядовитую саркастичную шутку по поводу его брони, чай, «Волк, а доспех Кошачий — не полукровка ли?» Он сам не знает почему, но отпускает его. Садится на то же место, где меньше минуты назад сидел другой ведьмак; когда прозвище «Мясник из Блавикена» жжет кожу и мысли — клеймо скота. [Какого черта он вообще о нём вспомнил?] Холодная, липкая пыль неравномерно стелется по землям Велена, растекается зыбким песком меж узловатыми пальцами, будто обжигающий пустынный мороз. Могучие кроны деревьев скрывают за собой полыхающий небосвод, рубиново-кровавый из-за стекающих лучей заходящего солнца, из-за крови, впитавшей в себя почва деревни. Всполохи пламени восковых свечей пляшут в печальном хороводе на твердом гранитном камне. Белый Волк сплевывает вязкую слюну и кривит губы корявым изломом, встает, ощущая, как ступни в ботинках начинает неприятно покалывать, и уходит, опустив голову так, что несколько творожных прядей падают ему на лицо. Больше тут делать нечего. Так. Едва-едва заметный огонек, отплясывающий на кончике догорающей размякшей свечи, окончательно затухает, погружает круг в гулкий мрак. Ведьмак загребает носками сапог рыхловатую землю, пинает попадающиеся на пути булыжники и идет туда, где, вроде, если память совсем не подводит, оставил новую Плотву. Предыдущая свернула себе шею, поскользнувшись у оврага к северо-востоку от Врониц. Такое случается. Даже лошади не застрахованы. «Новая» Плотва совсем не похожа на старую, и даже не похожа на нильфгаардского вороного жеребца, подаренного императором в Вызиме: эта кобыла серая, упрямая и резвая, с величественно вытянутой крепкой шеей и густой гривой, вихрами вьющейся над ушками. Закидывая одну ногу в стремя, Геральт думает, что надо поскорее добраться до девочки с куклой из Доброва. Усаживаясь в дубленое седло, Геральт думает, что встреча с безымянным ведьмаком из школы Кота останется в памяти надолго, как одна из множества моральных дилемм, коими была наполнена его жизнь — неплохая пища для ума, в конце-то концов. Подъезжая к резко опустевшей деревне с трупным смрадом и стараясь не смотреть на вывернутые органы бывших жителей, ведьмак вспоминает, что в планах у него было связаться с Цири, что пошла после всей этой истории с Дикой Охотой своим Путём на большаке. *** В Новиград его вновь заносит как-то само собой. Не сказать, что атмосфера самого большого города Севера сильно манила, ведь гораздо чаще приходилось бывать в Обрезках или в доках, чем лицезреть богато разодетые вензелями дома Золотого района, однако что-то притягивающее в вольном городе — важно, «вольном» только на словах — все-таки было. Ярмарки и местные фестивали в Новиграде проходили нечасто, но с размахом. Отовсюду несло душистым хмелем, легкими ненавязчивыми духами зажиточных горожанок и высушенными терпкими травами вперемешку с запахом уличных лавок. Так фальшиво, но красиво. Очень неестественно. Жаль лишь, что сюда его привело вовсе не празднество и дух всеобщего бессмысленного веселья, а очередной заказ на загадочное канализационное чудовище. В сточных трубах и коридорах пахло отнюдь не ярмарочными запеченными яблоками в карамели, а встречавшимися живыми существами были утопцы и водные бабы, смутно походившие на людей своими нечеткими сгорбившимися силуэтами. [Хотя, если утопцев принять издалека за шатающихся и слишком резвых пьяниц, выпрашивающих на очередную кружечку, то тут было не так уж и плохо. Не так шумно, и то слава богу.] Геральт усмехается собственным мыслям и стискивает рукоять серебряного меча лишь сильнее, своими глазами отмечая любое движение в ближайшем радиусе. Ошибка может стоить жизни. Игнорирование рефлексов и чутья — неслыханная, непозволительная глупость. Капельный стук о решетки канализаций уже действует на нервы, путает клубящиеся мысли и не дает сосредоточиться. Белый Волк рычит утробно, что отдается в солнечном сплетении, закованном броней; будто его рычание подействует на раздражающий шум. Очень забавно, но это работает — оторопи грязной воды больше не слышно. Ее перекрывает визг чудовища, а следом отборная ругань, коей наверняка не постеснялся бы даже Ламберт или краснолюды Тесака. Не будь Геральт мутантом и опытным убийцей чудовищ под девяносто лет, то он бы точно вскрикнул от неожиданности, но выходит только удивленно вскинуть брови и примерно определить, откуда исходит рваный вой и отзвук скрежета клинка. Голос смутно знаком, крик чудовища известен до затертой боли — экимма. Молодая особь, наверняка, потревоженная резким наплывом туристов в город. Неужто он опоздал и кто-то принял заказ раньше? Нехорошо. Поторопиться бы. Смердящие воды канализации неприятно чавкают в сапогах, но Геральт не обращает внимания — скользит молниеносным взглядом по стенам, ищет источник звука, бежит, сломя голову. Кошка в крови переливается ядовитым свечением, отдавая электрическими искрами в глаза, ставшие в десять раз чувствительнее. Гаэтан машет мечом остервенело, разрезает толстую шкуру монстра, проминающуюся под острым серебряным лезвием. Вампирша кричит, извивается и царапает воздух рядом с собой, словно ей это чудом поможет. Чей-то силуэт появляется в проходе — ведьмачьими рефлексами это не остается незамеченным, но отвлекаться нельзя. Он успевает уйти в кувырок, и клыки экиммы просвистывают прямо над ухом. — Зараза!.. — из груди Геральта вырывается только сдавленное шипение. Пальцы сами собой складываются в Игни, а рука лихорадочно цепляется за серебряный меч. Подожженная экимма лишь сильнее воет, начиная метаться от стены до стены живым огнем. Чудовище вытягивает свои длинные противные лапы в попытке ухватиться хоть за что-нибудь, истерически носится и качает зубастой головой, а следом падает в грязь пластом. Ее тело еще несколько мгновений трясется, догорая в предсмертной судороге, — потом наступает тишина, разрываемая тяжелым дыханием Гаэтана. Ведьмак встает не без труда, зажимая рану на плече. Все ж таки успела задеть, мразина. Геральт убирает оружие в ножны и скрещивает руки на груди, испытующе глядя на другого ведьмака. Что-то старое, известное шевелится в задней части мозга, а потом его прошибает мелкоразрядным снопом проблесков. Это же тот! из школы Кота, вырезавший целую деревню. Белый Волк в замешательстве. — И снова ты уводишь у меня контракт прямо из-под носа, и снова ты ранен, — декламирующим тоном таки начинает Геральт. — Помощь нужна? Неназванный ведьмак смотрит на него, как на придурка, щурит желтые глаза и недоверчиво поджимает губы. Наверное, тоже узнал, признавать не хочет. Вокруг начинают сгущаться клейкие тени, обступающие всё пространство вокруг, а в груди сильнее разрастается чувство слабости, подкрашивающее мир в серо-голубой. Ноги не выдерживают первыми, и Гаэтан с ощущением пустоты падает на колени, прямо в лужу гнилой крови поджаренного чудовища. Терпкая желтоватая сукровица вытекает из темно-бордовых ран со следами огня на краях. Геральт подлетает к резко ослабевшему молодому мужчине быстрее, чем ему казалось. Подхватывает его, не давая свалиться прямо здесь в грязь лицом и отрубиться. — Тебе повезло — подмышечную артерию не задело. Хоть и было близко. Выпей лучше Ласточку, должно успеть зарасти. — забота ли? Нет, рефлексы. Мутноватый взгляд прожигает в Геральте огненную дыру, почти как на теле поверженной экиммы. С губ слетает хриплый шепот, больше похожий на свист, но пузырек с эликсиром медового цвета, пахнущий травами и чем-то кислым, из рук Волка он покладисто принимает. Подносит ко рту трясущимися от бессилия и изнеможения руками и жадно выпивает, игнорируя едкую горечь на языке. Горло снова болезненно сводит от неприятных варев ведьмаков — пора бы уже привыкнуть, не в первый же раз. — Что ты здесь забыл? Хочешь и Новиград целиком вырезать? Тут труднее будет — Храмовая стража не даст. — Ну ты и шутник, брат. — Гаэтан захлебывается собственной язвительностью. — Монстров убиваю, если ты не заметил, я же ведьмак. Обрубленные края кровоточащей раны начинают затягиваться, срастаться, как само собой разумеющееся. Уже через десять секунд сквозь рваные лоскуты бывших доспехов проглядываются только мелкие трещинки, расползшиеся по прозрачной коже, и багровые темные пятна, кажущиеся бездонными. Кот проводит по не по-человечески затянувшейся царапине пальцами нерешительно, ощущает новый рубец и шершавую корочку, которую хочется сейчас же содрать. Затем вдыхает глубоко, возвращая трезвость мыслей и ясность взгляда, и кривится от сточного гнилостного смрада.  — Так уж и быть, половина за башку этой манды тебе. В благодарность. — он поднимает голову.  — Ты встань для начала, а после поговорим. Они идут по канализационным каналам Новиграда в глухой тишине и вязком похлюпывании грязи под ногами [даже утопцы за хлипкими стенами, кажется, верещат и клацают зубами тише]. Глаза заливает бледно-зеленым морготем, оседающим кислотной сединой в легких. Выход из каналов поблескивает в конце длинного коридора. Гаэтан позволяет себе дышать чаще, уже без страха задохнуться вонью гнилья и помоев, прикрывает глаза и ощетинившаяся морда кота на его медальоне чуть подрагивает. Шрам под глазом визуально становится немного длиннее. Участь нести голову сгоревшей экиммы выпадает Геральту. Мощеные улицы Новиграда и украшенные ленточками, бантиками и ажурными вывесками дома мелькают перед глазами, словно яркие искорки. Весь город в предвкушении Беллетэйна — дышит подступающим праздником, свежей листвой и распускающимися цветами — от упоминания майского фестиваля в голове сами собой всплывают теплые образы Йеннифэр и Цири. После свержения Радовида и всхода Дийкстры в канцлеры костры с нелюдями и чародеями наконец потухли, на рынках больше не пахло удушливой гарью паленой кожи, волос и ногтей, а выжившие травники с алхимиками могли жить как раньше. Впрочем, порой Геральт ловил себя на мысли, что поступил все-таки неправильно, отступив и сбросив с себя ответственность за жизни Бьянки, Роше и Талера, но эти угрызения совести оказались лишними — троицу темерцев он встретил два месяца спустя, живых и невредимых, правда желчи в их взглядах читалось едва больше, чем презрения. Эмгыр, как донес до него потом Дийкстра, убит алчной ненавистью своих же придворных после сокрушительного разгрома в войне. Геральт думает, что должен чувствовать… стыд? вину? Но в чем его вина? Он тут, в политике, в жизни всего мира — слабое связующее звено. Сломается — и мало кому будет дела до этого. Он и не жалуется. Наверное, есть в этом какой-то свой покой: он никому не нужен, его никто не трогает. Опомнившись от своих увлекательных, но абсолютно бестолковых размышлений, он решает задать вопрос, интересовавший его с самого начала их неожиданной с Котом встречи: — Так все-таки, что ты делаешь в Новиграде? Гаэтан шел впереди, старательно не замечая заинтересованные взгляды прохожих, во все очи глазеющих на двух мутантов, да еще и с таким «трофеем» в руках. Даже их обожаемый Вечный огонь не сумел защитить город от напастей в виде чудовищ, живущих повсеместно. Ведьмак задумался, стоит ли говорить о своих планах этому относительно незнакомцу, ведь видятся они всего второй раз в жизни. Он примиряется — пусть знает, он же тоже в этой истории замешан — Гаэтану не жалко.  — Я ехал сюда из Велена. Из Рудника, если быть совсем точным. Встречался там с Милкой, ты же наверняка помнишь ее? Геральт помнил, но очень тускло и неопределенно. Кажется, та девчонка, которую он отвел к тете, и которую взъяренный ведьмак сердобольно решил пощадить, приняв за младшую сестру. Брови почему-то сами сползлись к переносице в неодобрительном жесте. — И как она? Гаэтан усмехнулся сквозь стиснутые зубы, явно что-то вспоминая: — Более-менее. Сначала, правда, ее тетка пыталась выцарапать мне глаза, когда девчонка завизжала, узнав меня — пришлось обеих успокаивать Аксием. Я понятия не имел, что мне говорить запуганному ребенку, на чьих глазах я поубивал всю семью и всех жителей, так что просто дал ей новую куклу. Старая ее совсем износилась. Моя сестра любила куклы, а Милка на нее похожа — не знал, что еще подарить. Геральт на мгновение ловит его взгляд своим, и в чужих кошачьих глазах отражается такая тоска, что Белому Волку становится неожиданно не по себе. Мерзлая печаль в насыщенно-янтарном застыла, будто пойманная мошка, влипшая лапами, да так навсегда там и осталась. По хребту мелкими молниями забегало несвойственное убийцам чудовищ сожаление. Эмоции для ведьмаков всегда были рискованной роскошью и ощущались чем-то нелепым, чем-то чужим, что им не принадлежит. В тягучем воздухе повисло напряжение, разрядами проблескивающее меж их телами. Все улицы по сторонам, прохожие и дома смешались в бесконечную ленту режущих глаз цветов, а время растянулось. Геральту казалось, что всей кожей под броней он ощущает разъедающие, жгучие взгляды горожан, как назло прикованные к ним двоим. Захотелось сгладить углы, убрать эту назойливую остроту, поэтому он просто задал вопрос невпопад, чтобы больше не бередить набухшую рану: — А как ты вообще узнал, что она именно в Руднике? Гаэтан понял правила их молчаливой игры. Согласился с ним, не проронив одновременно ни слова. — В хате того дедана, что провести меня пытался, собачий хвост, нашел записку про какую-то родственницу в той деревне. Ну я и двинул, как смелости набрался. — он опустил бритую голову, делая вид, что разглядывание брусчатки под носками сапог невероятно интересно. Геральт решил тактично промолчать. Они минули ещё один проулок и вышли на пересечение улиц доков и площади Иерарха. Напротив здания в три этажа выстроились ряды реданских солдат, неприятно сверкающих своим красно-белым обмундированием. Чуть поодаль, умостившись на деревянном стуле, гордо восседал начальник местной стражи — грузный мужчина лет сорока с заплывшим лицом и неприятной ухмылочкой. Судя по выгоревшему листку, сорванному с доски объявлений, именно он вывесил заказ на чудовище в канализациях. — Пришли. — уныло оповестил Гаэтан. Начальник стражи, завидев двоих ведьмаков, нахмурился, не без труда встал, почесал затекшее от безделья гузно и уставился на них, словно на какое-то чудо. — Это ж давно мутанты вместе охотиться ходят? — голос мужчины был скрипуч, как старая дверь с не смазанными петлями, неприятен и резок. Он пригляделся к их медальонам, вытаращив свиные глазки, и удивленно ухнул: — Да еще и разные? Что, коты теперь с волками якшаются? — Якшаются-якшаются. В ваших каналах завелся вампир — приносим башку. — Гаэтан бросил отрезанную голову чудовища, до этого любезно переданную ему Волком, прямо под ноги командира, который едва успел отскочить, чтобы не запачкать горячей кровью монстра свои сапоги. — Теперь плата. Реданец скорчил такую рожу, что на его небритой мине казалась еще отвратительнее, которой можно было бы пугать детей. Он со скептицизмом пару раз потыкал в бубен экиммы тяжелым ботинком, харкнул и достал перевязанный мешок с кронами. — Берите и убирайтесь отседава, нам тут страшилища не нужны. Плевок под ноги — не оскорбительно даже. Геральт живет уже слишком много, чтобы обижаться на такое. Правда про себя Геральт отметил, что если бы этот наглый солдафон узнал о том, что Волк якшается не только с котами, а ещё и с реданским канцлером, то слова подбирал бы тщательнее. Но только отметил, вслух, конечно, не сказал. Гаэтан на такую грубость ничего не ответил, хотя, если судить по его скривившемуся кислому лицу, ответить ему хотелось многое. Выверенным движением он поймал летящий мешок монет, встряхнул пару раз на всякий и кивнул, отворачиваясь. Желание поскорее скрыться от этой наглой зажравшейся физиономии пересилило банальную вежливость. Отойдя чуть подальше, ведьмак развязал кисет, выудил ровно половину позолоченных монет и протянул их подошедшему Геральту: — На вот, пополам, как обещал. И спасибо за помощь. Я, к слову, Гаэтан. Некоторые кличут «Вихрем». — Геральт. Меня много как кличут. — беловолосый кивнул и сунул предложенные кроны в мешок за пазухой. — Я знаю, кто ты, — отозвался ведьмак. — Признаться, поначалу не допер, когда ты «Мясником» в том кругу назвался, а потом вспомнил, где я это слышал. О тебе много чего рассказывают. — Неужели? И что рассказывают? Заходящее солнце почти так же как и тогда, в лесу у Доброва, размешивало свои огненные краски с голубоватой белизной. Карминово-алый горизонт сходился с далекими водяными заливами в порту вдалеке. Гаэтан резко замолчал, растирая непокрытые белой рубашкой под доспехами предплечья, поежился. Скорее для виду. — Холодает. Пошли лучше в корчму, тут недалеко. Я когда сюда приехал, думал, подольше задержаться придется с этим чудовищем, а комнату на пару ночей снял. Отказаться Геральт не мог. Надо же куда-то потратить заработанные за экимму деньги, да и в компании, пусть и такой, алкоголь затекал в глотку куда охотнее. *** Над Новиградом забушевал ветер, проминая под себя низенькие кусты, сорвавшиеся с веревок тряпки и деревья, что так упрямо царапали своими корявыми ветками стены таверны снаружи. Пьяные голоса, басистый смех и стук бузиновых пузатых кружек друг о друга смешались в одну массу шума, глухо стуча в ушах. Уже ближе к завершению их попойки Геральт все-же удосужился вспомнить, что помимо заказа на экимму в каналах он сорвал еще один листок с доски — местные крестьяне жаловались на монстра, рыскающего в бору недалеко от Застенья. От хмеля язык сделался тяжелым и неповоротливым, будто ужаленным тысячами ос, но Гаэтан от его предложения, в силу профессионального интереса и пяти выдутых стаканах Каэдвенского стаута, отказаться не смог. Алкоголь бил по мозгам хлеще, чем несколько пузырьков Ласточки, потому веселье бушевало в крови с вечера и до середины ночи. Даже ускоренный ведьмачий метаболизм не мог соперничать с тем количеством выпитых кружек, которые вливали в себя двое новоявленных «друзей» — по крайней мере, так их окрестил Гаэтан, уже изрядно опьянев. Друзья. Геральт перекатывал это слово по языку, гладкому небу, и понять никак не мог. Что в нем не так? Друзья… Геральт не возразил, только провозгласил какой-то смутный неразборчивый тост и чокнулся так, что курчавая белая пена выплеснулась из кубка. Ядреный пьянящий туман клубами роился в захмелевшей голове, потому он, наверное, и упустил момент, когда к ним подсели еще трое краснолюдов, имена которых как-то быстро выветрились из головы. Как и то, о чем они разговаривали, спорили — скорее по-дружески, чем с недовольством, и распевали матерные частушки. Геральт то и дело ловил на себе и их разношерстной компании опасливые взгляды корчмаря, натирающего уже десять минут один и тот же стакан. После последнего куплета «трех девиц из Виковаро» Гаэтан высказал на удивление умную мысль — отправиться спать, ведь вставать им довольно рано, чтобы успеть до полевых работ крестьян и принять заказ. Ступени под ногами то уходили куда-то вниз, то умножались с завидной скоростью — поднимались два ведьмака на второй этаж с трудом, проваливаясь на пустом месте. В комнате пахло пылью и липким, мягким воском от свечей, стоящих на деревянном подобие комода. Не королевские покои, конечно, но ведьмаку, ночевавшему чаще всего под открытым небом где-нибудь на промерзлой лесной земле, и истлевшие старые кровати казались роскошью. В темных сырых углах кое-где проглядывалась плесень, затянутая тугой сеткой паутины. Гаэтан уснул без задних ног, стоило ему только прилечь на относительно мягкий, но холодный матрас, и в комнате тягучим отзвуком установилось лишь его тихое размеренное дыхание и тоскливые завывания ветра за окном — Геральт уснул ближе к утру, и никакие сны с участием маленькой Цири и Дикой Охоты ему больше никогда не виделись. *** Чудовищем, судя по отпечаткам лап, когтям и описанию единственной выжившей девчонки, оказался кокатрикс, или по-простому — куролиск. Та еще летающая смертоносная мерзость, если не знать как с ней бороться. Кметская девочка, похожая на Милку и сестру Гаэтана, — Геральт сделал вид, что не заметил, как скривился от горечи Кот, увидев ее, — слабым, завязывающимся языком рассказала, что вышла с двумя старшими братьями пасти коров на пастбище, да и отвлеклась на какого-то мотылька, а опомнилась лишь с криком одного из братьев и ужасающим карканьем, похожим на вой раненного петуха. Чудовище растерзало двоих мальчишек, словно они были не людьми, а безвольными соломенными пугалами на огороде. [И девчушка не соврала — от вида разорванных в клочья пацанов лет десяти-двенадцати даже у Геральта что-то неприятное засосало под ложечкой. Земля в пределах нескольких дюймов насквозь пропиталась кровью, окропившей вялую траву]. Гаэтан остановил ее рассказ обещанием, что они убьют чудовище и отомстят за убитых братьев. Девчонка тогда поправила сползшую жесткую шляпку, утерла нос и кивнула — на большее её не хватило. Крестьянская жизнь бывает жестока. Геральту об этом узнавать не впервой. Низкие пушистые облака царапали свои брюха о высокие верхушки осинника. Солнце изредка пробивалось сквозь редкие кроны, сведенные над их головами, ложилось своими ровными очертаниями на лицо, заставляя жмуриться и прикрывать глаза козырьком из ладони. Они развели костер недалеко от пещеры, где предположительно поселился куролиск, и разделили обязанности: Геральт отправился за волками, чтобы добыть собачьего сала, сварив это после с семенами спорыньи в масло, а Гаэтан занялся Громом — предыдущие пузырьки с изумрудным эликсиром Белый Волк благополучно потерял; у Кота их попросту не оказалось. Обычная жизнь. Не крестьянская. Ведьмачья. Но обычная. *** Куролиск уродился на редкость проворным сукиным сыном, и на секунду у Геральта даже промелькнула мысль, что логичнее сейчас будет ненадолго отступить, иначе их разорвут, прямо как тех мальчишек, но Гаэтан в очередной раз остервенело: с бешеным воплем, оскаливши клыки, как кот на его медальоне, ринулся на монстра, распарывая ему оперение. Куролиск взъерошился, зашуршал окровавленными перьями и встал на обе мускулистые лапы, расправив перепончатые крылья, зашипел — гадко, противно, неприятно. Вот он — нужный момент. Белый Волк молнией подлетел к нему сзади, всаживая меч по рукоятку прямо под череп. Тело монстра с серебром в голове трепыхалось еще несколько мгновений, противилось смерти, однако через минуту, заливая все вокруг багряной кровью, куролиск окончательно обессилено осел, напоследок издав хриплый клекот, потонувший в шлепке туши о землю. Трофей Геральт горделиво привязал конопляной веревкой к седлу Плотвы, чтобы потом продемонстрировать отрезанную голову крестьянам. Гаэтан все это время грязно ругался через стиснутые зубы, осматривая покоцанный когтями куролиска серебряный меч. *** Приехали обратно к деревне они ближе к полудню, когда крестьяне на время отвлекались от полевых работ, чтобы спрятаться от жары и иссушающих полуденниц. Солнце дошло до зенита, озаряя пшеничные поля золотистой гарью. Пахло чем-то духмяным, свежескошенным ячменем и совсем немного — кровью от привязанной головы драконида. Жидкое голубоватое небо раскинулось над ними бесконечным полотном. Крестьянин, выступивший инициатором пригласить ведьмаков — уже ссохшийся седой старик с трясущимися руками, — так же, как и вчерашний командир стражи, удивился двум путешествующим убийцам чудовищ, но уговоренную плату послушно выдал. Тощие коты на дорогах шикали с недоверием, а особо наглые мужики смотрели на них так, словно это они — монстры, живьём растерзывающие местных детей. Все-таки, — со слабой грустью подумалось Геральту, — нескоро еще люди наконец примут тех, кто хоть как-то отличается от них. Дорога обратно до Новиграда заняла бы целый день, так упорно клонившийся к концу. В итоге, методом долгих споров и раздумий, ими было решено на одну ночь остановиться и снять комнату в заведении с не самым пышущим названием «Гусиная гузка», чтобы наутро с новыми силами отправиться в большой город, а там... Там — решат на месте, быть может, новый заказ подвернется. Охотиться на чудовищ не в одиночку оказалось намного приятнее и как-то спокойнее, чем Геральту казалось сначала. Почему-то вчера, в новиградской корчме, из его головы никак не выветривалась уверенность в том, что спутник на большаке, пусть и тоже ведьмак — лишь обуза, утягивающая ко дну. Но с Гаэтаном все было как-то... проще? Естественнее. Он не задавал лишних вопросов, знал, что и когда делать, а в бою не мешкался и не стоял где-то сбоку, пусть и его ругань для привыкшего сражаться молча Геральта порой казалась отвлекающей. Быть может, путешествовать вместе не так уж и плохо? Но сейчас, сидя на грязном обшарпанном матрасе, потому как ничего более приличного в комнате «Гусиной гузки» не нашлось, Геральт теребил в руках свой медальон волчьей пасти, молчаливо смотрел в спину уже наверняка уснувшему Гаэтану, и размышлял. Интересно, путешествующих вместе Волка и Кота уже кто-то видел, или они станут первооткрывателями?