Назови мне имя свое

— Как, говоришь, звать тебя? Сидевший напротив неё человек нравился ей с каждой минутой все меньше. Весь неопрятный, дурно пахнущий, с застарелыми пятнами на форме — простительно для обывателя, непростительно для целителя. Лицо сморщенное, но не старостью, а скорее желчью и дурным нравом. Даже не обращаясь к Дару, она могла назвать пару паршивых хронических болезней, которые так скверно сказывались на характере. Как такой человек получил должность Старшего целителя северо-восточной форта? Может, богатые родственники… — Дея, господин. — Значит, хочешь вступить в нашу гильдию? — Так точно, господин. — Сколько тебе лет, мм? — Уже тридцать, господин. — Молодуха, — фыркнул он как будто презрительно, а сам потёр подбородок, заросший кустистой, неровной щетиной. Взгляд, стекший по лицу её и ниже, заставил передернуть плечами — она надеялась только, что не слишком заметно. — У меня есть опыт, господин. — Опыт? — он хохотнул, и причина неприятного запаха стала очевидна. — Не смеши! Ты хоть одну тварь видела? — Так точно, господин, видела. Он замолк, глядя на неё с недоверием. В его картине мира видевший тварь человек был мертвый человек. — И?.. — И чуть не обделалась от страха, — с непроницаемым лицом ответила женщина. — Хвала Светлым духам, что рядом был отряд рыцарей, и нас спасли.  Старший целитель недоверчиво прищурился, она выдержала взгляд его невозмутимо — одни лишь Небеса знали, чего ей это стоило. Она прождала этого человека два часа, на продуваемом двору, а теперь была вынуждена разыгрывать спектакль «лекарка из глубинки воспылала патриотизмом». Говорить ему, что она пятнадцать лет ходила за боевым взводом Северного форта, не стоило — ведь всем известно, что выживших там не осталось. В лучшем случае ее примут за лгунью, а в худшем — за дезертира. Если первое каралось просто обличением, то за второе могли лишить знаков отличия и разрешения на практику. В особо вопиющих случаях — даже публично выпороть. Ощупав глазами худощавую, но ладную женскую фигуру, Старший наконец щелкнул языком и полез в ящики стола за бумагой.  — Ну и куда мне тебя девать? За взводом не поставлю, полный комплект уже, разве что в госпиталь… — Буду рада любой работе, господин. — Свалилась на мою голову… — бурчал он себе под нос, заполняя форму. — Запишем тебя в помощники… На травах ворожить можешь? Дея украдкой вздохнула с облегчением. Раз спросил про травы, значит, уже не прогонит. А ей кровь из носу нужно было место. Можно было дальше идти — смертник предлагал. Но до столицы ещё неделя пути, а ей и одной с ним вдвоем по бездорожью хватило с лихвой. Здесь она на виду и при деле, здесь ему будет сложнее к ней подобраться. Здесь есть шанс всё-таки избавиться от заразы внутри неё — во всяком форте, даже самом маленьком и заброшенном, был алтарь Светлым духам и запасы нужных трав.  Во всяком случае, она очень хотела в это верить. Старший целитель сделал нужные записи и отдал ей бумаги. С ними нужно было обратиться к кладовщику: в плохо вымытой подсобке ей выдали форму со знаками отличия. Кладовщица, худая и насквозь проспиртованная женщина, указала ей в сторону жилого крыла. В форте было суетно, видна была общая неустроенность. Стояли не до конца распакованные коробки, в каждом углу валялся всякий хлам, который не успели вынести. Во многих комнатах до сих пор шла уборка: женщины с платками обвязанными лицами выметали пыль и паутину, шуршали тряпками, и запах мокрого камня висел в сыром и холодном воздухе. Как чисто и опрятно было в Северном форте… Форму они меняли ежедневно, полы и стены были выдраены до скрипа. Старшая целительница негласно командовала обслугой — и в замке всегда было натоплено, все щели были законопачены. Проходя узкими коридорами, Дея невольно вспоминала наставницу — её идеальную, словно королевскую осанку и гладкое, спокойное лицо – будто горное озеро... Вспоминала подруг по госпиталю, с которыми порой сидели вечерами и гадали на маковых зернах. Вспоминала Венка — несуразного, конопатого, но единственного из ее выпуска, кто дожил до последнего Прорыва...  Её подселили третьей в комнату: о двух соседках ей рассказали брошенные на койки вещи. Она присела на кровать, застеленную тонким одеялом, оглядела голые стены со следами плохо отмытой плесени — и разрыдалась. Она никого… никого из них не смогла похоронить как следует… Не рассыпала семена подсолнуха, не зажгла веточки бузины над могилами, не пропела трижды молитвы духам соснового бора, чтобы берегли тела от скверны и по гладким стволам деревьев легко было душам подняться в небо… Они все остались там – в крови, в камнях, придавленные телами изувеченных существ… неупокоенные, не отпетые, не отмоленные… Они остались в ее памяти, дописав имена свои кровью, оставив восковые отпечатки лиц – чтобы отныне являться ей только в огне костров на зимнее солнцестояние... Её соседки появились только ближе к ночи, когда она выплакалась, немного поспала и успела даже разведать госпиталь и кухню. Две девчушки: румяные, круглолицые и невыносимо молодые — впорхнули в комнату, точно те белокрылки. Пятнадцать лет от силы — они хихикали и старательно разглаживали форму, поглядывая на Дею украдкой и как будто опасливо, словно строгая остроскулая женщина могла поставить их в угол на гречку. Из разговоров она поняла, что девочек поставили младшими за взводами. Ей вспомнился её помощник — такой же румяный и жизнерадостный. Он приехал в Северный форт весной, сразу по окончанию коллегии. Ехал, сам не зная куда — представлял себя, наверное, в операционной, в больничных палатах, за травами и эликсирами, весь такой чистый и сверкающий… Но уж никак не по локоть в кишках и крови посреди поля боя, в окружении тварей и того, во что они превращали людей. Хорошо, наверное, что его сожрали сразу — хотя бы умом не тронулся. — Простите… — одна из девочек наконец набралась храбрости. Она так долго и так заметно мялась, что женщине сделалось даже смешно. Неужели у нее такой грозный вид? — Да? — Вы за кем будете? — Я в госпитале, помощником лекаря. — Ааа… — одаренная на вершок и хвостик, девчонка посчитала женщину слабее Даром, иначе отчего же тогда её не поставили за взводом? Разочарование и легкое пренебрежение скользнули в васильковых глазах и сменились вежливой холодностью. С отчетливой ясностью Дея внезапно увидела эти глаза — поддернутые белесой пеленой, затянутые сеткой лопнувших сосудов... увидела это румяное лицо бескровным, в обрамлении серых спутанных волос...  ... отдельно от шеи... Мотнув головой, она прижала руку к груди и едва удержала в ней отчаянный стон. Семя дало новый росток. Девчонки, погасив свет, ещё долго шептались, и Дея с тоской вспоминала свою одиночную комнату в Северном форте. Но усталость и недосып сделали даже самую жёсткую кровать под крышей и одеялом мягче, а голоса в комнате — тише. Она совсем уже стала засыпать, как нечаянная фраза царапнула слух: — Вот вытащишь рыцаря с поля боя, выходишь, он в тебя влюбится и женится… Дея закрыла глаза — в них словно пылью дохнуло. Она ещё помнила, как сама верила в эти сказки. — Доспехи снять не забудь, — произнесла она в темноту. Шепот и хихиканье стихли. — Простите? — Когда будешь вытаскивать рыцаря, не забудь снять доспехи. Если сумеешь. — А?.. Женщина вздохнула. — Средний вес взрослого тренированного мужчины около восьмидесяти килограмм. Его доспехи и оружие весят примерно половину этого веса. Тащить на своем горбу сто двадцать и восемьдесят килограмм — всё-таки разное дело. Хотя, если у него не будет одной из конечностей… — Вы что же — тащили? — недоверчиво спросила одна из девушек. Дея опомнилась. Что ответить, она не знала: лгать не хотелось, а сказать правду… — Это всем известно, — отрезала она, отвернулась к стене и больше не сказала ни слова. За спиной её тоже больше не говорили. ... Дея ушла в целительское крыло, коротко ему кивнув — не то прощаясь, не то благодаря. После ночи темного сна они говорили мало: будто тот разговор надломал-надорвал то хрупкое подобие равновесия, что между ними установилось, и ни один не знал, как теперь обращаться с другим.  Он проводил её взглядом, привычно вешая маячок. Она даже не дернулась — темное семя сделало её менее восприимчивой к чарам. Но если теперь она будет вдали от него, в окружении светлых Даров, как долго его семя проживет в ней? Не причинит ли она сама себе вред, пытаясь от него избавиться? — Эй! Ты чего тут расселся? К нему шел развалисто, точно медведь из берлоги, один из местных командиров. Смертник подобрался. — Во исполнение распоряжения совета касательно магов Смерти явился отбыть воинскую службу, — отчеканил он ровно. Мужчина, ростом доходивший ему до плеча, а в ширину превосходивший вдвое, поглядел с плохо скрываемым омерзением. — А, смертник… утопился бы лучше в своем болоте… Иди, ваша гильдия в восточном крыле, — неохотно ответил рыцарь, и, бренча доспехами на ходу, обошел проклятого по широкой дуге. Тот ухмыльнулся только. Восточное крыло, да? Дея ушла в западное, и, судя по маячку, углубилась в самые застенки. Далеко… в смеси запахов людей разной степени немытости её запах терялся, как теряется нить в шерстяном клубке. Дар внутри противился, скребся обломками когтей об окаменевшее давным-давно нутро, как пес скребется под дверью студеной ночью. Он хотел Света, хотел тепла, хотя бы след его или запах найти, чтобы втянуть в свое темное, вечно голодное нутро... Смертник рыкнул внутрь себя и двинулся в восточное крыло, походя сунув руку в карман. Пальцы нащупали кожаный ремешок, огладили, стиснули. Она сердилась… очень сердилась и удивлялась  утром, когда не нашла, чем подвязать волосы, но даже не глянула в его сторону. Решила, что потерялся.