Назови мне имя свое

Им удалось добраться до перелеска. Была бы лошадь живой — точно бы сдохла, но лошадь перебирала изломанными ногами до тех пор, пока у него самого были силы — и сил этих хватило ровно до перелеска. Там он свалился с лошадиной спины, и спустя мгновение сама она тяжело осела на землю, дернулась и застыла. Дея на спине её удержалась, но в сознание не пришла. Он ощущал в ней жизнь — слабую пульсацию Дара — но как бы ни хотел, не мог сейчас ничего сделать. Даже крови своей проклятой дать, чтобы увести подальше от грани. Но Темная Госпожа была сегодня к ним благосклонна, и тень ее не коснулась истощенного женского лица.  Он лежал на боку, и взгляд упирался в поросший мхом курган. Могилки... он привел их на старое кладбище... наверное, сюда ведет чутье всех магов Смерти, лишенных сил. Он потянулся к токам в земле, и те откликнулись: захрустели, срастаясь, сломанные кости, разошелся туман перед глазами. Он лежал и смотрел на мох, слушая, как за спиной его собиралось в стаи глумливое воронье. Тварей разорвало в клочья, а люди — остались. Светлый вихрь выкосил всю стаю, но родился он не сразу. А тьме много не надо. Чудовищным усилием он перевернулся на спину, бездумно глядя в серое небо над головой. Нанизанное на пики сосен тяжелым косматым брюхом, оно низко нависало над землей, готовое в любую минуту исторгнуть свое содержимое. Кричали птицы, расчерчивая густой и влажный воздух острыми взмахами крыльев. Земля питала силами, но медленно; лишь когда сгустились сумерки, он смог подняться. Где они — он примерно представлял. Как и представлял, чего им будет стоить без воды и припасов, истощенным и измученным, добраться до ближайшего поселения. А даже если доберутся, не было никакой гарантии, что там будет кому им помочь... Смертник мотнул головой — как будто так можно было стряхнуть кисею дурных мыслей. Он обещал, что не даст ей умереть. Обещал ей самой и старухе, положившей жизнь на алтарь их спасения. Значит, она не умрет. Он поднял женщину на спину, подхватив за худые бедра, и двинулся через лес. На скорую руку собрал поисковые чары, закрепил и оставил — они будут своего рода подвижным охранным кругом, если в радиусе километра появится скверна. Животных смертник не опасался — они сами обходили его пятой дорогой. На людей он поисковый контур не настраивал — и удивился, ощутив запах огня и увидев среди темнеющего леса его искру. Осторожно подобрался — насколько можно сделать это с женщиной на закорках — затаился в высоких зарослях, присмотрелся... а потом смело вышел к огню. Всевидящее небо тоже было сегодня к ним благосклонно.  У костра, зябко протянув к огню ладони, тесно прижавшись друг к другу, сидело четверо: двое мужчин, женщина и ребенок. Недалеко стояла пара стреноженных лошадей — на хруст ветвей они подняли головы и, почуяв смертника, заплясали на месте. Люди повскакивали, мгновенно запихнув ребенка себе за спины. — Кто такой? Чего надо? — Свои... Опустив корягу, за которую впопыхах схватился, один из мужчин прищурился в полумрак, а потом лицо его слегка прояснилось. — Ты же... из нашего форта... ты был с нами в обозе... — Был. Помоги... она целитель... Дею споро сняли у него со спины и уложили к огню, а он опустился там же, где и стоял — усталость жидким металлом заливала тело, и его еле держали железистые кости. — Что с ней? Ранили? — единственная женщина целителем не была, но была кому-то женой и матерью, поэтому осмотрела Дею споро и ловко.  — Истощение. Очень сильное. — При ней сумки не было? — Может и была, да где теперь... — Плохо... там они обычно эликсиры укрепляющие носят... а так придется по-простому... Приподняв голову, женщина смочила той губы водой, сняла с шеи пуховой платок и укутала. Люди чуть расслабились; даже зная, кто он, мага Смерти они не чурались. Человек, как никак. Не тварь. Любопытный ребенок сунулся из-за широких спин посмотреть и воскликнул: — А я её знаю! Приглядевшись, смертник тоже узнал девочку — это она подходила к Дее той ночью, приносила своего кота. Вспыхнула и почти сразу угасла злоба; не этот ребенок, так другой, но нашлись бы жадные руки и рты, силу бы ее осушившие до дна... Да и сам он... чего далеко ходить... его семя тоже ведь силу ее пьет... заставляя распаляться Дар только сильнее, но все же... Распределив ночную вахту, люди стали устраиваться у огня, постепенно проваливаясь в беспокойный сон. Дея тоже спала, дыхание стало чуть глубже. Спасенный кот выбрался из-под девчачьего тулупа и, неловко перебирая тощими лапами, забрался ей на грудь, заурчал. Будто и правда знал, где у лекарей всего сильней болит… Смертник не спал, хотя спать нужно было даже ему — иногда. Дождавшись, когда уснут все, кроме часового, он бесшумно лег подле женщины. Лениво зашипел ему кот, но с женской груди не спрыгнул, только отвернулся.  Смертник лежал подле нее на боку, половиной тела утратив чувствительность. Лежал и смотрел, как вились золотистые змеи на бледном лице ее, как дрожали тени ресниц на скулах, как сам воздух дрожал, тронутый её дыханием. Он слушал дыхание это, едва различимое во множестве ночных звуков, дыхание, ставшее мерой ему отпущенного времени. Ему отпущенной недожизни. Поутру, коротко посовещавшись, решили двигаться через леса на юг – там Цитадель, там какой-никакой шанс спастись от тварей. Смертника они, ясное дело, не тронут – а вот остальными скорее всего заинтересуются, особенно ребенком. У людей были кони, вода и немного припасов в седельных сумках, у смертника – ничего, кроме Дара и полуживой лекарки на плечах, поэтому само собой решилось идти вместе. Двигались быстро. Двое мужчин, на счастье, оказались бывшими военными — они, как и смертник, могли бежать, держась за лошадиное стремя. Ехали по очереди: мужчины брали в седло девчонку, а Мира — так звали женщину, и вряд ли это было имя — взяла Дею. Она так и не пришла в себя, но Дар потихоньку просыпался и наполнял ее тело светом и теплом. Смертнику сесть в седло не предлагали, он и не просил. Известно, что лошадь придется подчинять, а кто захочет сесть потом на такую лошадь? Леса сменялись широкими полотнищами перепаханных полей. Скованные морозами, каменистые комья земли были припорошены тонким слоем снега. Временами люди спешивались, когда приходилось продираться сквозь высохшие заросли орешника и обходить глубокие овраги.  Деревень в округе видно не было, и они не пытались их искать — скорее они наткнутся там на тварей, чем на людей. Пустынные, будто неживые места наводили тревогу и вынуждали погонять лошадей. Ни животных, ни птиц им не встретилось — только однажды на дорогу вышла лиса, да и та оказалась бешеной. Вытирая нож о жухлую траву, смертник думал, как не вяжется это с их картиной мира — бешеных зверей не касался ни темный, ни светлый Дар — и как упорно это не хотели замечать... Дея пришла в себя под вечер, когда, остановившись под навесом оврага, люди уже устраивались на ночлег: разводили костер, кипятили воду. Женщина сперва шевельнулась на подстилке из еловых лап, со свистом втянула воздух, попыталась сесть — и с удивлением взглянула на кота, что свернулся клубком на ее животе. — Это?.. — Ой... – приставленная следить за костром, девочка вскочила, подхватила мяукнувшего зверя и спрятала себе за пазуху. — Простите, госпожа... Опять удрал... — Очнулась? – Мира подсела на лежанку, подавая флягу с водой. — Есть хочешь? Дея с трудом проглотила воду, закашлялась судорожно, оттерла губы — они треснули у нее, и слизнуть бы эти алые бусинки с них, да только нет ему времени валяться в беспамятстве — и огляделась как будто тревожно. А завидев его, сидящего под деревом чуть в стороне ото всех, встретившись взглядом с ним, женщина как будто... расслабилась.  Земля под ним сделалась топью, и в топи этой заколыхалось множество живых существ: а иначе отчего ему захотелось ухватиться хоть за что-нибудь, захотелось так, что рука сама собой дернулась?.. Она что, волновалась? Волновалась за него? Он не отрываясь смотрел на женщину: как она привстала, сделала несколько шагов, чуть не упала; как растирала озябнувшие руки у огня, глядя сквозь его подвижную рваную вуаль в его — в его! — сторону. Как все пила и пила воду, и капли ее очерчивали линию горла... Как она маялась и как подошла, устав маяться. — Что с твоим лицом? Она стояла перед ним на нетвердых ногах, неловкость была в каждом движении ее, пока она шла, и никуда не делась, когда она остановилась. Неловкость, смущение… смущение? Да он умом тронулся. Как пить дать, тронулся.  — А что? Она протянула руку —  весь воздух в легких проглотил огонь — и коснулась его скул кончиками пальцев. — У тебя кровь... вот здесь. И глаза... выглядят плохо. Он скользнул взглядом по лицу её, по плечу и ладони. Узкая, пальцы тонкие, полупрозрачные... ток крови хорошо различим ему даже в полумраке, и запах ее расцветает в сыром лесном воздухе теплом летнего полудня... Он смотрел на женскую ладонь и вспоминал солнце: как обвивало оно тело волнами тепла, как рожь колыхалась в этом дрожащем мареве, тяжелые колосья свои опустив... Дея уже опускала руку, когда он одним движением подался вперед. Ткнулся лицом в ладонь — неловко, торопливо и резко потерся щекой. Будто огромный зверь, кольнул кожу отросшей щетиной. Не удержался и подушечку пальца ее прикусил. Легко, запоминая вкус, не пуская кровь. Она отдернула руку, спрятала за спину. Хотела сказать что-то, он видел трепет дыхания на этих ее обветренных губах, да не сказала. Отвернулась. Она уходила, а он смотрел, как она крепко сжимала одной рукой другую, потирая место укуса. Хотя он не сделал ей больно — и они оба это знали.