Ты и есть моя смерть?

Было уже темно. Реми Хедли лежала на кровати у окна, смотря на ночное небо. Нарушение сна было одним из недавно проявившихся симптомов, и теперь она часами лежала и не могла заснуть. Ей было всего тридцать шесть лет, но Гентингтон уже был к ней беспощаден. За последний год ей стало намного хуже. Беспорядочные и неконтролируемые движения тела преследовали её почти без перерыва, не давая передышек, и у неё даже не получалось дойти до туалета без происшествий. А каждый стакан воды, что она пыталась выпить самостоятельно, обычно оказывался разбитым на полу. Даже сейчас плечо беспрерывно дергалось, и то и дело вверх взлетала правая рука. Ей было тяжело жевать, речь иногда начинала становиться невнятной, но она ещё могла мыслить более-менее здраво. В последний год она часто думала о том, чтобы закончить свои мучения, пока не стало слишком поздно, но ей было страшно. Она до последнего не теряла надежды, что очередное экспериментальное лекарство поможет, или хотя бы даст ей больше времени. Но реальность была не столь прекрасна, и она начинала понимать, что выхода уже нет. Сейчас она была даже не в состоянии открыть окно без посторонней помощи. А её сиделка Дженна была в доме почти круглосуточно, ночуя в соседней комнате. Она внимательно следила за своей пациенткой. Больше всего давило осознание того, что она совсем скоро перестанет понимать, что происходит. Её мозги медленно перестанут соображать, уже сейчас она понимала, что не смогла бы решить даже самое простое дело Хауса. Грегори Хаус. Её босс, её друг. Интересно, почему она вспомнила про него сейчас. С его смерти прошло уже восемь лет, но чем сильнее прогрессировала её болезнь, тем чаще она вспоминала великого Хауса. Гораздо более человечного врача, чем думали все остальные, и, к тому же очень благородного человека. Хаус обещал её убить. Не зная контекста, это обещание может показаться очень странным, и как минимум незаконным, но оно значило для неё очень много. Эти мысли вперемешку крутились в голове. Ей показалось, что она начала засыпать, но у входа в комнату послышался какой-то шорох. Она не без усилий перевела взгляд на дверь. Было темно, поэтому в дверном проеме получилось разглядеть лишь темный силуэт. Человек простоял в дверях секунд десять, а потом сделал пару тяжелых шагов к кровати. Он сильно хромал на левую ногу. Когда он приблизился к ней, на его лицо попал свет от фонаря за окном, и она чуть не вскрикнула. Это был Хаус. Эти восемь лет сильно изменили его. Лицо сильно постарело, на нем появилось много новых морщин, а голубые глаза передавали сильную боль — не только физическую, но и душевную. Наверное, он так и не смог оправиться от смерти лучшего друга. — У меня галлюцинации? — тихо спросила она. — Возможно, — также тихо ответил ей Хаус или плод ее воображения, явившийся ей в виде бывшего босса. — Зачем вы здесь? — снова спросила она. Почему-то тик в её плече стал меньше. — Я держу своё слово, — пожал плечами Хаус и сел на край кровати. Он залез в карман своего пальто и достал оттуда шприц. — Вы убьёте меня? — Только если ты не передумала, — кивнул Хаус, и, не дожидаясь ответа, добавил, — это хлорид калия. Он вызовет сердечный приступ. — Будет больно? — спросила она, и тут всё её тело пронзила небольшая судорога мышц. Она тут же добавила: — Неважно, колите. Хаус снова залез в карман и выудил оттуда пузырек викодина. Он отсыпал пару таблеток и протянул ей: — Будет больно. Она благодарно кивнула и хотела взять таблетки, но не смогла. Хаус пододвинулся ближе, положил таблетки ей в рот и помог проглотить их. Он взял её левую руку и начал закатывать рукав. Непроизвольное сокращение мышц, и рука как будто выпрыгнула и упала рядом. — Простите, — прошептала она. — Ты ни при чем, — кивнул Хаус и снова взял её руку, — Скоро всё закончится. Хаус закатал рукав и быстро ввел всё содержимое шприца в вену. Он уже хотел встать и уйти, как Тринадцать схватила его за руку. — Останьтесь, — надрывисто попросила она, — убедитесь, что сердце остановится. — Хорошо, — вздохнул Хаус. — Скоро всё закончится, — повторил он. — Осталось совсем немного. Они около минуты просидели в абсолютной тишине. Вдруг в груди появилась ужасная, сокрушительная боль. Она со всей силы, на которую была способна в связи со своей болезнью, сжала руку Хауса, но не произнесла ни звука. Её пробило холодным потом, сознание окутал неконтролируемый страх. Она чуть не закричала, но сдержала себя. И вдруг всё закончилось. Хаус приложил два пальца к её сонной артерии. Пульса не было. — Ну вот и всё, — прошептал он, и, чуть подумав, ещё тише добавил, — передавай привет Уилсону.