В Москву летают по работе, а в Питер - по любви

      Арсений мотается в Москву каждую неделю, и, честно, уже запутался, где Камергерский переулок, а где Малая Морская улицы. Ему кажется, что его узнают в поездах, кажется, что его узнают в аэропорту, и почти каждый божий день он засыпает с одной мыслью: Москва или Питер?       Он любил эти города одинаково сильно. Москва была для него большим муравейником, но любимым. Машины-светофоры-люди-пешеходы. Питер — свинец на небе, ветер в голове, и Нева за берега выходит, когда Арсений опять путает, в каком городе проснулся. Опять один, но опять такой счастливый, и это больше похоже на игру — угадай, что за улица сегодня за окном?       Арсений сладко потянулся на хрустящих отельных простынях и причмокнул, пытаясь понять, сколько он проспал, и на как много минут опаздывает, и есть ли смысл переносить рейс на ночь. Наручные часы завалились под кровать, и он тянется за ними, ощущая, как в позвоночнике что-то хрустнуло.       Ой.       Кажется, время ещё есть.       — Уа-а-а, — он зевает, чтобы ещё раз потянуться, чтобы белая смятая футболка приподнялась, оголяя подтянутое тело. В планах — съездить на радиостудию, провести очередные съемки, улыбнуться на камеру, снова фотосессия-камера-свет-мотор-улыбка-режиссёр. Всё так, как он мечтал эти годы, и он имеет сейчас всё то, к чему стремился и из-за чего не спал ночами.       Арсений — актер, Арсений — талант, Арсений — восходящая звезда телевидения.       Будильник зазвенел под подушкой, а это означало, что нужно встать, принять душ, спуститься на завтрак на первый этаж, потом привести себя в порядок и выезжать. Арсений голыми пятками прошлепал в ванну, поеживаясь от холодного кафеля, и поспешил под горячие струи воды, напуская пар. Стекла запотели, и волосы на голове приходится поправлять почти вслепую. Да и разница, если так и так Арс знал, что выглядит потрясающе.       В ресторане его встречают приветливой улыбкой девушка-хостес, маленькой очередью за свежим омлетом и остатками на шведской линии. Арсений покорно встаёт крайним и медленно продвигается вперед, взглядом цепляясь за то, что ему хочется больше всего. Банан, ломоть хлеба с маслом, омлет без ничего и просто чашка кофе. Скромно, сытно и со вкусом.       Арсений старается удержать в руках две тарелки, вилку и чашку, и, уже подходя к столику, который заприметил ещё будучи в очереди, чувствует толчок со спины.       — Эй! — Арс роняет чашку кофе на пол.       — Смотри сам, куда прешь, — фыркает грубый голос и усаживается прямо за тот столик. Спиной к окну, чтобы не щуриться от солнца и лицом к телевизору, по которому шли новости.       — Я вообще-то к этому столику шёл, — Арс ставит тарелку и ловит на себе взгляд зеленых глаз.       — Я первый сел, — парень непринужденно пожал плечами, а Арсений был возмущен до глубины души таким поведением, отношением и, самое главное, грубостью.       — И сидеть хочу один, — парень в светлых джинсах и простой белой футболке без принта демонстративно отодвинул чужую тарелку почти на край.       — Молодой человек, — Арсений, от природы вежливый и сдержанный человек, чувствовал, как заливается краской от медленно закипающей крови, — вы мне кофе разлили. Сели за мой стол. Так еще и хамите?       Но парень с зелеными глазами уже не реагировал на него, сидел, пережевывая яичницу, и увлеченно смотрел новости. Арсений тоже так хотел, но аппетит был испорчен, настроение — подавленное, а желание отменить нахер все встречи разом — просто запредельное.       Подумать только, средь бела дня, верней, утра, такое нахальство. И где только обучают таким манерам? Кажется, Арсений всё-таки в Москве, так ему думается, с его-то питерским воспитанием и манерами, казалось, что парень из ресторана — варвар.       Желудок сводит от того, что вокруг так всё вкусно пахнет, но уже нет времени заново идти наливать кофе, просить новую яичницу и снова искать место, в надежде, что на этот раз никакие наглые лица не опередят и не отнимут.       На повестке утра - интервью, и он их не любил. Не то чтобы сильно, но, честно, просто терялся и не знал, что говорить. Вопросы задают порой щекотливые, личные, или такие, на которые не сразу придумаешь, как правильнее ответить. Попов — личность медийная, и на всякого рода радио-проекты его звали часто. Не часто он на них соглашался, лишь когда его агент пропихивал очередную заявку прямо под нос, прямо перед вылетом, и просил обязательно зайти на студию на час-другой.       И Арсений заезжал.       Такси припарковалось около главного входа невысокого здания, и Арсений уже знал, что он в Питере. Просто потому что здания низкие, берег реки такой знакомый, и только тот утренний кадр никак из головы не выходил. Лишенный завтрака, Арсений чувствовал себя раздражённым и уставшим сильнее, чем обычно.       Он прошел через главный вход, предъявив охраннику временный пропуск, и петлял в длинных коридорах, потерявшись окончательно на четвертом повороте второго пролета.       — Опять? Тут? — знакомый низкий баритон раздался за спиной настолько неожиданно, что Арсений просто не успел среагировать, взять в себя в руки и повернуться медленно, вальяжно, одним движением открываясь человеку. Вместо этого он вздрогнул всем телом, втянул голову в плечи и робко обернулся.       — ТЫ? — даже не сразу глазам верится, но факт: высокий, светлые волосы, щетина и эти зеленые глаза.       — Что ты забыл здесь? — парень стоит напротив и смотрит так задумчиво, хитро сощурившись, и голову слегка вбок склонив.       — С-студию, — наверно, со стороны Попов смотрится особенно смешно, потому что еще несколько мгновений растерян.       — Какую студию? — в руках большая черная папка, в папке — листы, на листах — список приглашенных по часам расписаны.       — Четырнадцатую, вроде, назначили, — Попов лезет в карман за телефоном, чтобы свериться.       — Ты — Попов? — парень выгибает бровь и смотрит на черную папку в руках.       — Попов, — согласно кивает мужчина, уже придя в себя. Он перестал жаться, как смущенная девица, и смог расправить плечи, чтобы кофта обтягивала, а не свисала складками. Арсений привык получать внимание, но почему-то с самого утра не заладилось, и даже сейчас вот, нос к носу, лицом к лицу, этот высокий худощавый юноша что-то в папке ищет, но на него не смотрит.       — Пройдемте за мной, — Арсений ловит его взгляд, и видит, как в зеленых глазах чертята озорные прыгают. Утреннее ощущение злости снова подкралось жаром на ушах, но Попов держался, сдерживался, крепко сжимал собственную узду.       — Я — Антон, кстати. — Попов смотрит куда угодно, только не широкую спину парня в клетчатой красной рубашке, под которой виднелась та самая белая футболка.       А на моей — пятно от кофе, — обиженно думает Арсений, проходя через лабиринт из студий, кабинетов и просто кладовых, пока они не останавливаются перед одной из десятка дверей.       — Хорошего дня, — и эту улыбочку, такую ехидную, хочется стереть в лица.       Но Попов все ещё держится. Сам не понял, чем этот парень смог так просто вывести на эмоции, но чем дольше они находились в одном помещении, тем опаснее становилось для двоих. Антон как будто почувствовал нависшую угрозу и скрылся за углом, но как только услышал хлопок двери, смог вздохнуть.       Антон сразу узнал мужчину в черной обтягивающей кофте, рваных джинсах и кедах, из-под которых торчали цветные носки, помнил его, видел, на его фильм ходил с бывшей. И утром на завтраке — тоже узнал его, и нахамил не специально, разве что чуть-чуть, чтобы сбить спесь с холеного лица секс-символа последнего года. Он видел Арсения почти на всех обложках, хотя и актер из него, как казалось Шасту, никудышный. Лицо и тело — красивые, на глянце смотрятся, как влитые, но камера… Шаст считал, что не для Попова это.       Антон работал помощником ведущего, и в основные обязанности входило целый день бегать, прыгать, встречать, объяснять, носить кофе и сладости, и, в целом, служить ему, как паж служит принцу. Единственное, что радовало в этой всей кутерьме из людей, бумаг и микрофонов — хорошая зарплата.       Достаточно хорошая, чтобы в случае, когда приходишь домой, и вместо квартиры находишь там озерцо, сразу вызвать службу клининга, а самому съехать в гостиницу на пару дней. И кто бы знал, как Антон не любит отели, весь этот лоск и блеск, натянутые улыбки сотрудников и отвратительный кофе, просто невозможный.       Шастун сидел в комнате отдыха, почесывая ручкой за ухом и сверяя, весь ли список сегодня пришел и придёт ли. Еще вчера, получив на почту письмо счастья, Шаст удивился фамилии Попова. Их радио давно хотело пригласить его на интервью, и достаточно долго добивалось ответа, и удивительно, что у них это получилось. Шаст сам не раз порывался написать Миле, его агенту, но останавливался, потому что… Потому что Арсений Попов — слишком популярен и слишком красив, чтобы у Шастуна на него рука поднялась. Но сегодня, сидя в комнате, обставленной исключительно мягкими пуфиками и мини-кухней в углу, с чайником, чашками и холодильником, Антон сгорает от любопытства. Он очень хочет подойти к четырнадцатой студии, приоткрыть дверь, скользнуть внутрь, пристроившись рядом со своим радио-ведущим, и посмотреть на Попова вот так, без камер и определённой роли.       Близко и вживую.       Антону было любопытно, и любопытство подогревалось еще и утренней стычкой в гостинице. Антон знал, что если ты хочешь узнать человека сразу, не теряя времени, попробуй его выбесить. Антон выбесил, пусть и не специально, и теперь хотел ещё. Ему понравился тот холодок, пробежавший по спине от голубизны арсеньевских глаз. Очень, правда, сильно понравился.       Эфир рассчитан на сорок минут, и, по идее, Шаст уже может пройти в студию, присесть рядом с Макаром, и обсудить следующую программу. Шаст подрывается с места, на ходу отправляя смс Макару, мол, буду через пять минут, и залетает в студию.       А в льдинках-глазах застыло выражение непонимания и удивления, Попов запнулся, что-то рассказывая, и Макар тут же надулся, как индюк, от злости.       Кажется, Шастун немного просчитался, но уходить тоже не спешил. Звукорежиссер машет рукой, мол, сгинь отсюда, а Антон стоит на месте, заглядывая в голубые глаза. Какие же, сука, красивые, красивее в десяток раз, чем на обложке. И в груди что-то защемилось так, что Шаст прикусывает губу.       Арсений сглатывает и облизывает пухлые губы.       Что в этом парне было такого, что от него глаз не оторвать? Обычная внешность, только рост за метр девяносто, светлые волосы всклочены, и сам Антон выглядел, как распушившийся котенок. Арсению потребовалось пару раз моргнуть, чтобы сбросить с себя оцепенение, и вернуться к диктору. Макар уже подхватил рассказ и задал риторический вопрос, и махнул рукой своему помощнику. Антон кивнул, неловко схватился длинными пальцами за край красной рубашки, и присел на стул рядом.       До конца эфира оставалось пять минут. Антон посматривал на наручные часы и стукал пальцами по столешнице, и снова получил настолько красноречивый взгляд от начальника, что захотелось тут же схлопнуться и раствориться в воздухе. И так понятно: пизда ему сегодня.       Арсений прощался со зрителями очень долго, пожелав им хорошего дня и солнечных улыбок, и сам при этом улыбался так, что солнышко пряталось в шторы, почувствовал себя неловко. У Антона щеки горят от этой улыбки.       — Антон, — когда микрофоны были выключены, Макар всем телом развернулся лицом к парню и угрожающе щурился. — Ты уже пятьдесят четвертый раз врываешься на мой эфир, сколько, блять, можно?       — Прости, — срочно нужно сделать вид, что ты сожалеешь, опустить глаза в пол и опустить плечи.       — Илья, всё нормально, — внезапно вступается Арсений, но в глазах — странный хитрый блеск.       Не то чтобы Арсений не хотел слушать перепалку между ведущим и помощником, но вся актерская игра, которую затеял Антон, его насмешила. Так напыщенно театрально, неправдоподобно, и непонятно было, как Илья на это ведется, причем, судя по всему, уже пятьдесят пятый раз.       Мужчина наблюдает за тем, как зеленые глаза блестят в свете ламп, и как в них чертята танцуют чачу. Такой молодой, такой мальчишка, такой ещё совсем ребенок, только хамит грубо и ведёт себя далеко не так, как подобает вести себя с известной уважаемой личностью.       Арсений как бы и не был злопамятным, но зло помнил хорошо и долго, а Антон, так и не извинившись за утренний инцидент, продолжает раздражать. Сверкает зелеными глазами, ухмыляется на Арсения, и этот изгиб губ хочется исправить.       Планы на вечер в спешном порядке отменяются, потому что сегодня у Попова есть более важная задача. Сегодня он будет проводить урок этикета для одного глупого пацана с радиостудии, и пускай ученик ещё не знает о запланированной лекции с последующим зачетом, Арс в своей голове все продумал до мелочей.       Шастун хотел поговорить с Макаром, чтобы уведомить его об отмене одного артиста, но Арсений, сидевший в кресле, сложив руки на груди, заговорил раньше:       — Спасибо за эфир, — он улыбнулся почти по-голливудски. Макар, отвлекаясь от изучения планнера, улыбнулся в ответ и протянул руку для рукопожатия. Арс на секунду сморщился, а потом резко поменялся в лице, и это не ускользнуло от взгляда Антона. Антон вообще ничего не замечал, кроме как Арсения, который так выразительно смотрел на него, что в горле пересыхало. Что-то происходит в голове этого зазнавшегося актера, и Шастун явно ощущал угрозу.       — Антон, проводишь Арсения на выход? — Антон сглотнул, понимая, что отказаться не имеет права, а Арс хищно, довольно улыбнулся. Антон стоял в дверях, делая вид, что чем-то сильно увлечен в телефоне, пока актер собирался.       В темноволосой голове Арса созрел идеальный план, и он облизывался с удвоенной частотой, погружаясь глубже в собственные фантазии. Он никогда не задумывался о том, что так сильно зависим от собственного авторитета, об который этот наглый мальчишка ноги вытирал. Хотелось проучить, показать и доказать, кто здесь - ха - папочка.       Мила прислала десяток смайликов и благодарностей за то, что Арс приехал на эфир. Мужчина усмехнулся экрану и перевел взгляд на Антона, почти параллельно печатая поручение отменить все дела. Кажется, я задержусь тут в Питере, милая, прости.       Мила сидела дома и пила почти остывший чай, составляя график на весь следующий месяц. Она давно работала с Поповым и могла считать его популярность и востребованность своей заслугой. Сколько боли, пота и нервов было вложено в то, чтобы вытащить его из юмористического шоу и зубами выгрызть роль в кино. Она не знала, кому повезло больше: ей, с тем, каким Попов оказался талантом, или Попову, что у его агента хватка сравнима разве что с Цербером?       Она пробежалась глазами по сообщению, потом ещё и ещё, и с каждым разом брови хмурились всё сильнее. За Арсом никогда не водилось такого, чтобы он отказывался от плановых съемок, а тут разом две отменил. Что же такое могло произойти? Арс пишет, что всё нормально, просто появилось более важное дело. А что может быть важнее работы, а?       Мила разочарованно вздохнула, поставила чашку на стол, и принялась отписывать фотографам и студиям. Дело пяти минут, но слова не шли, и с каждой секундой позвонить начальнику, чтобы накричать на него, хотелось всё сильнее.       Антон наблюдал за тем, как Арс о чём-то переписывается в телефоне, совершенно не спеша.       — Следующий гость будет через десять минут, — как бы невзначай бросает Антон Макару, выразительно посмотрев на актера. Арс застыл на секунду, прожигая своими голубыми глазами дырки в рубашке, а потом резко убрал телефон в карман и двинулся в сторону выхода. Он смолчал, потому что всё равно пытался сохранить образ интеллигента, но стоило им выйти из студии, пройтись по коридору, и, заметив подходящий поворот, Арс больно хватает парня за руку и тянет за собой в темный угол, прижимая к стене. Шастун не кричит и не вырывается, просто начинает дышать чаще и глубже, пытаясь в темноте разглядеть глаза.       — Какая наглость, — голос у Арсения сейчас тихий, с прокуренной хрипцой, и Антона колени начинают дрожать. Не от близости, не от того, как их скрывает мгла, и точно не от горячего дыхания в шею.       — За угол не я тебя затащил, — Шастун пытается дышать ровно и унять бешено колотящееся сердце.       Эта усмешка, даже, блять, насмешка, в голосе, ещё сильнее злила и распаляла. Арсению очень, сильно очень, хотелось прямо здесь поставить парня на колени и, проводя большим пальцем по пухлой нижней губе, заставить извиниться пару раз. И оба раза ртом.       Шастун, нутром ощущая вибрацию воздуха вокруг, медленно сползал вниз по стенке, чувствуя шершавые стены затылком.       Даже в этой мгле, нарушаемой только вспышками уведомлений на айфоне, Антон чувствовал на себе пожирающий взгляд. Он и думать не мог, что утренние колкости закончатся столкновением на его работе, закончатся в темном углу, закончатся так, что низ живота сводит приятным теплом. Арсений дышит очень шумно, и жмется сильнее всем телом, руками сминая его плечи так сильно, что на следующее утро Антон обнаружит там синяки.       — Извинись, — требует Арс, и от его дыхания по спине мурашки. Где-то в пояснице заныло, и захотелось выгнуться по-кошачьи, потянуться вперед, лишь бы развязать этот тугой узел. Шастун знал, что когда говорят таким тоном, то нужно подчиниться, но… Антон никогда не подчинялся.       — Нет, — у Арсения крыша опасно скрипит, съезжая в сторону. Он тут же тянет парня вниз, заставляя опускаться, но Антон сопротивляется, руками хватаясь за чужие плечи. От этих прикосновений, неловких, болезненных, Арсений заводится еще сильнее. Ему нравилось это сопротивление, но также сильно, как нравилось, это выводило из себя.       — Извиняйся, — Антон, с виду не весивший больше пятидесяти килограмм, оказался на удивление сильным. Но Попов, не пропускавший ни одно занятие в спортивном зале, все же выигрывал эту схватку. С трудом, со скрипом зубов, с напряженными мышцами рук так, что от напряжения вены можно было потрогать, он смог опустить Антона почти на уровень пояса. Парень продолжал сопротивляться, и, откинув голову назад, стукнувшись о стену, смотрел в лицо актера. Он его почти не видел, ведь в этой части здания почти никогда не горел свет, и они были тут одни. Антон прекрасно знал об этом, он специально повел Попова этим лабиринтом.       — Я не буду извиняться, — шипит парень сквозь стиснутые зубы, пытаясь смахнуть сильные руки с плеч.       — Проси у меня прощения, — Арсений почти скулит, ощущая пульсацию внизу, ощущая, как резко стало мало места в обтягивающих джинсах.        — Ты занял мой стол утром, — начинает перечислять он, во тьме выхватывая глазами очертания мальчишки, — из-за тебя я не позавтракал, не выпил свой утренний кофе, не посмотрел новости. Из-за тебя я нарушил привычный порядок и, — Антон забывает как дышать, когда Арс внезапно отпускает его и делает шаг назад.       — И я продолжаю его нарушать, — секундная передышка, чтобы немного унять шум в голове, и снова так близко, так яростно, так зло, что Шастун почти захлебывается этими эмоциями, ртом хватая воздух. Он роняет папку на пол с глухим стуком и тихо скулит, когда Арс невесомо касается губами кадыка, а потом больно кусает, оставляя следы зубов на тонкой коже. Антон длинными пальцами, не думая о том, что кольца могут зацепиться за волос, запутывается в прически актера, притягивая мужчину ближе, сильнее, напористей. Арс от этого сдавленно стонет, одной рукой сжимая бедро парня, а другой, секунду помедлив, скользит под футболку.       — Я хочу пролить кофе на тебя, — шепчет мужчина на ухо, но Антон всё еще пытается держать оборону, резко отстраняя мужчину от себя, отталкивая. Они оба сейчас тяжело дышат, высматривают силуэты друг друга, и воздуха катастрофически мало, они почти натурально задыхаются, как в приступе астмы.        — Здесь нет кофе, — отзывается Шастун, наслаждаясь холодным бетоном за спиной. Одежда на нем вся мокрая от пота и мерзко липла к телу.       Арсений останавливается, сжимая кулаки и еле сдерживаясь от того, чтобы не поддаться сильному желанию расстегнуть джинсы, резким движением опуская их до колен, и схватить парня за мягкие волосы, притянуть к себе. Ему до боли в суставах хотелось ощутить жар чужой плоти, слюну и язык, толкаясь глубже к глотку, заставляя давиться и стонать. Почему-то Арсений был убежден, что именно так нравится Антону, и что именно так он хотел сам. Но в силу своего характера, в силу своих принципов, этот парень никогда не сделает первый шаг.       Арсений ошибался.       У Шастуна горели легкие, и в голове все мысли возвращались к одному: к ширинке напротив. И, пусть было темно, Антон знал: у актера стоит, и стоит так крепко на него. Это заводило, будоражило, это раззадоривало, это заставляло вновь и вновь находить силы сопротивляться не только напору мужчины, но и своим собственным порывам. Стоит прикрыть глаза на секунду, как тут же желание горячей лавой растекалось в венах, и Антон хватается руками за бедра напротив, жалея, что ткань джинс не дает прикоснуться сразу к коже. Антон был уверен, что у Арсения очень нежная кожа, хотя сам ни разу так и не смог попробовать её на вкус.       А хотелось.       Арсений будто его мысли прочитал, окончательно теряя связь с реальностью, и, трясущимися от возбуждения руками, тянется к ширинке. Но и тут встречает сопротивление, потому что Антон уже сам, сам потянул язычок молнии вниз, сам отстегнул пуговицу и стягивал джинсы, тихо матерясь под нос. У Арсения звездочки перед глазами, желтые круги, и темнота сгущалась, обостряя все чувства. Когда Антон, сквозь ткань боксеров, касается его, перед глазами взрывается десяток фейерверков разом, отдаваясь гулом в ушах. Арсений не знал, что можно вот так ощущать и хотеть, и с ним такое впервые. Для него секс никогда не был чем-то особенным, и занимался он им только для того, чтобы сбросить накопившееся напряжение. Но от Шастуна, от его губ, от его жара, этого напряжение становилось только больше, и воздух вокруг трещал, как заряженный током.       Арсений точно помнит, как закрывает глаза и старается не забывать дышать.       Антон действует на инстинктах, импульсом, касаясь, облизывая, посасывая в ритм так, как нравилось ему самому. Так, как он хотел, чтобы касались его. Мужчина под ним скулил, хватал воздух руками, словно тот сможет его удержать, и Антон, пальцами ведя по внутренней части бедра, ощущает дрожь. Не то свою, не то Попова. Член во рту пульсирует и вибрирует, и Антон, помогая себе рукой, настроившись на ему одному известный ритм, то резко останавливается, сжимая пальцами головку, не давая кончить, то набирая скорость, причмокивая. Вязкая слюна стекала по подбородку вниз, хотелось смахнуть, но Антон не мог оторваться, не мог перестать, не мог не дать кончить. И Арсений, выгнувшись дугой, ощущая вату вместо ног, зажимая рот кулаком, спускает всё, и еле держит равновесие.       Антон усмехается, пытаясь найти хоть что-то, куда можно сплюнуть, но понимает — некуда. Нужно отойти в туалет, а бросать Арса здесь вот так, со спущенными штанами посреди коридора, идея странная.       Арсений покорно плетется за парнем, тряся головой и прижимая ладони к ушам, пытаясь вернуть звуки, но его оглушило. Он в который раз убеждается, что так у него в первый раз. Они доходят до туалета, и Антон шмыгнул за дверь, почти сразу включая воду и склоняясь над раковиной. Арсений смотрит на это всё, а перед глазами — дымка, туман, все расплывается до сих пор.       Когда Антон заканчивает, вытираясь бумажными полотенцем, он чувствует безумное смущение. Теперь, при свете, разглядев растрепанного мужчину и его пустой взгляд, Шаст не знал, что сказать. Он стоял, облокотившись спиной о мокрую керамику, и слабо улыбался.       Арсений, преодолев желание лечь прямо здесь, на плитку, подошел к светлому юноше, впервые вглядываясь в его черты лица. Красивый, мягкий, почти шелковый, и улыбка эта перестала раздражать. Уши, наконец, отложило, и Арс стоял, руками оперившись на раковину по обе стороны от бедер парня, вот так близко, вплотную, разглядывая морщинки.       Антон смущался.       — Будешь кофе? — спрашивает Арс, облизываясь, кончиком языка задевая шастуновский подбородок. Парень от этого вздрагивает, ощущая прилив крови к лицу, и пытается отвернуться, спрятаться от изучающих голубых глаз. Только прятаться от них некуда.       — Отвечай, — Арсений поворачивает голову синхронно с ним, всё еще пытаясь поймать взгляд.       — Буду, — Антон боится ещё раз смотреть в эти глаза, потому что знает: пропадет, утонет в океане, со дна которого не всплывет.       Они одновременно выходят из туалета, и Арс снова что-то строчит в телефоне. Антон по пути подбирает папку, которую оставляет в кабинете Макара, и почти бегом догоняет мужчину на выходе.       В планах Попова не было кофе. Не было Антона, у которого щеки тронуты смущенным румянцем. У Арсения, видимо, вообще нет планов на сегодня больше никаких. Он легкий, как перышко, порхает вдоль широко тротуара, ногой заступая на поребрики, сверяясь с картой, где отмечено ближайшее кафе. Он ощущает себя птицей, и его крылья — это не руки, нет.       Антон идет слева, идя шаг в шаг, и в который раз убеждаясь, что этот город на реке Нева умеет удивлять. Сбежав из Москвы первым рейсом, Шастун не предполагал, что Питер станет его вторым домом после отчего.       Арсений любил Питер также сильно, как любил свою работу и Москву.       Антон шел, искоса поглядывая на светящегося, как маячок, мужчину, и думал о том, что в Москву летают по работе, а в Питер, все-таки, по любви.       Просто работа и любовь у каждого своя.