Фотография фуфаечки раздора

— Темно, хуле ты глаза портишь? — спросил Мирон и пихнул выключатель указательным пальцем — неудачно пихнул: палец попытался согнуться в нефизиологическую сторону и заныл от резкого движения, а свет загорелся и явил собой (себе и Мирону под яс... ясное дело уставшие очи), короче, Славу он явил. Слава сидел на кровати тревожным сурикатом, неудобно поджав колени, в темноте и подозрительной тишине, а ещё он так держал скрещённые руки на груди, словно готовился укладываться в гроб (или к сложно-символическому танцу из рекламы стеклоочистителя, налитого в бутылку из-под газировки). — Слав? Вместо ответа под чужими коленями заскрипела кровать — еле слышно и невразумительно, заскрипела и осознала напряженность окружающей обстановки, видимо, потому что сразу же перестала. Мирон решил дышать через нос, в смысле — дышать как обычно, просто с повышенной осознанностью каждого кислородного атома, а потом он увидел на кровати (своей и теперь немного — большей половиной — Славиной) горящий экран телефона с яркими пятнами лиц на фотках, и кислород дефолтно потерял в цене. — Кто на этот раз, — Мирон не спрашивал, он готовился: выкладывал из карманов джинсов тяжёлую и потенциально опасную метательными свойствами мелочевку, снимал два слоя куртошно-толстовочных, двигался плавно и немножко косплеил маятник гипнотизёра (ну, старался, по крайней мере), — кого ты записал несмываемым карандашиком, колись сразу, я сегодня пиздец заебался, не пове... — Да нормально всё, — Слава замахал руками и сел по-человечески, вытащил коленки в растянутых серых штанах вперёд и взялся за них как за поручень в метро, — если жрать хочешь — у тебя в холодильнике половина сушин вчерашних, и на плите курица, а вообще ты заебал... —...ся. У Мирона не было моральных сил, никаких не было, поэтому он притворился котом, рублем или бутербродом и упал — носом рядом со Славиной серой коленкой. Подождал Славиной руки на затылке («Нихуя ты не колешься... ёжик резиновый с дырочкой вместо меня»), но не дождался и полез (несмотря что без никаких сил) рукой сам. Не к затылку, а потрогать коленку, но Слава ему не дал шанса на приятное и не вытрахивающее остаток мозга через дырочку в левом боку межчеловеческое общение — которое путём прикосновений, и пальцев, и носа, и коленей, — общение. Слава громко скрипнул кроватью и сказал: — Псина эта, да? Фуфаечка понтовая, блядь, чо... — Блядь, что? — Мирон не успел договорить, потому что «псина» и «фуфаечка» сложились у него в ясную изобличающую картинку-фоторобот. «Их разыскивает полиция Карелинской кукухи», все дела. — Рома, действительно? А «фуфаечка» это... Слава не выдержал и сунул экран с фоткой ему под уставший и спрятанный в складке одеяла нос. Смотреть не хотелось, но Мирон посмотрел — одним и прищуренным глазом, посмотрел и охуел, даже со всей готовностью и уважением к содержимому чужих тараканьих брюшек. — Сколько ей лет и из какого фанатского загашника ты её выудил, горе-Пинкертон? — Я, — сказал Слава подчёркнуто нейтрально, — под чужими шубами-фуфайками ни разу не спал, даже угашенный, потому что чужим все равно пахнет, ну. И это ты мне скажи, какого хуя псина одеяло не нашла или медведя прям там не завалила голыми руками, чтобы шкуру с него содрать, мм? — Это дублёнка, Слав. У Ромки жена есть, Слав. У... — У тебя тоже, — это казалось Мирону смешным первые раза один, но раздражать или напрягать, как ни странно, не стало и потом. От Славиной тщательно контролируемой белыми ладонями поверх серых коленей легкой, нестрашной и такой — «без претензии» — ебанцы с подколками-шутками-вопросами-фотками в инсте-отметками-геотегами-невсерьез-так-просто-поебаться-ну-и-курица-на-плите-почему-я ему теперь было страшно неуютно в животе и по-совиному так «ух» — нежностью глупой ухало. Ух-ух. — У тебя тоже была, — сказал Слава, — жена, знаешь, и у меня почти получилось удержаться в гетеронормативных рамочках, если бы не лысые карлицы за триста, и это так не работает — «жена». Мирон повернулся в кровать щекой, а носом все-таки дополз-дотянулся до чужой (если бы, блядь) коленки — большой, твёрдой, нифига не «женщины-жены», и прямо сейчас вечером у него не было сил на разумное и аргументированное, на «словами» и «через рот», но это не значило ровным счетом нихуяшеньки. Не значило, что Мирон не мог сделать носом и руками, и вообще всем собой неправильную («десертную») ложку, и Слава взбрыкнул коленями очень осторожно, конечно. И отвернулся — и попластался немножко грудью, попустился — не мыслями, наверняка, но плечами и затылком, и Мирон на него некрасиво и медленно заполз: как бы ложкой десертной хуйни сверху. — Слава, — получилось зевнуть между лопаток, хорошо, что не себе, — я сейчас на тебе усну безо всякой фуфайки и дублёнки, ну. — Подрочу на вес жидовской тушки, мне не привыкать... Мирону тоже было «не привыкать» — (Марик... Блядь, Слав, ты в курсе вообще, сколько ему было, когда мы познакомились? Это уголовка была бы стопроце... нет, не «только поэтому»). Мирону тоже было что предъявить — кого предьявить на фотках-отметках-в-инсте-тегах-просто-предаться-и-серые-штаны-на-сушилке-в-ванной-нахуя. И свет в комнате горел — ярко, чересчур, и Слава под ним завозился — не то реально стягивая с жопы штаны, не то в поисках телефона и дальнейшего компромата. — Полежи пятнадцать секунд спокойно, — сказал Мирон ему по плечам словами, губами, сонно и устало. — Кончить успеешь? — Успеешь. Сушины Слава — с голой спиной и сползшим с жопы полотенцем — потом перенюхал на три раза и Мирону не отдал. Сказал, что пахнут они сомнительно, даже холодильник не помог, а вот курица... Курицей Мирон заедал Славин тихий, не похожий на остальную красочную звуковую феерию со Славой ебли, всхлип — Слава сделал это уже после того, как обкончал ему пальцы и чуть-чуть кровати, в смысле — задавленно и резко втянул воздух. И зажмурился. И пошёл отмываться, а потом нюхать сушины в качестве трюфельной ищейки. — Хочешь, — спросил Мирон и почесал куриной голой косточкой столешницу, — я тебя с Машей познакомлю? Убедишься, что выбор очевидно не в мою пользу при любом раскладе? Слава пустил плечами задумчивую волну и закинул целую сушину в рот. — Я бы ещё подумал, ты вон позавчерашнюю курицу с аппетитом глотаешь... не выбор, а сказка. А сказка.